У ворот собора был поставлен большой отряд охраны для того, чтобы предупредить воинственные выходки фанатичных сектантов.

Когда затем собор был очищен и порядок" восстановлен, мы получили наконец возможность подумать о себе и подсчитать наши собственные раны. Впоследствии, дети мои, мне пришлось много скитаться и участвовать во многих войнах. Я бывал в таких переделках, в сравнении с которыми эта стычка в соборе сущий пустяк. Но, несмотря на это, никогда и нигде кровопролитие не производило на меня такого ужасного впечатления, как здесь. Представьте себе торжественный полумрак собора, и в этом полумраке около решетки лежат груды трупов. Тела скорчены, а лица белы как мел и неподвижны. Ах какое страшное было это зрелище! Через немногие оставшиеся неразбитыми стекла льется вечерний свет, и на лицах этих неподвижных фигур образуется ярко-красные и бледно-зеленые пятна. На полу и скамьях сидят раненые люди и умоляют, чтобы им дали воды. Из нас шестерых никто не остался невредимым. Трое из людей, защищавших решетку, были убиты, а один лежал оглушенный ударом. Бюйзе и сэр Гервасий получили много ушибов. Саксон был ранен в правую руку. Рувима сбили с ног дубиной и, конечно, пронзили бы насквозь пикой, но его спас великолепный панцирь, подаренный ему сэром Клансингом. Обо мне говорить не стоит. Но в голове у меня шумело подряд несколько часов, так что я ничего не слышал. Сапог оказался полон крови. Но это, пожалуй, вышло к лучшему. Хэванский цирюльник Снексон не раз говаривал, что мне при моем полнокровии не мешает делать время от времени кровопускание.

Между тем собрались войска, и мятеж был подавлен в самом зародыше. Конечно, между пуританами много было таких, которые ненавидели прелатизм, но никто из них, кроме нескольких полоумных фанатиков, не одобрял нападения на собор. Пуритане понимали, что такие поступки могут восстановить против них всю церковную часть Англии и погубить дело революции.

Фанатики, однако, успели причинить много вреда. Собор был испорчен не только внутри, но и снаружи. Лепная работа на стенах и карнизы оказались испорченными. Бунтовщики забрались даже на крышу, сорвали свинец и побросали его на улицу. Эти большие листы свинца сослужили нам службу. Амуниции у нас было немного, и по приказанию Монмауза свинец был собран и перелит в пули. арестованных в соборе бунтовщиков взяли под стражу, но наказывать их было признано неудобным, их подержали некоторое время под стражей, а затем простили, изгнав, однако, из армии.

На второй день нашего пребывания в Уэльсе армии в окрестностях города был устроен смотр. Погода стала снова теплой и солнечной. На смотру выяснилось, что пехота наша насчитывает шесть полков по девятьсот человек в каждом. Всего, значит, было пять тысяч четыреста солдат. Из них полторы тысячи, были вооружены мушкетами, две тысячи — пиками, а остальные цепами, косами и молотками. Таких полков, как наш или Таунтоновский, было мало. Армия Монмауза состояла не из солдат, а из вооруженных ремесленников и крестьян. Но, несмотря на плохую дисциплину и вооружение, это были крепкие англичане, ожесточенные религиозной ревностью и храбрые по природе. На смотру они держались молодцевато и дружно кричали "ура!". Легкомысленный и переменчивый Монмауз был как нельзя более доволен. Так как король и его свита стояли от меня недалеко, то я слышал, как он восторгался своими солдатами и уверял своих приближенных, что эти молодцы не могут быть побеждены продажными наемниками короля.

— Ну, что вы скажете, Вэд? — воскликнул Монмауз. — Неужели мы никогда не увидим улыбки на вашем печальном лице? Поглядите на этих бравых — молодцов и вы поймете, что место председателя палаты лордов за вами обеспечено.

— Накажи меня Бог, если я вздумаю разочаровывать ваше величество, ответил юрист. — Но я все-таки не могу очень-то восторгаться. Не забудьте, что при Ботвельском мосту ваше величество, командуя продажными наемниками, разбили наголову таких же храбрых людей, как эти.

— Верно, верно, — произнес король, проводя рукою по лбу, что он делал всегда, когда он был недоволен собой или огорчен. — Эти защитники Ковенанта были храбрый народ. Но они не могли выдержать натиска наших батальонов… Произошло это оттого, по моему мнению, что у них не было военной выправки. А у наших солдат выправка есть. Они умеют и сражаться в строю, и стрелять по команде. Что же еще лучше?

Фергюсон заговорил своим ломанным языком и с обычным ему вдохновением:

— Пускай у нас нет ни стенобитных, ни полевых пушек, пускай у нас даже не будет мушкетов и сабель. Пускай у нас останутся одни руки, Господь все равно дарует нам победу, чтобы мы победили. Так говорю вам я.

— Исход битвы зависит от. случая, ваше величество, — заговорил Саксон, рука которого была завязана платком, — какая-нибудь счастливая случайность, какая-нибудь, на первый взгляд, маленькая и не предвиденная никем удача зачастую решает дело. Я выигрывал, думая, что дело проиграно, и проигрывал, уверенный в победе. Битва — это неверная игра, и исход ее нельзя предугадать раньше, чем не убита последняя карта.

— И пока не положена в карман ставка, — добавил своим низким гортанным голосом Бюйзе. — Отдельные игры можно выигрывать, а партия вдруг оказывается проигранной.

— Отдельная игра — это сражения, а партия — это вся компания, улыбаясь, произнес король, — наш друг Бюйзе большой мастер на военные метафоры. Но вот наши бедные лошади, кажется, в очень грустном положении. Что бы сказал мой кузен Вильгельм, увидав такую грязную армию? У него в Гааге гвардейцы — щеголи.

Перед королем и его свитой проходили ряды пехоты. Знамена от погоды и ветра превратились в тряпки и имели жалкий вид. Затем последовали десять рот конницы, и вид этой конницы и вызвал замечание Монмауза. Лошади, замученные усиленными маршами и дождем, имели жалкий вид. Солдаты в заржавевших касках и латах тоже производили неважное впечатление. Самым неопытным из нас было ясно, что если мы надеемся на успех, то надо рассчитывать не на конницу, а на пехоту. А на вершинах невысоких холмов, окружавших Уэльс, продолжало сверкать серебро и пурпур. Это были оружие и мундиры королевских драгун, окружавших нас со всех сторон. Это напоминало нам о том, что наш враг силен именно в том, в чем мы слабы.

В общем, однако, смотр в Уэльсе произвел на нас отличное впечатление. Солдаты были бодры, мужественны и веселы. И что самое главное — в армии не замечалось никакого неудовольствия по доводу того, что с фанатиками, пытавшимися разрушить собор, было строго поступлено.

Все эти дни вокруг нас кружилась неприятельская кавалерия. Пехоты не было видно. Она отстала по случаю дождей и разлива рек. Из Уэльса мы выступили в последний день июля и направились через равнины и низкие Польденские горы к Бриджуотеру, где нашли небольшой отряд новобранцев, которые к нам присоединились.

Монмауз собирался было остаться в Бриджуотере на долгое время и приказал возводить земельные укрепления, но ему указали на то, что, даже в том случае, если бы город оказался способным к сопротивлению, провианта в нем не хватит более чем на несколько дней. Вся окрестная страна была уже разграблена королевскими войсками. Мысль о земельных укреплениях поэтому была оставлена, и мы, прижатые к стене, не видя нигде выхода, стали ожидать приближения неприятеля.

Глава XXIX

Крик в одинокой хижине

Таким-то образом окончились наши усиленные передвижения, и мы очутились в положении людей, прижатых к стене. На нас направлялись все войска правительства. Слухов о восстаниях в нашу пользу до нас ниоткуда не доходило. Церковь господствовала, а протестантов повсюду сажали в тюрьмы. Милиция графств двигалась на нас с севера, востока и запада. В Лондон прибыли шесть полков голландских войск, присланных Вильгельмом Оранским. По слухам, в Англию направлялись еще несколько голландских полков. Одно Сити выставило десять тысяч человек. Повсюду шла маршировка и обучение военному делу. Готовили смену для цвета английской армии, которая находилась уже в Сомерсетском графстве. И все это делалось для того, чтобы раздавить пять-шесть тысяч дровосеков и рыбаков, которые были плохо вооружены и не имели ни копейки денег. Сила этих людей заключалась в готовности умереть за идею.

Это, мои милые дети, была благородная идея, за которую охотно можно пожертвовать все. Отчего не жертвовать жизнью, если чувствуешь, что умираешь для общего дела? Правда, это были единственные крестьяне; они выражались грубо и не могли бы красноречиво объяснить своих побуждений, но в душе, в сердце своем они отлично сознавали, что сражаются за то, что всегда составляло силу Англии. Они восстали против людей, которые захотели лишить их родину того, в чем заключалась ее крепость и могущество.

Прошло три года, и все поняли эту истину. Наши необразованные пуритане оказались более дальновидными и передовыми, чем те, кто смеялся над ними.

Римская вера подходит только для тех народов, которые не привыкли к самостоятельному мышлению. Люди малоразвитые не интересуются религиозными вопросами и верят в обычай, в то, во что им приказывают верить; Англия успела выйти из этих католических пеленок. В ней уже успели появиться самостоятельные мыслители, отказывающиеся от преклонения перед авторитетами и подчиняющиеся только своему разуму и совести. Заставлять этих людей верить в то, во что они перестали верить, было бесполезным и неразумным делом, скажу больше, безумием. И однако эта попытка была сделана. Ханжа король и сильная, богатая церковь творили насилие над народом. Через три года народ понял, что насилие есть насилие, — и королю пришлось бежать, спасая себя от народного гнева. Но в описываемое мною время народ, после долгих гражданских войн и развращающего режима Карла II, находился в каком-то оцепенении и поэтому набросился на тех, кто восстал в защиту свободы совести. Так плохо соображающий человек бьет ни в чем неповинного посланца, принесшего ему худую весть.