О клерке, которым, видимо, заинтересовалась дочь, мать писала:

«Если ты полагаешь, что можешь быть счастлива с этим снятым и вдобавок скисшим молоком, то, несомненно, мы встречаемся с примером настоящей любви. У него нет и никогда не будет денег, чтобы обеспечить семье сносную жизнь. Если девушка собирается выйти замуж за столь тонкошеее и убогое существо, то она, несомненно, безумно влюблена. Я вовсе не хочу, чтобы мои соображения как-то повлияли на твое решение».

Позже в ее письма вкралась нотка какой-то неуверенности.

«Эти поганцы-врачи построили весьма своеобразную этическую систему. Вы платите им деньги, чтобы узнать, что с вами, но вместо этого они удовлетворяют лишь собственное любопытство. Единственное, что говорят всем, состоит в универсальной формуле: „Не беспокойтесь“. Не знаю, что и сказать о твоем Эзре Гролли. Никогда не встречала этого человека. Твои письма полны энтузиазма. Это меня беспокоит, потому что никто не знает тебя лучше меня. В твоих словах я слышу избыток энтузиазма. Это значит, что либо ты пытаешься внушить нечто себе, либо, напротив, навязать свои идеи мне».

Со времени отправления этого письма прошло примерно шестнадцать месяцев. Спустя шесть недель у миссис Доллман уже не оставалось никаких иллюзий ни по поводу своего здоровья, ни по поводу причины, побуждающей дочь сочетаться браком с Эзрой Гролли. Она писала:

«Послушай меня, Алиса. Я не так романтична, как большинство женщин моего поколения. Я считаю, что лишь первый брак бывает по любви. Если это не так, значит, женщина больше склонна прислушиваться к голосу рассудка, чем к влечению сердца. Обычно она делает это ради себя. Но у тебя не так. Ты собираешься выйти замуж ради моего блага. Мое тело много лет верно служило мне, но старый механизм изрядно поизносился. Доктора еще способны подпаять его в одном или залатать в другом месте, но если хочешь узнать мое мнение, то исход гонки между косой времени и ножом хирурга предрешен, и участие в этом состязании лишено смысла. Конечно, операция, которую они хотят сделать, немного продлит мои дни, а морской круиз доставит огромную радость женщине, которая так обожает совать свой нос в дела ближних. Однако никакой, даже самый искусный, хирург не вернет мне молодость, а каждая секунда океанского путешествия превратится в кошмар при мысли о том, что оно стало возможным потому, что ты продала себя у алтаря. Я хорошо знаю тебя, и мне известно, что мои советы вряд ли что-нибудь изменят, но я заявляю прямо: если ты выйдешь замуж, я не приму ни цента твоих денег свыше тех сорока долларов в месяц, которые ты мне высылаешь сейчас. Я приму с радостью каждый цент этих денег, но не больше, даже если твой муж — владелец монетного двора».

Тремя месяцами позже пришло еще одно письмо, в котором было прямо и просто сказано:

«Что же, если ты так ставишь вопрос, я соглашусь на операцию. Я надеялась удержать тебя от замужества, но так как не преуспела в этом, а ты сожгла за собой все мосты, и при этом твой муж оказался щедрой личностью, я принимаю даяние. Я сожалею о своих словах в ранних письмах, где говорилось, что ты выходишь замуж из-за денег. Но в тебе тогда было чересчур много энтузиазма. Теперь я вижу твое истинное отношение к мужу и то, какой он, наверное, замечательный человек. После операции я обязательно приеду тебя навестить».

Но после операции возникли осложнения, а к тому времени, когда мать достаточно восстановила силы, чтобы отправиться в рекомендованный докторами океанский вояж, стало ясно, что ее дочь все-таки вышла замуж без любви. Беременность еще больше ослабила ее интерес к мужу.

Затем последовала серия почтовых открыток из Гаваны, Кристобаля, Барранкильи, Рио-де-Жанейро и Монтевидео. Все закончилось радиограммой капитана судна, который извещал Алису, что ее мать скоропостижно скончалась.

В коробке находились также письма от Эзры Гролли — суховатые, выдержанные в деловом тоне, несмотря на то что касались интимных подробностей семейной жизни. Селби усмехался помимо воли, когда читал послание, отправленное из Мэдисон-Сити и адресованное миссис Гролли, где говорилось следующее:

«Моя дорогая Алиса! В ответ на твое письмо от девятнадцатого. Я с интересом и определенным удивлением узнал, что в результате нашего брака возникает возможность появления потомства. Я надеюсь, что ты будешь держать меня в курсе дел, и в том случае, если события будут развиваться так, как сказано в твоем письме от девятнадцатого, я обеспечу увеличение выплат до размеров, достаточных, чтобы компенсировать возникшие в результате события расходы. Остаюсь искренне твой Эзра Гролли».

Селби рассмеялся вслух, но тут же помрачнел. Вполне вероятно, что Алиса так и не поставила своего супруга в известность о появлении на свет ребенка. Зная о его стремлении снять с себя ответственность за семью, она решила скрыть от бывшего мужа то, что у него возникли новые общественные и семейные обязанности.

Было совершенно очевидно, что факт рождения ребенка не рассматривался бы Эзрой Гролли как повод для восторга и вознесения благодарности Господу.

Но в то же время из переписки явствовало, что Гролли был извещен о возможности появления на свет потомства, и это само по себе имело большое значение с юридической точки зрения.

Увидев реакцию Гролли в ответе на ее письмо, Алиса, вероятно, решила выждать и приехать к мужу уже с ребенком в надежде, что, когда тот его увидит, у него проснутся отцовские чувства. В любом случае письмо являлось бесспорным доказательством того, что Эзра Гролли знал о возможном появлении потомства. Этого вполне достаточно, чтобы считать недействительным любое завещание в части долей раздела имущества, если в нем не упомянута дочь. Согласно действующему законодательству, лицо, вступившее в брак после составления завещания, обязано последнее переписать, чтобы предусмотреть законную долю наследства для жены и ребенка в том случае, если они переживут его. Более того, если завещатель в новом документе не упоминает о доле наследства для своего ребенка, не указывая, что делает это сознательно, завещание признается недействительным и ребенку выделяется полагающаяся по закону доля.

Старый АБК сказал, что миссис Гролли лично передала ему письма мужа. Но почему в таком случае Алиса решила не отдавать адвокату того послания, с которым только что ознакомился Селби?

Селби сложил письмо, спрятал его в карман и приступил к чтению остальной корреспонденции.

Некоторые письма касались финансовых дел, представляли собой лаконичную, деловую переписку. Одно из них особенно привлекло внимание прокурора. Оно гласило:

«Я думаю, ты неправильно интерпретировала мое письмо от десятого, касающееся твоего денежного содержания. Я прекрасно понимаю, что ты вышла за меня замуж, чтобы иметь возможность оказывать финансовую помощь матери. В свое время ты ясно дала мне это понять. Я также ценю усилия, которые ты предпринимала, чтобы быть мне хорошей женой. Тебе удалось в этом преуспеть. Причины, по которым наш брак не состоялся, не подпадают под твой контроль. Слишком долго я жил один, и когда молоко прокисло, его невозможно вновь сделать парным. Поскольку ты честно выполняла свою долю обязательств в нашем союзе, за тобой сохраняются все пособия, установленные первоначально.

Искренне твой Э.П. Гролли».

Селби сложил все письма в пачку и стянул ее резинкой. Это. подумал он, свидетельства, вещественные доказательства, которые, после того как их пронумеруют и снабдят соответствующими пояснениями, будут предъявлены присяжным. Эти письма позволили прокурору глубже заглянуть в характер погибшей женщины, рассказали об отношении к ней со стороны Эзры Гролли. Селби был уверен теперь, что, если миссис Лосстен предъявит написанное Эзрой Гролли письмо, в котором она называется единственной наследницей, письмо это будет подвергнуто тщательному, всестороннему изучению. Его также очень интересовало, какие письма, касающиеся материальных взаимоотношений мужа и жены, могли находиться в распоряжении Карра. Ведь те письма, которые он нашел в квартире миссис Гролли, по-видимому, полностью исчерпывали эту проблему.

Селби еще раз обследовал помещение. Он не искал чего-то нового, а всего лишь хотел еще глубже вникнуть в характер убитой женщины, впитать в себя окружавшую ее атмосферу; он надеялся больше понять и, возможно, нащупать новые пути расследования.

И вот в ящике письменного стола он наткнулся на несколько черновых вариантов незаконченного письма, которые заставили его взглянуть на проблему совсем под иным углом. Правда, не было никаких подтверждений тому, что это письмо было когда-нибудь дописано и отправлено.

В столе находились всего три черновика. Первые два были полны исправлений, целые абзацы в них были перечеркнуты. Первый черновик был переписан полностью, второй вариант, в свою очередь, тоже подвергся тщательному редактированию и лишь после этого был аккуратно перенесен на третий листок. На нем уже не было никаких помарок, очевидно, этот вариант окончательно удовлетворил автора. Правда, это допущение можно было подвергнуть сомнению, так как письмо не содержало обращения; обычно так бывает, когда автор не знает, как обращаться к адресату — официально или дружески. Третий вариант звучал так:

«Я полагаю, вам уже стало известно, что Э. вернулся домой, в Мэдисон-Сити.

Я знаю, насколько глубоко ваше чувство по отношению к нему, и понимаю ваше отношение ко мне. Я пишу это письмо, чтобы уверить вас в том, что не имею ни желания, ни намерения вновь раздуть пламя угасщего костра. Но мне совершенно необходимо посетить Мэдисон-Сити. Я еду туда по другому делу, которое уже невозможно дольше откладывать. Я пишу для того, чтобы вы правильно поняли причину.

Было время, когда я полагала, что Э. по-настоящему дорог мне. Но это оказалось лишь плодом воображения глупой, одинокой женщины, которая надеялась, что пропасть из-за разницы в возрасте может быть преодолена. Теперь я смотрю на все по-иному и рада тому, что он вернулся домой. У него будет своя жизнь, я же останусь с моей крошкой… Конечно, мы увидимся, когда я буду в Мэдисон-Сити. Иначе это выглядело бы весьма странно. Но вы можете быть уверены в том, что я не стану никоим образом пробуждать прошлое. По правде говоря, я думаю, сейчас он и сам все прекрасно понимает: содержание и стиль его писем таковы, что вызывают лишь усмешку.