Мы двинулись по широкой дороге, которая белелась впереди нас в тумане. По обе стороны дороги виднелись деревья. Различали мы, однако, их очертания плохо, так как вечерний туман плотно окутывал собой все. Ехали мы по восточному краю этой великой равнины, имеющей сорок миль в длину и двадцать миль в ширину. Солсберийская равнина захватывает большую часть Вельдшира и переходит в Сомерсетшир. Через эту именно пустыню и идет большая дорога на запад, но по большой дороге мы не поехали, а избрали боковой путь, ведущий к той же цели. Мы рассчитывали, что этот сравнительно маловажный путь не будет охраняться королевской конницей. Подъезжая по большой дороге к перекрестку, ведущему на избранный нами окольный путь, мы услышали позади стук копыт.

— Вот едет кто-то, не боящийся мчаться галопом в темноте, — сказал я.

— Сюда, сюда, в тень! — быстрым шепотом скомандовал Саксон. — Держите меч наготове. Вон его из ножен. Это — гонец с важным поручением, иначе он не порол бы такую горячку.

Став под деревья, мы начали присматриваться. По дороге двигалось какое-то расплывчатое пятно, которое принимало все более определенные очертания и, наконец, превратилось в человека, сидевшего верхом на коне. Всадник заметил нас уже после того, как поравнялся с местом, на котором мы стояли; он немедленно остановил коня и с каким-то странным беспокойством начал оглядываться.

— Здесь ли Михей Кларк? — воскликнул он наконец. Голос был мне очень и очень знаком.

— Я — Михей Кларк, — ответил я.

— А я — Рувим Локарби, — ответил всадник, придавая своему голосу шутливо-иронический тон. — Дорогой Михей, я непременно обнял бы вас, но, к сожалению, это невозможно. Если я сделаю подобное покушение, то непременно вывалюсь из седла, да и вас увлеку в своем падении. Вот и сейчас, остановив сразу лошадь, я чуть-чуть не полетел кувырком. Да, по правде сказать, и все время я только и делаю, что шлепаюсь наземь и снова взбираюсь на лошадь. И это от самого Хэванта, прошу заметить. Лошадь, видно, попалась такая. С нее очень удобно падать.

— Боже мой, Рувим, зачем это вы прискакали сюда? — воскликнул я изумленно.

— За тем, Михей, за чем и вы, и дон Децимо Саксон, любивший купаться в Соленте. Я вижу этого благородного дворянина? Как изволите поживать, ваше превосходительство?

— Так это вы, молодой петушок? — проворчал Саксон, не особенно обрадованный прибытием Рувима.

— Сам, собственной персоной, — ответил Рувим, — а теперь, веселые кавалеры, подстегивайте лошадок и марш вперед. Терять нам времени нельзя. Завтра мы должны поспеть в Таунтон.

— Но, дорогой Рувим, это немыслимо. С какой стати вы поедете к Монмаузу? Что скажет ваш отец? Вы, может быть, думаете, что наше путешествие является чем-то вроде увеселительной прогулки — так разуверьтесь, пожалуйста! Это предприятие может окончиться очень печально. Если мы даже победим, то это случится после долгого кровопролития. Опасности многочисленны. Знаете, Рувим, ведь всем нам угрожает смертная казнь.

Рувим пришпорил лошадь.

— Вперед, дети, вперед! — воскликнул он. — Это все решено и покончено. Я намерен во что бы то ни стало подарить свою собственную августейшую особу его высокопротестантскому высочеству Иакову, герцогу Монмаузу. Меч я взял, а лошадь украл. И то, и другое я тоже предназначаю в подарок герцогу.

Мы двинулись вперед, и я стал расспрашивать Рувима:

— Объясни мне, пожалуйста, как это все случилось? — спросил я своего приятеля. — Я ужасно, всем сердцем рад видеть тебя рядом со мной, но ведь ты, насколько мне известно, никогда не интересовался религией и политикой? Как же в тебе созрело это внезапное решение?

— По правде тебе сказать, — ответил Рувим, — мне совершенно все равно, кто будет сидеть на английском троне — король или герцог! Ни за того, ни за другого я не отдал бы и пуговицы. Ведь мне же прекрасно известно, что доходы „Пшеничного снопа“ не увеличатся ни в том, ни в другом случае. Рувима Локарби ни тот, ни другой на должность придворного советника не позовет. Я брат, ни за короля, ни за герцога распинаться не намерен, но я принадлежу к партии Михея Кларка. Я его сторонник с головы до пят. Михей едет на войну, ну так и я пойду! Чума меня возьми, если я от него отстану.

Говоря эти слова, Рувим поднял вверх руку, потерял равновесие и шлепнулся в придорожные кусты. Ноги его беспомощно болтались в темноте.

Наконец он выбрался из кустов и, вскарабкавшись на лошадь, произнес:

— Это уже десятый раз. Отец мне говорил, что, сидя на лошади, не нужно крепко прижиматься к седлу. Старик говорил: „Ты эдак полегонечку поднимайся и опускайся“. Ну я больше все опускаюсь, и притом совсем не полегонечку.

— Ах, чертова кукла! — воскликнул Саксон. — Спрашиваю вас во имя всех святых, значившихся в календаре, каким манером вы думаете удержаться на лошади, встретясь с врагом, если вы уже теперь, мирно путешествуя по большой дороге, то и дело валитесь на землю?

— Отчего же не попытать счастья, ваше превосходительство? — ответил Рувим, оправляя камзол. — Может быть, мои внезапные и неожиданные движения приведут в смущение и страх этого самого врага.

— А вы этим не шутите! В ваших словах гораздо более правды, чем вы думаете, — сказал Саксон и, приблизившись к нему, поехал совсем рядом.

Так Рувим и двигался между нами, и упасть ему было бы некуда, если бы он даже захотел. А старый солдат продолжал свою мысль:

— Мне гораздо легче сражаться с человеком вроде того молодого петуха в гостинице, а он все-таки кое-что по части оружия знает. Вы же или вот Михей ничего не знаете, и поэтому справиться с вами труднее. Про того дурня я знаю, что он будет делать, и как нападет, и как станет защищаться, а про вас этого сказать нельзя. Не зная научных приемов фехтования, вы начнете изобретать свои собственные, и эти изобретения могут оказаться, на мою беду, удачными. Да вот, например, я знал обер-гауптмана Мюллера. Это был лучший боец на саблях во всей императорской армии. Он, бывало, на пари отрубал любую пуговицу на камзоле противника, не портя материи. Вот какой он был мастер, и, однако, он был убит на дуэли прапорщиком Цолльнером, служащим в нашем полку. А этот Цолльнер так же хорошо дрался на рапирах, как вы, Локарби, верхом ездите. Рапира не то что эспадрон, она колет, а не рубит, и поэтому, дерясь на рапирах, человек от боковых ударов себя не защищает. Что же сделал Цолльнер? Руки у него были длинные, и он, схватив рапиру, как палку, изо всей силы ударил ею противника по лицу, а затем, прежде чем тот успел опомниться, проколол его насквозь. Конечно, если бы дуэль можно было повторить, обер-гауптман взял бы свое, но что вы прикажете делать, если человек отправился на тот свет? Тут уж дело конченое.

— Если опасными бойцами считать тех, кто не знает, как управляться с мечом, — ответил Рувим, — то я буду еще ужаснее того джентльмена с трудно произносимым именем, о котором вы рассказываете. Позвольте, однако, мне докончить рассказ о моих приключениях. Рассказ этот прервался вследствие того, что я… сошел с лошади в кусты. О вашем отъезде я узнал рано утром, а куда вы уехали, я узнал от Захарии Пальмера. И вот я решил тоже людей посмотреть и себя показать. Меч я взял взаймы у Соломона Спрента, а лошадь… Отец мой был в отлучке, уехал в Госпорт, ну, стало быть, я отправился в конюшню и взял самую лучшую лошадь. Я слишком уважаю старика, чтобы мог его обидеть. А старик был бы, конечно, огорчен, если бы узнал, что сын его уехал на войну на плохой лошади. Ехал я целый день с самого раннего утра, два раза меня останавливали, считая за сумасшедшего, но мне везло, и я от этих благодетелей удирал. Я знал, что еду по пятам за вами. Я ведь вас в солсберийской гостинице искал. Да и не я один — вас там все искали.

Децимус многозначительно посвистал, видимо, встревоженный этими словами.

— Нас искали? — спросил он.

— Да, по-видимому, они заподозрили, что вы вовсе не те люди, за которых вы себя выдавали. Когда я проезжал мимо, гостиница была окружена войсками, но никто не мог мне сказать, по какой дороге вы поехали.

— Ну что? Разве я не прав? — воскликнул Саксон. — Эта юная ехидна пронюхала правду и натравила на нас весь полк. Нам надо поторапливаться, они, наверное, послали за нами погоню.

— Но мы уже не на большой дороге, — заметил я, — они, даже если станут нас преследовать, не догадаются, что мы поехали по этой дороге.

— А все-таки показать им пятки будет куда благоразумнее, — сказал Саксон, пуская свою кобылу галопом. Локарби и я последовали его примеру и быстро помчались по степи.

Изредка попадались небольшие участки соснового леса, и из чащи неслись крики сов и мяуканье диких кошек, а затем опять шли низины и болота. Над нашими головами носились, нарушая тишину своими криками, выпи и утки. Дорога местами густо заросла папоротниками. Из земли высовывались корни растений. Лошади спотыкались и падали на колени. В одном месте деревянный мост через речку оказался разрушенным, и нам пришлось переезжать вброд, причем вода доходила до пояса.

Вначале там и сям мелькали огоньки, свидетельствующие о том, что мы находимся недалеко от человеческого жилья, но потом огоньки становились все реже и реже. Только вдали виднелся темный туманный горизонт.

Из-за туч показался месяц, и лучи его стали слабо освещать степь, покрытую целыми облаками тумана. Благодаря этому свету мы могли теперь различать дорогу, которая сливалась с давящей ее со всех сторон степью.

Мы решили, что погони не будет. Всякие опасения миновали, и мы замедлили ход. Рувим потешал нас рассказами о том, какое возбуждение было вызвано в Хэванте нашим отъездом…

И вдруг в ночной тишине мы услышали глухое топанье лошадиных копыт. Саксон немедленно же спрыгнул на землю и стал напряженно прислушиваться.

— Клянусь сапогами и седлом! — воскликнул он, снова вскакивая на лошадь. — Они следуют за нами по пятам! По слуху, их двенадцать всадников. Нам во что бы то ни стало надо от них отделаться или прощай-прости Монмауз!