– Но вы же не думаете, – возразил я, – что помощь, которую вы оказали, даст вам пожизненную амнистию.

– Я говорю не о нынешнем заключении, сэр. – Голос Мэлони преисполнился достоинства. – То, во что превратилась моя жизнь после того проклятого суда, вот что выматывает мне душу. Я вам сейчас все расскажу. Выслушайте меня до конца и скажите, справедливо со мной обошлись власти или нет.

Далее я изложу рассказ заключенного его собственными словами настолько точно, насколько я их запомнил, сохранив его довольно извращенное понимание добра и зла. Я могу поручиться за точность изложенных им фактов, но сделанные на их основании выводы пусть останутся на его совести. Через несколько месяцев после нашего разговора я встретился с инспектором Г. У. Хэнном, бывшим комендантом данидинской[32] тюрьмы, он показал мне свой журнал, записи в котором полностью подтверждают каждый факт из рассказа Мэлони, который поведал он мне в то утро глухим невыразительным голосом, с низко склоненной головой и зажатыми между коленями руками. Лишь блеск змеиных глаз указывал на волнение, охватившее его при воспоминании о тех событиях.

* * *

Вы наверняка читали о Блюменсдайке (не без гордости начал он). О, это название было у всех на устах, когда мы там хозяйничали. Потом-то нашлась одна умная ищейка по фамилии Бракстон, который со своим напарником, проклятым янки, выследил нас и сцапал всю нашу честнýю компанию. Ну, вы, разумеется, знаете, что это было в Новой Зеландии, так вот, нас отправили в Данидин, там же вынесли приговор, и всех моих дружков повесили. Когда мы сидели на скамье подсудимых, они все как один подняли руки и наградили меня такими проклятиями, что, если бы вы их услышали, кровь бы застыла у вас в жилах… Довольно подло с их стороны, потому что мы ведь как-никак были друзьями. Но ладно уж, все равно они были отъявленными мерзавцами, и каждый думал только о себе. Хорошо, что их всех повесили.

После этого меня отправили обратно в данидинскую тюрьму и посадили в нашу старую камеру. Вся разница заключалась в том, что теперь мне не нужно было работать и кормить меня стали получше. Я это терпел недели две, пока однажды с обходом к нам не пожаловал комендант. Ну, я, само собой, и выложил ему свои претензии.

– Что происходит? – спросил его я. – Мне обещали, что меня отпустят, а вы держите меня здесь. Вы же нарушаете закон.

Он как-то непонятно улыбнулся.

– Тебе так хочется отсюда выйти?

– Да! Причем так сильно, что, если сейчас же вы не откроете дверь, я вас сам засужу за незаконное лишение свободы.

Моя решительность его, похоже, немного удивила.

– Что-то тебе уж сильно не терпится попасть на тот свет, – сказал он.

– Что это вы имеете в виду? – удивился я.

– Пойдем со мной, сейчас ты увидишь, что я имею в виду, – сказал он и повел меня в дальний конец коридора к окну, из которого было видно ворота тюрьмы. – Смотри! – произнес он.

Я выглянул. На улице перед воротами стояло с десяток сурового вида парней. Одни курили, другие играли в карты прямо на тротуаре. Увидев меня, они словно с цепи сорвались и с дикими криками, размахивая кулаками, ринулись к воротам.

– Они ждут тебя. Наблюдают за всеми выходами из тюрьмы, – сказал комендант. – Все они – представители «комитета бдительности»[33]. Впрочем, если ты так решительно намерен уйти, задерживать тебя я, конечно же, не имею права.

– И вы называете эту страну цивилизованной? – закричал тогда я. – Вы что, допустите, чтобы человека убили посреди бела дня прямо на улице?

После этих слов и комендант, и надзиратели, и вообще все, кто меня слышал, заулыбались, словно я сказал что-то чрезвычайно остроумное.

– Закон на твоей стороне, – говорит комендант, – так что мы более тебя не задерживаем. Надзиратель, выведите его за ворота.

И этот паршивый ублюдок таки вывел бы меня, если бы я не начал упираться и умолять его. Я даже пообещал заплатить за питание и проживание в их поганой тюрьме, чего раньше, я уверен, не делал ни один заключенный. На этих условиях мне разрешили остаться, и я проторчал там три месяца, пока вся городская шваль дежурила у ворот. Хорошенькое обращение с человеком, который всего-то исполнил свой гражданский долг!

Наконец, в один прекрасный день ко мне снова заглянул комендант.

– Ну что, Мэлони, – сказал он, – долго еще мы будем иметь удовольствие принимать тебя здесь?

Мне тогда захотелось засадить этому гаду перо под ребро, и я бы это обязательно сделал, если бы мы были с ним одни где-нибудь в буше[34], но мне приходилось улыбаться, умасливать его, лишь бы он не выдворил меня за ворота.

– Ты, конечно, шаромыжник тот еще, – представляете, он так и сказал! Мне, человеку, которому он был стольким обязан! – Но я не хочу, чтобы кто-нибудь у меня тут самосуд учинил. Поэтому я нашел способ спровадить тебя из Данидина.

– Вовек вас не забуду, комендант, – сказал на это я. – Честное слово, вовек!

– Не нужны мне твои благодарности или признательность, – ответил он. – Я это сделаю не ради тебя. Просто хочу сохранить спокойствие в городе. Завтра утром с западного причала отходит пароход в Мельбурн, посадим тебя на него. Будь готов к пяти утра.

Собрал я свои вещи, которых у меня было не так уж много, и на самом рассвете меня потихоньку вытолкали через заднюю дверь. Ну, я помчался к пристани, купил билет на имя Айзека Смита и благополучно поднялся на борт мельбурнского парохода. Помню, когда отдали швартовы, я стоял на палубе и услышал, как гребной винт стал опускаться в воду. Я повернулся, облокотился о борт, окинул последним взглядом огни Данидина и подумал: какое счастье, что я никогда больше их не увижу! Мне казалось, что весь мир теперь открыт передо мной и что все мои невзгоды наконец-то остались позади. Потом я спустился вниз, выпил кофе и опять поднялся на палубу. С того самого дня, когда я проснулся и увидел над собой этого проклятого ирландца с шестизарядной пушкой в руке, у меня еще не было такого прекрасного настроения.

К тому времени уже совсем рассвело, мы плыли на всех парах вдоль берега, Данидина уж давно видно не было. Пару часов я прогуливался по палубе, а когда солнце уже высоко поднялось, стали выползать и остальные пассажиры. Один, такой невысокий, нагловатый тип, долго смотрел на меня, потом подошел и говорит:

– Что, небось старатель?

– Да, – отвечаю.

– Ну и как, заработал чего-нибудь? – спрашивает.

– Да так, – говорю. – Есть немного.

– Я и сам старателем был, – не отставал он. – Три месяца корячился на полях у Нельсона[35]. Все, что заработал, пустил на покупку участка, но он оказался «засоленным», так что золотишко там иссякло на следующий день. Но я не стал сидеть сложа руки, опять пошел работать, разбогател. Правда, когда обоз с золотом шел в город, на него напали грабители, чтоб им пропасть! Ты представляешь, цента медного не оставили, забрали все!

– Да, не повезло, – говорю я.

– Я остался ни с чем! Я разорен, и как теперь жить, не знаю. Но ничего, меня утешает то, что я своими глазами видел, как этих бандюг вздернули на виселице за их «подвиги». Один только остался… Тот, который всех своих дружков и заложил. Эх, как бы мне хотелось с ним встретиться! Уж я бы тогда…

– Что? – спокойно так интересуюсь я.

– Сначала узнал бы, где деньги… Спустить-то их они не могли, просто не успели бы, так что наверняка они спрятаны где-то в горах. А потом… свернул бы шею этому подонку, чтобы он в аду повстречался с теми, кого предал.

Я тогда подумал: а ведь мне кое-что известно об этих денежках, и рассмеялся, но этот тип все смотрел на меня, и взгляд у него был каким-то уж слишком жестким, мстительным. В общем, заводить с ним дружбу мне не хотелось, поэтому я сказал:

– Ну ладно. Пойду-ка я на мостик.

Но он вцепился в меня, как клещ.

– Ты что, – говорит, – мы же оба старатели! Будем вместе держаться до конца поездки. Пошли в буфет. На пару стаканов денег у меня еще хватит.

Как от него отделаться, я не придумал, поэтому пришлось идти с ним. С этого и начались мои неприятности. Разве я сделал что-то плохое кому-нибудь на том корабле? Все, что мне было нужно, – доплыть себе спокойно куда мне надо, никого не трогая, и чтобы меня никто не трогал. Неужели я не имею на это права? Но теперь послушайте, чем все закончилось.

По пути в бар мы проходили мимо дамской комнаты, когда оттуда появилась служанка… дьяволица конопатая… с ребеночком на руках. Идем мы мимо нее, и тут она как завизжит, ну прямо как паровозный свисток, чуть ребенка не выронила. Когда я этот крик услышал, у меня самого чуть сердце не остановилось. Ну, я подумал, что, наверное, на ногу ей наступил, повернулся к ней и начал извиняться, но, когда увидел, как она побледнела, прижалась к двери и стала тыкать в меня пальцем, понял, в чем дело.

– Это он! Он! Я его на суде видела, – заголосила она, а потом мне кричит: – Не приближайся к ребенку!

– Кто, кто это? – сразу стали спрашивать стюард и еще с полдюжины тех, кто был рядом.

– Он это… Мэлони! Убийца Мэлони! Заберите его! Заберите!

Что потом происходило, я точно не помню. Вдруг я увидел прямо перед собой пол и чьи-то ноги, услышал крики, ругань, меня начали колотить, осыпать проклятиями, кто-то закричал про свое золото. В общем, началась свалка. Когда я чуть очнулся, у меня во рту была чья-то рука. Потом-то я понял, что, наверное, это была рука моего нового знакомого, того самого, со злобным взглядом. Он-то руку все-таки смог выдернуть, но только потому, что остальные меня душили. Конечно, легко им было всей гурьбой на одного лежачего… Но я думаю, этот гад будет меня помнить до самой смерти, а то и дольше.

Вытащили они меня на корму и устроили самый настоящий суд. Представляете? Надо мной! Мной! Человеком, который для их же блага корешей своих продал! Ну, стали они решать, что со мной делать. Кто-то говорил одно, кто-то другое, в конце концов капитан решил высадить меня на берег. Пароход остановили, спустили шлюпку, меня швырнули в нее, а вся эта банда стояла у борта и улюлюкала мне вслед. Там был и тот парень, с которым я разговаривал, он перевязывал себе руку, и я тогда почувствовал, что еще легко отделался, все могло закончиться для меня намного хуже.