Доналд Крейг озабоченно продолжал:

— Эстер затаила обиду, тем более что должна была признаться, хотя бы самой себе: ее мать совершенно была права, что актриса из нее получилась дурная; что человек, которому она расточала свои чувства, их не стоил, и она по-настоящему его и не любила. «Мама знает, что говорит». Молодые терпеть этого не могут.

— Да, — кивнул Макмастер. — И в этом была беда миссис Аргайл, вернее, одна из ее бед, хотя она сама никогда так не считала. Понимаешь, она действительно почти всегда оказывалась права и действительно лучше всех знала, что и как делать. Будь она из тех, кто вечно влезает в долги, теряет ключи, опаздывает на поезд, творит всякие глупости, из которых не может выпутаться без посторонней помощи, близкие ее бы обожали. В такой семье в той или иной мере каждый волен жить по своему разумению. А у миссис Аргайл к тому же не хватало ума действовать хитростью, чтобы добиться своего, она шла напролом. Помнишь, какая она была самодовольная. Упивалась своей властью и мудрой прозорливостью, своей непогрешимостью. Молодым трудно такое вынести.

— Да-да, понимаю, — подхватил Доналд Крейг. — Слишком хорошо понимаю, поэтому… мне хотелось бы знать… — Он осекся.

— Дон, если ты мне позволишь, — мягко проговорил доктор Макмастер, — я сам скажу, что тебя тревожит. Ты боишься, что Эстер слышала, как миссис Аргайл и Жако ссорились. И пока она слушала, в душе ее росло желание взбунтоваться против своей всеведущей матери. В припадке ярости она бросается в кабинет, хватает кочергу и наносит роковой удар. Ты ведь этого боишься, да?

Молодой человек кивнул, вид у него был несчастнейший.

— Нет, не может быть. Не верю этому, но… но чувствую… чувствую, что так могло бы случиться. Эстер неуравновешенна, не умеет держать себя в руках. Она не по возрасту инфантильна, не уверена в себе, сумасбродна. Если посмотреть на остальных Аргайлов, вроде бы никто из них не мог такое совершить. Но Эстер… не знаю…

— Понимаю, — сочувственно произнес доктор Макмастер. — Понимаю.

— Нет, я ее не обвиняю, — поспешно добавил Дон Крейг. — Думаю, бедная девочка не отдавала себе отчета в том, что делает. Разве это можно назвать убийством? Эмоциональный срыв, бунт, вызванный жаждой обрести свободу и сознанием того, что, покуда мать жива, ей этой свободы не видать.

— Последнее звучит весьма правдоподобно, — сказал Макмастер. — И в этом можно усмотреть хоть какой-то мотив, хотя и довольно необычный. В глазах закона он совершенно неубедителен. Желание получить свободу. Свободу от вынужденного подчинения более сильной личности. После смерти миссис Аргайл никто из членов ее семьи не унаследовал крупной суммы денег, поэтому, с точки зрения закона, у них не было мотива для убийства. Но то, что она имела большое влияние на попечителей, видимо, все-таки отражалось на финансовом положении детей. Да, с ее смертью все получили свободу. Не только Эстер, мой мальчик. Лео получил возможность жениться. Мэри может теперь без помех лелеять своего мужа, Микки — жить так, как ему нравится. Даже «темная лошадка», крошка Тина, уединившаяся в своей библиотеке, обрела желанную свободу.

— Все-таки я должен был к вам прийти, — сказал Доналд. — Должен был узнать, что вы думаете. Не кажется ли вам, что… что это могло случиться?

— Ты об Эстер?

— Да.

— Могло бы, — с расстановкой проговорил Макмастер, — но не знаю, случилось ли.

— Так, значит, вы считаете, что все могло произойти именно так?

— Да. По-моему, ты рассуждаешь верно, во всяком случае, твое предположение довольно резонно. Но, Доналд, оно отнюдь не бесспорно.

Молодой человек нетерпеливо вздохнул.

— Мак, мне нужна определенность. Я должен знать. Если Эстер мне расскажет, если откроется, тогда… тогда все будет хорошо. Мы поженимся как можно скорее. И я буду о ней заботиться.

— Слава Богу, тебя не слышит старший инспектор Хьюиш, — сдержанно заметил Макмастер.

— Вообще-то я законопослушный гражданин, — сказал Доналд, — но вы же отлично понимаете, Мак, что полицейские не слишком разбираются в психологии. По-моему, тут речь может идти даже не об убийстве в состоянии аффекта, а о несчастном случае. Хладнокровное убийство исключено в принципе.

— Вы влюблены в эту девушку, Дон.

— Мак, имейте в виду, я говорю с вами сугубо конфиденциально.

— Да-да, конечно.

— Собственно, мне нечего сказать, кроме того, что если Эстер мне откроется, мы вместе искупим ее проступок. Но она должна сказать мне. Я не смогу жить в неведении.

— То есть ты не готов жениться на ней, пока тебя мучат подозрения?

— А как бы вы поступили на моем месте?

— Не знаю. В мое время, случись со мной такое, я бы, наверное, должен был убедиться в ее невиновности.

— Виновна, невиновна, дело не в этом. Просто я должен знать.

— Значит, даже если она действительно убила свою мать, ты готов на ней жениться и надеешься счастливо прожить с ней жизнь?

— Да.

— Не надейся! — с горячностью произнес Макмастер, — Ты же будешь вечно терзаться сомнениями: не слишком ли горький кофе, а кочерга, которая стоит у камина, не слишком ли она увесистая. Твоя жена поймет, что ты все время об этом думаешь. И ничего у вас не выйдет…

Глава 10

— Уверен, Маршалл, что вы поймете причины, побудившие меня пригласить вас принять участие в этом разговоре.

— Разумеется, — сказал мистер Маршалл. — По правде говоря, мистер Аргайл, если бы вы меня не пригласили, я бы сам просил у вас позволения приехать. Сегодня во всех утренних газетах появились сообщения и, безусловно, все идет к тому, что пресса снова начнет проявлять интерес к этому делу.

— Нам уже звонили и просили дать интервью, — вставила Мэри.

— Так-так, этого следовало ожидать. Я бы советовал отвечать, что вам пока нечего сказать. Разумеется, вы благодарны доктору Колгари, вы рады, что с Жако сняты обвинения, но от обсуждения предпочитаете воздерживаться.

— Старший инспектор Хьюиш, который тогда вел это дело, просил разрешения прийти сюда завтра утром и побеседовать с нами, — сказал Лео.

— Да. Да, боюсь, в деле откроются какие-то новые обстоятельства, хотя не думаю, что у полиции есть шансы получить ощутимый результат. В конце концов, прошло два года, и если поначалу здесь еще что-то помнили, то теперь наверняка уже все забыто. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь.

— По-моему, все совершенно ясно, — уверенным тоном изрекла Мэри. — Дом всегда надежно запирался, грабитель не мог в нею проникнуть, но если бы кто-то пришел и сказал, что хочет обратиться к матери с просьбой, или просто представился ее хорошим знакомым, то его бы наверняка впустили. Думаю, так и случилось. Отцу показалось, что он слышал, как после семи в дверь позвонили.

Маршалл вопросительно посмотрел на Лео.

— Да, кажется, я об этом говорил, — подтвердил тот. — Конечно, теперь мне трудно припомнить все досконально, но тогда я вроде бы действительно слышал звонок. Хотел даже спуститься, но потом услышал, как дверь открылась и снова закрылась. Причем снизу не доносилось ни голосов, ни шума, то есть никто не пытался ворваться в дом силой. Иначе я бы, конечно, это понял.

— Так-так, — сказал мистер Маршалл. — Да, думаю, скорее всего, именно так все и произошло. Увы, нам слишком хорошо известно, как легко преступник может проникнуть в дом: достаточно только наплести хозяину более или менее убедительную историю про свои несчастья. Да, по-моему, можно допустить, что в данном случае мы столкнулись с чем-то подобным.

Мистер Маршалл говорил неторопливо и веско, время от времени внимательно оглядывая собравшихся, и мысленно оценивая каждого из них с присущей ему обстоятельностью. Мэри Даррант, красивая, но без малейшего намека на одухотворенность, подчеркнуто самоуверенная, даже немного надменная. За ней ее муж в инвалидной коляске. Филип, умница, мог бы многого достичь, не будь он так беспомощен в том, что касается бизнеса. Держится отнюдь не столь безмятежно, как его жена. Взгляд беспокойный, озабоченный. Он-то прекрасно понимает, чем чреваты события последних дней. Мэри тоже, конечно, далеко не так спокойна, как хочет казаться. Она всегда умела скрывать свои чувства, даже когда была маленькой девочкой.

Филип едва заметно пошевелился в своем кресле, не спуская с мистера Маршалла своих проницательных, чуть насмешливых глаз. Мэри быстро повернулась и бросила на мужа взгляд, полный такого обожания, что мистер Маршалл был поражен. Конечно, он знал, что Мэри преданная жена, но привык считать ее сдержанной, даже бесстрастной, не способной ни на какие сильные чувства. Вот, значит, как она относится к мужу! А Филип точно встревожен. Видимо, его пугает будущее, подумал Маршалл, и, может статься, не напрасно.

Напротив мистера Маршалла сидел Микки. Молодой, красивый, с горькой складкой у губ. И почему он так ожесточен, вскользь подумал мистер Маршалл. Разве для него не делается все, что его душа пожелает? Почему у него такой вид, будто он постоянно конфликтует со всем миром. Рядом с ним Тина, маленькая, изящная кошечка. Очень смуглая, глаза темные, голос вкрадчивый, движения исполнены мягкой грации. Удивительно невозмутимая, впрочем, за этой невозмутимостью может скрываться чувствительная душа. Вообще-то о Тине Аргайл ему было известно очень немного. Она работает в библиотеке, эту работу ей подыскала миссис Аргайл. В Редмине у нее квартира, а на выходные она приезжает домой. В семье Аргайлов Тина, очевидно, считается покладистой, вполне благополучной девушкой. Как знать! Во всяком случае, ее можно исключить из круга подозреваемых. В тот вечер ее в доме не было. Правда, Редмин находится всего в двадцати пяти милях отсюда. И все-таки, по-видимому, ни Тины, ни Микки здесь не было.