Рувим с намерением встретить собаку пришпорил лошадь, но бедная, усталая Дидона устрашилась свирепого пса и, сделав несколько скачков, внезапно стала. Всадник полетел через голову лошади прямо на животное. Рувиму пришлось бы плохо, если бы он был предоставлен собственным силам. Он мог защищать свою глотку от зубов свирепой ищейки несколько моментов самое большее. Но я, видя отчаянное-положение товарища, вытащив оставшийся заряженным пистолет и, сойдя с коня, всадил пулю в бок псу, который боролся с Рувимом. Животное пронзительно завыло, пасть его закрылась, и оно медленно упало на землю. Рувим встал, испуганный, ушибленный, но ни мало не пострадавший.

— Я тебе обязан жизнью, Михей, дай Бог, чтобы я прожил столько, чтобы иметь время тебе отплатить за это, — сказал он.

Саксон, слезший с камня, прибавил:

— А я обязан вам обоим. Я плачу всегда мои долги. Я помню и зло, и добро. Как я без вас слез бы с этого пьедестала? Мне пришлось бы сидеть тут до скончания века, питаясь собственными сапогами. Santa maria! Ловкий удар вы нанесли, Кларк. Голова пса разлетелась вдребезги словно гнилая тыква. А что собаки за мной гнались — это неудивительно. Я забыл в Солсбери не только шелковый платок, но и запасную подпругу. Псы гнались и за мной, и за Хлоей.

— А где Хлоя? — спросил я, обтирая окровавленный меч.

— Хлоя сама о себе хлопочет. Видите ли, как было дело. Видя, что псы меня догоняют, я сделал в них выстрел сперва из одного пистолета, а потом из другого, но извольте попасть в цель в то время, когда ваша лошадь скачет со скоростью двадцать миль в час. Дела мои оказывались весьма скверными. Зарядить пистолеты во второй раз было некогда, а моя рапира… Это лучшее оружие для дуэли, но зачем она, когда приходится иметь дело с собаками? Я прямо не знал, что предпринять, и вдруг увидел этот камень, поставленный добрыми древними жрецами. Очевидно, ставя этот камень, жрецы знали, что делают услугу храбрым кавалерам, спасающимся от гнусных четвероногих, я и забрался на него не мешкая, да и мешкать-то некогда было, ибо одна из моих пяток все-таки попала в ротик собачке. Она бы меня стащила вниз, если бы сумела разжевать шпору, но шпора, к счастью, оказалась несъедобной… Я думаю, все-таки, что одна из моих пуль попала в собаку.

Саксон зажег хлопчатобумажную бумагу, хранившуюся в портсигаре, и стал осматривать труп собаки.

Оглядев пса, нападавшего на Рувима, он воскликнул:

— Эге, эта собака продырявлена точно решето. Скажите, добрый мистер Кларк, чем это вы заряжаете ваши пистолеты?

— Двумя свинцовыми пулями, — ответил я.

— И, однако, две свинцовые, пули сделали в теле собаки по крайней мере двадцать дыр. И о, чудеса-чудеса! Из кожи собаки торчит горлышко пузырька!

— Боже мой! — воскликнул я. — Теперь я вспомнил. Моя дорогая матушка положила в дуло одного из пистолетов пузырек эликсира Даффи.

Рувим закатился хохотом.

— Вот так так! — воскликнул он. — Хо-хо-хо! А ты и всадил этот элексир в собаку. Представь себе, что эта история рассказывается у нас в «Пшеничном снопе», то-то смеху будет. Михей спас жизнь Рувиму, застрелив собаку пузырьком элексира Даффи!

— Не одним пузырьком, а также и пулей, Рувим, хотя, конечно, смешнее будет, если о пуле совсем не упоминать. Слава Богу, что пистолет еще не развалился. Но что вы теперь полагаете делать, мистер Саксон?

— Отыскать свою кобылу, если это только возможно, — ответил искатель приключений. — Мы находимся в необозримой пустыне, и теперь ночь. Найти теперь лошадь также трудно, как найти штаны шотландца в куче белья. Это я опять из «Гудибраса».

— А вот лошадь Рувима Локарби не может далее двигаться, — ответил я, впрочем, если только зрение меня не обманывает, я вижу огонек вон там!

— Это блуждающий огонек, — ответил Саксон и продекламировал из своей любимой поэмы:

Манит, зовет издалека

И в топь заводит бедняка.

Впрочем, нет, — продолжал он, — огонь горит ярко и ровно. Так горят лампы, свечи, ночники, фонари и другие инструменты, приспособленные человеком к целям освещения.

— А где свет, там и жизнь, — воскликнул Рувим, — двинемся-ка на огонек, может быть, мы найдем себе убежище.

— Полагаю, что мы не наскочим на наших друзей-драгун, — произнес Саксон, — чтобы им опаршиветь. Как это они узнали, что мы едем к Монмаузу? А впрочем, может быть, этот самолюбивый офицерик сумел убедить товарищей, что я затронул честь полка, и они послали за нами погоню. Уж только попадись мне этот мальчишка! Я его не отпущу так скоро, как сегодня. Ну-с, ведите лошадей и пойдем на огонь. Больше нам делать ничего не остается.

Пробираясь между болотинами, мы пошли по степи. Светлая точка продолжала гореть во мраке. Приближаясь к этому источнику наших надежд, мы строили догадки, откуда может происходить этот свет. Предположим, что это человеческое жилье: но кто же это такой? Это, очевидно, человек, недовольный даже Солсберийской равниной. Она показалась ему недостаточно дикой и пустынной, и он построил себе жилье вдалеке от дорог, пересекающих эту дивную степь.

Действительно, дорога находилась во многих милях позади нас. Кроме нас, в это место степи никто, наверное, никогда не заходил. И мы-то забрались сюда по необходимости и случайно.

Если нашелся пустынник, желавший навсегда уединиться от мира и людей, то он достиг своей цели.

Постепенно приближаясь к светлой точке, мы увидали, наконец, освещенное окно небольшого домика. Домик был построен в ложбинке, и заметить его можно было только с той стороны, с которой мы к нему подходили.

Небольшое пространство перед домом было очищено от кустарников, а посередине этого лужка ходила пропавшая Хлоя, пощипывая траву. Лошадь, по всей вероятности, подобно нам, пошла на огонек в надежде разжиться овсом и водой. Саксон крякнул от удовольствия и, взяв лошадь за уздечку, повел ее за собой. Мы приблизились к двери одинокого домика.

Глава XI

Пустынник и золотой сундук

Сильный желтый свет, привлекший наше внимание, выходил из отверстия, прорубленного в двери и игравшего роль окна. Когда мы подошли к домику, желтый свет сменился красным, а затем вдруг превратился в зеленый. Лица наши, стали поэтому мертвенно-бледными; особенно страшен был при этом освещении Саксон. Лицо его стало лицом мертвеца.

А затем мы ощутили странный и неприятный запах, выходящий из избушки. Что за странность такая! Разные света, этот запах, пустыня кругом… Старый солдат не был чужд суеверий и поэтому оробел. Он остановился и вопросительно взглянул на нас. Мы с Рувимом, однако, твердо решили постучаться в дверь одинокого дома. Саксон не стал противоречить, но пошел позади. Я слышал, как он бормотал вполголоса приличные случаю заклинания.

Подойдя к двери, я постучал в нее рукояткой меча и крикнул, что пришли усталые путники, ищущие убежища на ночь.

В ответ на эти мои слова в избушке послышалось движение и поспешные шаги. Затем мы услыхали звон металла и шум запирающихся Замков. Наконец все смолкло. Я готовился постучать вторично., но за дверью раздался сильный, резкий голос:

— Здесь, господа, очень тесно, а насчет провизии и совсем плохо. Вы находитесь всего в шести милях от Эмсбери, а там есть гостиница, называется «Герб Сесилей». В этой гостинице вы найдете все нужное и для вас самих, и для ваших коней.

— Ну-ну, мой невидимый друг! — воскликнул Саксон, ободренный тем, что услыхал человеческий голос. — Вы, право же, принимаете нас далеко нелюбезно. Во-первых, одна из наших лошадей окончательно разбита, да и другие не могут двигаться далее. До «Герба Сесилей» нам добраться так же трудно, как до «Зеленого человека» в Любеке. Прошу тебя, добрый человек, пусти нас переночевать.

За дверью опять послышался стук замков и стук болтов и засовов, и она медленно отворилась. Мы увидали человека, который с нами разговаривал.

Он стоял на пороге ярко освещенный светом, выходившим из домика. Это был человек очень почтенной наружности. Его волосы были белы как снег, и внешность говорила о недюжинном уме и пылком характере. Когда вы смотрели на высокое задумчивое чело этого человека и на длинную белую бороду, вы говорили себе, что видите философа, но, взглянув на его острые блестящие глаза, на гордый орлиный нос, на гибкую, прямую фигуру, вы начинали думать, что это воин, обладающий большой силой, которую не могли сломить годы.

Держал себя незнакомец важно и одет был богато, хотя и скромно — в черную бархатную одежду. Это богатство одежды находилось в странном противоречии с убожеством его пустынного жилища.

— Ага! — произнес он, глядя на нас пристально. — Двое из вас еще не знают военного дела, но третий, я вижу, старый солдат. И, кроме того, я вижу, что за вами гнались.

— Как это вы узнали? — спросил Децимус Саксон.

— Ах, друг мой, в свое время я тоже принадлежал к военному сословию. Глаза мои не так уж слабы, и я могу видеть, что вы долго и усердно шпорили ваших лошадей. Нетрудно также понять, почему окровавлен меч этого юного великана. Он, конечно, не ветчину резал, а предавался менее невинному занятию. Однако оставим это пока. Каждый настоящий солдат заботится прежде всего о своей лошади. Прошу вас, спутайте лошадей и оставьте их около дома. У меня, к сожалению, нет здесь прислуги.

Странное помещение, в которое мы вошли, было как бы продолжением горы, к которой оно было пристроено. Углы большой комнаты были во мраке, но посредине горел яркий костер из угля, а над костром висел подвешенный к потолку медный горшок. Около огня стоял длинный деревянный стол, заставленный странными по форме склянками, чашами и трубочками. Названий всей этой утвари и ее назначения я не знал и не знаю. На полке виднелся ряд бутылок, наполненных разноцветными жидкостями и порошками. На другой полке — книги в темных переплетах. Кроме этого, в комнате стоял другой, грубой, топорной работы, стол, двое шкапов, три или четыре деревянных стула и несколько больших щитов, прибитых к стенам. Щиты были покрыты непонятными цифрами и фигурами. Дурной запах, который мы слышали, подойдя к домику, здесь, в комнате, был очень силен. Исходил этот запах из медного горшка над огнем. Содержимое горшка кипело и бурлило. По комнате ходили пары.