– Но как вам удалось…

– Дорогой друг, я вас прекрасно знаю. Знаю и вашу армейскую аккуратность. Вы бреетесь каждое утро, и в это время года делаете это при свете солнца. Но, поскольку ваша левая щека выбрита хуже правой, а под левым ухом и вовсе неаккуратно, вывод о том, что свет падает на вас с правой стороны, напрашивается сам собой. Я не представляю, чтобы такой человек, как вы, удовлетворился бы подобным бритьем, если бы все лицо было освещено равномерно. Все это я говорю лишь затем, чтобы привести пример построения выводов на основании наблюдений. Это то, что у меня получается лучше, чем у других. Возможно, это мое качество пригодится в предстоящем нам расследовании. На дознании всплыли кое-какие факты, которые следует изучить повнимательнее.

– Какие именно?

– Если я правильно понимаю, младшего Мак-Карти арестовали не сразу, а только после того, как он вернулся на ферму в Хазерлей. Когда полицейский инспектор объявил ему, что его берут под стражу, он заметил, что это его не удивляет и что другого он и не заслуживает. Эти слова лишили следственную комиссию последних сомнений в его виновности.

– Но это же прямое признание! – воскликнул я.

– Нет, потому что после этого он заявил, что невиновен.

– Судя по тому, что мы знаем, я бы не стал верить подобному заявлению.

– Напротив, – возразил Холмс. – Мне эти его слова кажутся главным доводом в его пользу. Не знаю, насколько он невиновен, но он не может быть настолько глуп, чтобы не понимать, что все обстоятельства складываются против него. Вот если бы он удивился, когда его пришли арестовывать, или стал бы протестовать и возмущаться, это бы у меня вызвало подозрение, поскольку подобное поведение в данных обстоятельствах выглядело бы очень неестественно, хотя именно так повел бы себя человек, желающий себя выгородить. То, что он безоговорочно принял действительность, говорит либо о его невиновности, либо о том, что это человек со стальными нервами. Его замечание по поводу того, что он заслужил наказания, тоже можно понять, если вспомнить, что в тот день, когда был убит его отец, он настолько забыл о своем сыновнем долге, что позволил себе ругаться с ним и даже, судя по чрезвычайно важным показаниям девочки, замахнулся на него. Подобное раскаяние и самобичевание скорее говорят о наличии у этого человека совести, чем о том, что она запятнана.

Я покачал головой.

– Немало людей было отправлено на виселицу на основании куда меньшего количества улик, – заметил я.

– Это так. И многие из них были невиновны.

– А что говорит сам молодой человек?

– Боюсь, ничего такого, что могло бы вселить надежду в тех, кто считает его невиновным. Хотя в его рассказе и есть парочка зацепок. Вы можете сами об этом прочитать.

Он выудил из вороха хирфорширскую газету, открыл нужную страницу и показал мне абзац, в котором несчастный юноша сам рассказывал о том, что произошло в тот день в лесу. Я уселся в угол купе и очень внимательно прочитал статью. В ней говорилось:

«Был допрошен и мистер Джеймс Мак-Карти, единственный сын покойного, он дал следующие показания:

– Я на три дня ездил в Бристоль и вернулся только в понедельник утром, третьего числа. Когда я приехал, отца дома не было, и горничная сказала мне, что он с Джоном Коббом, нашим конюхом, уехал в Росс. Вскоре я услышал во дворе шум колес его двуколки и, выглянув в окно, увидел, как он выпрыгнул и быстро куда-то пошел, куда именно, я не знал. После этого я взял ружье и направился к озеру, собираясь поохотиться на кроликов на дальнем берегу. По пути я встретил Вильяма Краудэра, егеря, как он и рассказал следователю. Только он ошибается, думая, что я шел за отцом. Я понятия не имел, что он идет впереди меня. Ярдах в ста от озера я услышал крик «Кууии!», наш с отцом обычный сигнал, поэтому ускорил шаг и увидел его на берегу. Заметив меня, он, похоже, сильно удивился и довольно грубо спросил, что я там делаю. Я тоже вспылил, и мы начали все больше ругаться, дело чуть не дошло до рукоприкладства – у отца был очень вспыльчивый характер. Видя, что он распаляется все сильнее и сильнее, я развернулся и ушел, но не успел пройти и полторы сотни ярдов, как сзади услышал ужасный крик. Естественно, я бегом бросился обратно. Отец лежал на земле, вся голова у него была разбита. Я отбросил ружье и приподнял его, но он почти сразу умер. Несколько минут я просидел рядом с ним на коленях, потом встал и пошел к леснику мистера Тэнера, чья сторожка ближе всех к тому месту, чтобы попросить помощи. Когда я разговаривал с отцом, никого рядом не было, и что с ним случилось, я не знаю. Соседи его недолюбливали за крутой нрав и неприветливость, но, насколько мне известно, врагов у него не было. Больше мне нечего добавить.

Следователь:

– Отец перед смертью вам что-нибудь сказал?

Свидетель:

– Пробормотал несколько слов, но я ничего не понял. Разобрал только одно слово: «крыса».

Следователь:

– Что, по-вашему, он хотел сказать?

Свидетель:

– Понятия не имею, по-моему, он бредил.

Следователь:

– Что было причиной вашей ссоры с отцом?

Свидетель:

– Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос.

Следователь:

– Боюсь, что мне придется повторить его.

Свидетель:

– Я не могу вам этого сказать. Но уверяю, это никак не относится к тому, что произошло потом.

Следователь:

– Это будет решать суд. Думаю, вы понимаете, что во время следствия отказ отвечать будет истолкован не в вашу пользу.

Свидетель:

– Я все равно отказываюсь отвечать.

Следователь:

– Насколько я понимаю, крик «Кууии» был вашим с отцом условным сигналом.

Свидетель:

– Да.

Следователь:

– Тогда как вы объясняете, что отец ваш подал этот сигнал еще до того, как увидел вас, когда еще даже не знал, что вы вернулись из Бристоля?

Свидетель (сильно смутившись):

– Не знаю.

Присяжный заседатель:

– А когда вы прибежали на крики отца и обнаружили его умирающим, вы не заметили ничего такого, что могло бы вызвать у вас подозрение?

Свидетель:

– Ничего определенного.

Следователь:

– Что вы имеете в виду?

Свидетель:

– Я был так возбужден и взволнован, когда выбежал к озеру, что не думал ни о чем, кроме отца. Но мне смутно вспоминается, что, когда я подбегал к нему, мне показалось, что слева от меня на земле что-то лежит. Что-то серое. Может быть, пальто или какой-то плед. Когда я поднялся, его уже не было.

– Вы хотите сказать, что этот предмет исчез до того, как вы отправились за помощью?

– Да, его там уже не было.

– И что это было, вы точно сказать не можете?

– Нет, я просто увидел что-то темное.

– Как далеко от тела лежал этот предмет?

– Ярдах в десяти, может, чуть больше.

– А сколько от него было до леса?

– Примерно столько же.

– Значит, этот предмет забрали, когда вы находились от него всего в десяти ярдах?

– Да, но я стоял спиной к нему.

На этом допрос свидетеля был закончен».

Дочитав колонку, я сказал:

– Похоже, следователь в конце допроса уже довольно жестко разговаривал с молодым Мак-Карти. Ведь действительно довольно странный рассказ получается: отец подал ему сигнал еще до того, как его увидел; о чем они с отцом разговаривали, он рассказывать отказывается; а эти непонятные последние слова умирающего? Все это очень подозрительно и говорит не в пользу сына.

Холмс усмехнулся и вытянулся на мягком сиденье.

– И вы, и следователь слишком много внимания уделяете поиску слабых мест в рассказе этого молодого человека. Разве вы не замечаете, что одновременно наделяете его и слишком развитым воображением, и слишком ограниченным? Ограниченным – потому, что он не сумел придумать какую-нибудь более-менее правдоподобную причину ссоры с отцом, которая могла бы хоть как-то настроить следователей в его пользу. Развитым – потому что ему в голову пришло вложить в уста умирающего совершенно неуместное упоминание крысы и придумать вдобавок какую-то исчезнувшую одежду. Нет, сэр, я склонен думать, что все сказанное этим юношей – правда. Посмотрим, к чему нас приведет эта гипотеза. А пока – у меня с собой карманное издание Петрарки{39}, и я больше не намерен обсуждать это дело до тех пор, пока мы не окажемся на месте. Обедаем мы в Суиндоне{40}, до него еще двадцать минут езды.

Было уже почти четыре часа, когда мы, проехав прекрасную Страудскую долину и широкий, сверкающий на солнце Северн{41}, оказались в небольшом уютном городке Росс. На платформе нас ждал тощий, чем-то напоминающий хорька мужчина с хитрыми глазками и цепким взглядом. Хоть он и был в песочном пыльнике и кожаных гетрах, я без труда узнал Лестрейда, инспектора Скотленд-Ярда. Вместе с ним мы отправились в отель «Хирфорд-Армз», где для нас был забронирован номер.

– Я уже заказал коляску, – сказал Лестрейд, когда мы сели выпить чаю. – Знаю я вашу непоседливость, вы же не успокоитесь, пока не увидите место преступления собственными глазами.

– Спасибо, это очень мило с вашей стороны, – кивнул Холмс. – Все зависит от давления.

Лестрейд удивленно уставился на моего друга.

– Что-то я вас не понимаю, – проговорил он.

– Что там на барометре? Двадцать девять, понятно. Ветра нет, на небе ни облачка. Я прихватил с собой сигареты и хотел бы их выкурить, к тому же диван мне кажется намного соблазнительнее жесткой и неудобной койки в каком-нибудь деревенском постоялом дворе. Не думаю, что сегодня вечером мне захочется куда-то ехать.

Лестрейд понимающе улыбнулся.

– Вы уже наверняка прочитали все, что пишут в газетах об этом происшествии, и сделали свои выводы, – сказал он. – В этом деле все ясно как день, и чем дальше, тем яснее становится. Но разве можно отказать в просьбе леди, тем более такой очаровательной. Она где-то о вас услышала, и ей непременно захотелось узнать, что вы обо всем этом думаете, хоть я и твердил ей сто раз, что вы не сможете сделать ничего такого, чего уже не сделал я сам. О, смотрите-ка! А вот и ее коляска.