— Да

Он бросил на меня быстрый взгляд, вероятно, желая проверить мое состояние.

— К несчастью, обстоятельства складываются очень плохо.

— Не хочешь ли ты сказать, что у меня дома нашли наркотики? Я этому все равно не поверю!

— Нет, не нашли, хотя обыск продолжался целый день.

Я вытаращил глаза от изумления.

— Обыск? Не может быть!

— Да, твою квартиру тщательно обыскали с соблюдением необходимых формальностей.

— Вот и хорошо. Почему же ты тогда считаешь, что дела обстоят скверно?

Он снова внимательно посмотрел на меня и ответил вопросом на вопрос:

— Скажи, ты знаком с лабораторией некого Блондинга?

— Не только с лабораторией, но и с ее владельцем, Эдуардом Блондингом. Ты его тоже должен знать,- он был с нами в Джансоне.

Он нахмурил брови, стараясь вспомнить.

— Блондинг... Блондинг? Да, кажется, что-то .припоминаю.

— А какое он имеет отношение ко всей этой истории?

— Его лабораторию ограбили вечером в субботу накануне твоей поездки в Бельгию. Похитили более шестисот килограмм препаратов морфия, то есть весь запас, приготовленный для аптек города. Мешочки, обнаруженные в твоей машине, упакованы точно так же, как украденный наркотик.


* * *

С Блондингом мы познакомились в университете. Честно говоря, мы не очень симпатизировали друг другу. Он был коротконогим, плотным, толстощеким малым, которого больше всего интересовали высокие оценки на экзаменах.

В те золотые годы, когда молодые люди — аспиранты или даже бакалавры — больше интересуются девушками и танцами, чем математикой, Блондинг говорил только об извлечении корня или об уравнениях с двумя неизвестными. Когда мы хвастались друг перед дружкой своими любовными победами, действительными или вымышленными, он смотрел на нас отсутствующим взглядом, с насмешливой улыбкой на губах, повергая всех в уныние своей осуждающей физиономией.

Я совсем забыл о нем, но однажды пришел домой к профессору Ланкасту и увидел его среди приглашенных. Блондинг первым подошел ко мне и протянул руку, улыбаясь во весь рот.

— Привет, старина! Ты меня помнишь?

Тон у него был покровительственный, и это меня удивило. Но тут я подумал кое о чем.

— Послушай, а «лаборатория Блондинга» не твоя ли собственность?

— Почему бы и нет? Моя, действительно.

Уже по одной интонации можно было составить точное представление об этой неприятной личности.

Он с излишними подробностями объяснил мне, что получил государственную лицензию на обработку опия для применения в различных лекарственных препаратах, поступающих в аптеки. Подобное разрешение, выдается крайне редко и только отдельным лабораториям, поэтому занятие это исключительно выгодно.

Я представил его Мари-Клод и побыстрее улизнул, так как, несмотря на свою блестящую удачу, Эдуард Блондинг был мне чрезвычайно антипатичен.

Когда мы остались с женой одни, я спросил:

— Ну, что ты о нем думаешь?

— Он не более занимателен, чем работник похоронного бюро.

— Вот поэтому у меня нет ни малейшего желания с ним встречаться.

— А он пригласил нас отобедать на будущей неделе.

— И ты согласилась?

— Безусловно. Разве можно пренебрегать таким полезным для тебя знакомством?

Меня обрадовал ее ответ, потому что впервые Мари-Клод проявила интерес к моим делам. До сих пор она судила о людях со своей колокольни, учитывая только то, что они могут дать ей, совсем не заботясь о моей карьере.

Одно приглашение следовало за другим, за год мы встретились с Блондингом раз двадцать. В последний — на пышном празднестве в его особняке напротив Буа-де-Булонь, которое он устроил именно в субботу, накануне моего отъезда в Брюссель.


* * *

Лемер не спускал с меня глаз, желая увидеть, какое впечатление произведет его известие. Я был настолько поражен, что, некоторое время молчал, не в силах произнести ни слова. Но, наконец, пробормотал:

— Меня, надеюсь, не обвиняют в этой краже?

— Во всяком случае, очень подозревают.

— Боюсь, скоро мне придется доказывать,-что «душитель из Ньютауна» и «вампир из Дюссельдорфа» —- это не я!

Эта жалкая шутка никак не подействовала на Жоржа.  — Напрасно ты столь легкомысленно смотришь на такие вещи, Тэд. Это важно, очень важно.

Я воздел руки к небу.

— Обвинение в торговле наркотиками само по себе чудовищно, но подозревать меня в их краже — настоящее безумие!

Невольно я повысил голос и почти прокричал конец фразы. Надзиратель, отвечавший за боксы, остановился перед нашей стеклянной дверью и, нахмурившись, посмотрел на меня.

Лемер успокоил его жестом, протянул мне сигарету и спокойно продолжил:

— Зря ты так горячишься, только навлекаешь на себя неприятности. Мне понятно твое возмущение. Если бы я сомневался в твоей искренности, то не взялся бы за это дело. Я знаю тебя достаточно давно и убежден, что ты не способен на подобное, но ведь одной уверенности твоего старого друга и защитника мало. Судья Перрен не друг и не защитник. Ему поручено расследование, он делает выводы только на основании фактов. А они убийственны. В воскресенье утром в твоей машине нашли четыре пакета с двумя килограммами морфия, а в тот же день Блондинг заявил, что сторож оповестил его о краже в лаборатории в первой половине ночи.

— А почему сигнал поступил так поздно?

— Сторож был связан, потерял от удара сознание и только днем сумел освободиться и добраться до телефона. В больнице у него обнаружили трещину в черепе, но не очень опасную. Он ничего не видел и не мог сообщить примет грабителей. Никаких отпечатков пальцев в лаборатории не нашли, но полученный накануне морфий исчез.

— Ты говорил — шестьсот килограмм? Но это же невероятно даже для такой большой лаборатории!

— Верно. Но дело в том, что этот груз предназначался не для одного только Эдуарда Блондинга. Его контора как бы головная в химико-фармацевтическом объединении: сюда привозят сырье для всех, а потом уже делят. Как я уже говорил, это совершенно законно, у Блондинга есть письменное разрешение министра здравоохранения. Наркотики закупались оптом, потому что так было дешевле и выгоднее не только лаборатории Блондинга, но и всем остальным.

Лемер затянулся сигаретой и продолжил:

— А теперь поставь себя на место Перрена. Мешочки, найденные в машине, не отличаются от тех, в которых был расфасован морфий у Блондинга. Самое большее, что тебе могут инкриминировать в деле о грабеже,— это соучастие, а может, и руководство, ведь ты был близким человеком в доме Блондинга и мог от него узнать о поступлении в лабораторию такого огромного количества морфия.

Я промолчал. Уже четыре дня я практически ничего не ел и почти не спал. Был грязен, измучен волнением и тревогой, обескуражен обстановкой, в которую так неожиданно попал, и устал до бесчувствия. Мне казалось, будто серые тюремные стены источали страх и безнадежность.

Понимая это, Лемер продолжил более мягко:

— Держи себя в руках, не теряй мужества. Ты, без сомнения, жертва какого-то заранее продуманного плана, типичный козел отпущения. И у меня на это есть доказательства, полученные от вполне надежного лица.

— Кого?

— Самого судьи Перрена. Оказывается, потому тебя в таможне поджидали и проверяли так придирчиво, что рано утром получили анонимный телефонный звонок, будто ты повезешь в Брюссель морфий. Более того, было даже указано, что он спрятан за обивкой дверцы. Информатор знал и об упаковке наркотика.

Я был настолько поражен этим известием, что не сразу опомнился, но постепенно в памяти начали всплывать все подробности происшествия, на которые,я сперва и внимания не обратил.

— Совершенно верно. Только теперь я понял, почему таможенники приступили к обыску, не считаясь с правилами приличия... А этот доносчик остался неизвестным?

Лемер пожал плечами.

— Он только заявил, что действует из мести, поскольку ты его обделил при дележе добычи.

Несмотря на серьезность положения, я не удержался от улыбки.

— Похоже на какой-то скверный полицейский роман.

— К сожалению, это не роман, а действительность, жертва которой — ты.

— Теперь, конечно, нечего и думать о том, чтобы взять меня на поруки?

— Признаться, я об этом даже не заикнулся, ведь Перрен расхохотался бы мне в лицо. Поверь, будет очень трудно доказать, что ты не участвовал в ограблении.

Я же приехал к Блондингу в девять вечера, а уехал в три утра. Это могут подтвердить не менее пятидесяти человек.

— Да, так заявил и сам Блондинг. Но, к сожалению, некоторые приглашенные добавили, что между одиннадцатью и двумя часами ночи ты куда-то уходил, и Блондинг, кстати, подтвердил это, впрочем, очень неохотно. Все его сведения о тебе были весьма благоприятными. Однако, сам понимаешь, против фактов не попрешь. Если ты ездил к пациенту, то назови имя и адрес. Его свидетельство необходимо.

Я почувствовал спазмы в желудке. И понял, что не могу сообщить, как провел это время.

— Нет, существует профессиональная тайна, я не вправе называть этого человека.

Лемер с досадой покачал головой.

— Ерунда! Нам ведь не история болезни нужна. Всего лишь имя и подтверждение, что тогда ты был у него, а не в лаборатории Блондинга. Пациент сразу поймет свою прямую обязанность — помочь тебе. Тем более ему это не принесет никакого вреда.