Рекс Стаут - Приз для принцев

Алина была преисполнена яростью, но и Стеттон пылал не меньше. Какое-то мгновение он еще постоял у окна, потом шагнул к ней, весь дрожа от бешенства.

В его словах, когда он их нашел, было столько исступления, что их едва можно было разобрать.

— Итак, — презрительно усмехнулся он, — ваш родственник пользуется чуть ли не потайной лестницей, да?

Я покажу вам и ему тоже покажу! Вам не удастся сделать из меня дурака, понятно? Нет, нет, будьте уверены! Ну, что вы скажете?

Голое Алины был безжизненно холоден, когда она ответила:

— Вы ошибаетесь, Стеттон. Это был не генерал Нирзанн.

— Не лгите! Не пытайтесь меня обмануть! Я его видел!

— И тем не менее вы ошибаетесь. Это был не генерал Нирзанн.

Стеттон уставился на нее:

— Тогда кто это был?

— Я отказываюсь отвечать.

Голос Алины был твердым, а глаза опасно поблескивали. Стеттон, до боли задетый ее словами, явно удивленный яростным тоном, каким они были сказаны, стоял молча и пристально смотрел ей в лицо. Наконец он медленно произнес:

— Вы отказываетесь отвечать?

— Отказываюсь отвечать, — повторила Алина таким же холодным, твердым тоном.

— Но ради бога! Вы хотите сказать мне… что допускаете…

— Я ничего не допускаю. И ничего не смогу объяснить ночью. Вы — сумасшедший… Впрочем, вы не поверите мне, если я и расскажу вам всю правду.

— Скажите мне, кто это был?

— Не скажу.

— Клянусь небом, вы скажете! — сорвался на крик Стеттон и угрожающе взмахнул рукой. Его снова охватила ярость.

Алина не пошевелилась.

— Если вы прикоснетесь ко мне, я позову Чена, — невозмутимо предупредила она.

— Скажите мне, кто это был?

— Не скажу.

С минуту стояла тишина, в течение которой они мерили друг друга взглядами. Потом Стеттон сказал:

— Вы знаете, что за этим последует? Я опозорю вас.

Алина по-прежнему молчала, а он продолжал:

— Я выставлю вас из Маризи. Вы знаете, это в моей власти. И генерал Нирзанн уедет тоже. Я одновременно разделаюсь с вами обоими.

— Вы не сделаете этого, — сказала Алина.

— Не сделаю? Ах, не сделаю? Я вам покажу! Я даю вам время до завтрашнего вечера… двадцать четыре часа.

Вы слишком долго обманывали меня. Если вы завтра покинете Маризи вместе со мной, очень хорошо. Я буду держать рот на замке. Вы знаете, где меня найти. А если вы не поедете со мной и не согласитесь на наш с вами немедленный отъезд, то я обойдусь с вами так, что вам придется уехать без меня.

Пока он говорил, Алина внезапно переменилась в лице. Лукавая улыбка заиграла на ее губах, глаза заблестели, и вместо прежнего, гневного, появилось почти умоляющее выражение. Казалось, она колебалась, потом сказала:

— Значит, вы все еще собираетесь… жениться на мне?

— Да. Только дураков на этот раз не будет, — непреклонно ответил он.

— А если я не соглашусь?

— Я сделаю то, о чем говорил. — Стеттон уже считал, что справился с ней. — Я докажу вам, что вы не сможете оставить меня в дураках! Помните, я увезу вас из Маризи!

— Сколько времени вы мне даете?

— Двадцать четыре часа.

— Очень хорошо, — спокойно согласилась Алина и протянула руку. — Спокойной ночи.

— Но вы поедете?

— Я скажу вам завтра. Мне потребуется время на обдумывание.

— Но я должен знать…

— Месье, вы же дали мне время до завтра… до полуночи.

Сеттон посмотрел на нее и хотел было взять ее за руку, но вовремя спохватился и отделался простым поклоном. Без единого слова он вышел в другую комнату и сел за ее письменный стол.

Алина продолжала стоять посреди комнаты. Лишь услышав, что он спустился по лестнице и вышел из дому, она вошла к себе и тоже села к письменному столу.

Немного подумав, она достала лист бумаги и написала следующее:

«Дорогой месье Шаво!

На днях Вы сказали мне, что если я когда-либо буду нуждаться в Вашей помощи, то могла бы осчастливить Вас, сообщив Вам об этом. Если это не просто красивые слова, можете позвонить мне завтра в одиннадцать утра. Это пока что все, добавлю еще мое старое правило: никогда не следует просить о покровительстве, если нет склонности к благодарности. И тем не менее я прошу Вас…

Алина Солини».

Алина еще раз перечитала письмо, надписала адрес на конверте, запечатала его и позвонила, вызывая Чена.

Когда-то в Мюнхене Жюль Шаво слыл человеком со вкусом. Это что касается ценностей жизни. И женщин, разумеется, тоже.

Никто не знал, на что он жил: то ли собственным умом, то ли на какие-то доходы. Обычно он так держал себя, что никому и в голову не приходило спрашивать его об этом.

В самом деле, о нем почти ничего не было известно в Маризи, где он обосновался два года тому назад, знали только, что он вынужден был оставить Мюнхен, поскольку убил на дуэли молодого офицера пехоты, который неосторожно взял на себя смелость скрестить рапиры с месье Шаво из-за того лишь, что тот предложил себя в его заместители одной молодой леди. Вызов был принят.

В Маризи репутация месье Шаво, несомненно, обеспечивала ему определенную независимость действий.

На самом деле месье Шаво смертельно скучал в Маризи до того полудня, когда на Аллее увидел в экипаже мадемуазель Солини. Его представили прекрасной даме, и он в течение недели стал ее преданным рабом.

Сначала он не получал никакого одобрения с ее стороны; потом вдруг она стала благосклонно относиться к его притязаниям. Возможно, в той запутанной интриге, какую она плела в Маризи, Алина предвидела, что может возникнуть нужда в месье Шаво; так или иначе — он заслужил ее улыбку.

Впрочем, ее благосклонность была весьма ограниченной, и месье Шаво приготовился к долгой и увлекательной осаде. Потом был тот самый званый обед в честь принца, нанесший внезапный удар планам молодого француза.

— Игра проиграна, — печально признался он себе, когда, покинув мадемуазель Солини, направлялся в ведомство Мосновина, находившееся за бывшим Русским домом.

Там он полностью опустошил свои карманы — в первый же час проиграл в рулетку шесть тысяч франков — и вернулся в свою комнату в два часа ночи, вознамерившись выспаться.

Проснулся он через семь часов, зевнул, со вкусом потянулся и позвонил, чтобы принесли почту и бокал виши. Когда несколькими минутами позже ему дали почту, в ней оказались — о, слабый пол! — пять изящных, благоухающих записок. Разумеется, там могли быть и счета от каких-нибудь торговцев или иные письма, но мы уделим им не больше внимания, чем это сделал он.

Четыре письма он равнодушно просмотрел и отбросил; но, прочитав пятое, одним прыжком выскочил из постели на середину комнаты, взывая к камердинеру.

За сорок пять минут он побрился, оделся, позавтракал и был уже на пути к Аллее, в дом номер 341.

Чен провел его в гардеробную, и после недолгого ожидания, во время которого месье Шаво с трудом подавлял нетерпение, вошла Алина. Он встал и поклонился, а она подошла к нему и протянула руку.

В это время часы пробили одиннадцать.

— Вы точны, — улыбаясь, сказала Алина.

Месье Шаво снова поклонился:

— Как ростовщик.

— Вот не знала, что ростовщики отличаются пунктуальностью.

— Ах, мадемуазель, — ответил француз, напуская на себя скорбный вид, — вот и видно, что вы никогда ни одному из них не давали расписок. Я говорю это на основании собственного печального опыта.

Алина засмеялась и, сев на диван, жестом пригласила его сесть рядом. После чего сказала:

— Нет, я посылаю записки только своим друзьям.

— Тогда я счастлив, потому что получил одну сегодня утром.

— Что ж, месье, и вы осчастливили меня, столь быстро признавшись в этом. Я знаю, ваши слова дают мне достаточное основание поверить в вашу дружбу, но французы… они так много говорят.

— А еще мы умеем действовать… временами.

— Во все времена.

— Уверяю вас, вы на нас клевещете! — с улыбкой вскричал месье Шаво. — Но мы не против того, чтобы послужить мишенью для чьих-нибудь острот, поскольку и сами не упускаем случая воспользоваться такой мишенью. То, что я вам сказал, не умно и не глупо — это голая истина.

— Значит, мы — друзья?

— Вы сами знаете — я вам предан.

— Легко сказать, месье Шаво.

— А еще легче доказать, когда это правда. Испытайте меня. Вы в вашей записке сказали, что нуждаетесь во мне. Я здесь. Испытайте меня.

Алина заметно колебалась — на ее лбу появилась маленькая морщинка. И наконец сказала:

— Я начинаю чувствовать себя виноватой за то, что послана вам записку. — Молодой человек открыл было рот, собираясь протестовать. — Нет, нет, я верю в вашу искренность. И не поколебалась просить вашего покровительства, но, понимаете, это дело едва ли может быть названо покровительством, поскольку оно потребует большей преданности, чем я вправе ожидать от вас.

— Мадемуазель, вы раните меня и недооцениваете себя.

— Нет. Не сердитесь, но я права. — Алина выдержала паузу, прежде чем продолжить. — Давайте забудем об этой записке. Так лучше.

— Но это невозможно! — вскричал бедный Шаво, чувствуя, что он совершил какую-то оплошность, но какую именно? Потом его вдруг осенило, и он добавил: — Это, очевидно, означает, что вы во мне больше не нуждаетесь?

— Вовсе нет, — отозвалась Алина. — Я буду совсем откровенна, месье. Мне нужен человек, который любит меня достаточно крепко, чтобы рискнуть ради меня жизнью.

Шаво прервал ее:

— Мадемуазель, я вас умоляю! Вы сказали, что вам нужен человек, который вас так любит, что способен ради вас рискнуть жизнью?

— Да.

Шаво поднялся и встал перед ней:

— Я здесь.

— Но, месье…

— Я здесь, — повторил молодой человек.

— Значит… вы любите меня?

— Так сильно, как только вы могли бы желать.

— Ах!

Глаза Алины вдруг наполнились нежностью, и она протянула руку. Шаво принял ее, опустился на колени и покрыл пальчики поцелуями.