— О ней-то чего мне думать? Я и не видел ее с шести лет.

— Нет, Микки, ты о ней думал. Думал постоянно.

— Я что, когда-нибудь говорил тебе об этом?

— Некоторые вещи можно и так понять.

Микки обернулся к ней.

— Ты такая тихая, мягонькая зверушка, Тина. Вроде черного котеночка. Так и хочется погладить тебя по шерстке. Киса, кисонька, хорошенькая, славная. — Он погладил рукав ее пальто.

Тина улыбнулась в ответ. Микки сказал:

— Ты ведь не ненавидела ее, как все остальные, правда?

— И очень несправедливо с вашей стороны! — Она покачала головой и проговорила с чувством: — Ты посмотри, сколько она нам всем дала! Дом, тепло, любовь, хорошую еду, игрушки, присмотр и уход…

— Да-да, — нетерпеливо отмахнулся Микки. — Блюдечко молока и чтобы гладили по шерстке. Это все, чего ты хотела, кошечка?

— Я была благодарна за это, — ответила Тина. — А вы — нет.

— Неужели ты не понимаешь, Тина, что невозможно испытывать благодарность по требованию? От того, что обязан испытывать благодарность, только еще хуже. Я не хотел, чтобы меня привозили сюда. Не хотел жить в роскоши. Не хотел уезжать из родного дома.

— Дом могли разбомбить, — заметила Тина. — И ты мог погибнуть.

— Ну и что? Пусть бы и разбомбили. Я бы погиб у себя дома, среди своих. На своем месте. Видишь, мы снова к этому вернулись. Нет ничего хуже, чем быть чужим, посторонним. Но ты — котеночек, для тебя важны только материальные вещи.

— Возможно, что это и так, в каком-то смысле, — сказала Тина. — Возможно, потому я и не испытываю таких чувств, как вы все. У меня нет в душе этой странной обиды, которая есть у всех остальных, — и больше всего у тебя, Микки. Мне не трудно чувствовать благодарность, потому что я не стремилась обязательно быть самой собой. И не хотела оставаться там, где была. Я, наоборот, хотела освободиться от себя. Хотела стать другим человеком. И она превратила меня в другого человека. В Кристину Аргайл, у которой есть дом, которую любят. Которая живет обеспеченной жизнью и может ничего не бояться. Я любила маму за то, что она дала мне все это.

— А твоя родная мать? Ты что, никогда о ней не думаешь?

— Чего мне о ней думать? Я ее почти и не помню. Не забудь, мне было всего три года, когда я очутилась здесь. У нее я все время боялась, мне было страшно: эти шумные драки с пьяными матросами, и она сама тоже… теперь, став взрослой, я понимаю, что она, по-видимому, тоже почти всегда была пьяна. — Тина говорила равнодушно, как о ком-то постороннем. — Нет, о ней я не вспоминаю и не думаю. Моей матерью была миссис Аргайл. И мой дом — здесь.

— Да, тебе легко, Тина, — вздохнул Микки.

— А тебе почему обязательно должно быть трудно? Ты сам создаешь трудности! Только имей в виду: ты не миссис Аргайл ненавидел, а свою родную мать. Да-да. Я знаю, что так оно и есть. И если это ты убил миссис Аргайл, то на самом деле ты хотел убить свою мать.

— Тин! Что за вздор ты плетешь?

— А теперь, — спокойно продолжала Тина, — тебе некого больше ненавидеть, и поэтому тебе стало очень одиноко. Но ты должен научиться жить без ненависти, Микки. Это, наверное, трудно, но возможно.

— Не понимаю, что ты такое болтаешь? Что значит: «если это ты убил»? Ты прекрасно знаешь, что в тот день я находился далеко отсюда. Я проверял автомобиль клиента на Мурроуд, у Минчинского холма.

— Да?

Тина поднялась и подошла к самому краю обрыва, откуда видна была река внизу.

— На что ты намекаешь? — спросил Микки, подойдя и встав рядом.

Тина указала на реку.

— Кто эти двое там внизу? — спросила она.

Микки кинул быстрый взгляд.

— Эстер и этот ее доктор, по-моему, — ответил он. — Тина, что ты сейчас такое сказала? Бога ради, не стой ты над самым обрывом!

— Почему? Тебе хочется меня столкнуть? Тебе это проще простого. Я маленькая.

Микки хрипло проговорил:

— Почему ты сказала, что я мог быть здесь в тот вечер?

Тина молча повернулась и пошла обратно вверх по дорожке к дому.

— Тина!

Она отозвалась тихим, ровным голоском:

— Я беспокоюсь, Микки. Я очень беспокоюсь за Эстер и Дона Крейга.

— Оставим пока Эстер и ее дружка.

— Но я правда волнуюсь за них. Боюсь, что Эстер сейчас очень страдает.

— Но мы же не о них говорим.

— Я, например, говорю о них. Понимаешь, они для меня очень много значат.

— Ты что, все это время считала, что я был здесь в тот вечер, когда убили мать?

Тина не ответила.

— Тогда ты ничего про это не сказала.

— А зачем? Не было нужды. Тогда ведь было очевидно, что это Жако убил.

— А теперь так же очевидно, что это не он.

Тина кивнула.

— А раз так? Значит, что?

Не отвечая, она пошла дальше.

3

Внизу у самой воды Эстер загребала песок носком туфли.

— Не понимаю, о чем тут говорить, — сказала она.

— Мы должны поговорить об этом, — повторил Дон Крейг.

— Зачем?.. Разговоры ничего не дают. От них нисколько не легче.

— По крайней мере, расскажи, что было сегодня утром.

— Ничего, — ответила Эстер.

— Что значит, ничего? Приезжали люди из полиции, верно?

— А… ну да. Приезжали.

— И что же? Они вас всех расспрашивали?

— Да, они нас расспрашивали.

— Какие вопросы задавали?

— Обычные, — ответила Эстер. — Честное слово, те же самые, что и тогда. Где мы были, и что делали, и когда последний раз видели маму живой. Мне не хочется больше об этом говорить, Дон. Все уже позади.

— Совсем даже не позади, дорогая. В этом все и дело.

— Но ты-то почему так беспокоишься? Тебя же это не касается.

— Девочка моя, я хочу помочь тебе. Неужели ты не понимаешь?

— Разговорами об этом мне не поможешь. Я хочу только одного — забыть. Вот если бы ты помог мне забыть…

— Эстер, любимая, от реальности не уйдешь. Надо смотреть правде в глаза.

— Правде в глаза, как ты выражаешься, я смотрела все утро.

— Эстер, я тебя люблю. Ты ведь это знаешь, правда?

— Наверно, — ответила Эстер.

— Что значит, наверно?

— Ты все время возвращаешься к этой теме.

— Но я обязан, Эстер.

— Не понимаю почему. Ты же не полицейский.

— Кто из вас последним видел мать живой?

— Ну, я, — сказала Эстер.

— Знаю. Было без нескольких минут семь, да? Как раз перед тем, как ты вышла из дому, чтобы встретиться со мной.

— Перед тем, как я вышла из дому, чтобы ехать в Драймут, в театр, — уточнила Эстер.

— Ну а в театре был я, верно?

— Конечно.

— Ты тогда уже знала, Эстер, что я тебя люблю?

— Я еще была не уверена. Я даже не была уверена, что и сама в тебя влюбилась.

— У тебя ведь не было никаких причин — ни малейших — убивать свою мать, да?

— Да, в общем не было, — ответила Эстер.

— Что это значит, в общем не было?

— Мне часто хотелось убить ее, — сказала Эстер, равнодушно пожимая плечами. — Я, бывало, говорила себе: «Хоть бы она умерла. Хоть бы она умерла». А иногда, — прибавила Эстер, — мне даже снилось, что я ее убиваю.

— И каким же образом ты ее убивала во сне?

На минуту Дон Крейг из влюбленного превратился во врача, выслушивающего пациента.

— Иногда из пистолета, — жизнерадостно ответила Эстер. — А иногда и ударом по голове.

Доктор Крейг застонал.

— Это были всего лишь сны. Я часто бываю в сновидениях ужасно воинственна.

— Послушай, Эстер. — Молодой человек взял ее за руку. — Ты должна сказать мне правду. Ты должна довериться мне.

— Не понимаю, чего ты хочешь, — отозвалась Эстер.

— Правды, Эстер. Я хочу услышать от тебя правду. Я тебя люблю. И ты всегда можешь на меня положиться. Если… если это ты ее убила, я… мне кажется, я смогу найти объяснение. Если так, в этом не было твоей вины. Понимаешь? И конечно, в полицию я не обращусь. Это останется строго между нами. Не пострадает ни один человек. Дело постепенно заглохнет из-за отсутствия каких-либо доказательств. Но мне необходимо знать! — Он с нажимом произнес последнее слово.

Эстер смотрела на него широко раскрытыми глазами, но казалось, что она его не видит…

— Что ты хочешь от меня услышать? — переспросила она.

— Хочу, чтобы ты сказала мне правду.

— Ты ведь думаешь, что правда тебе уже известна, так? Ты считаешь, что убийца — я.

— Эстер, дорогая, не смотри ты на меня так. — Он взял ее за плечи и легонько встряхнул. — Я же врач. Я знаю, как это происходит. Знаю, что люди не всегда могут отвечать за свои поступки. Я знаю, что ты славная, прелестная и, по существу, совершенно нормальная девушка. И я тебе помогу. Буду оберегать тебя. Мы поженимся, и тогда у нас все будет хорошо. Ты никогда больше не будешь чувствовать себя одинокой и никому не нужной, и никто больше не будет тебя тиранить. Причины наших поступков часто восходят к вещам, которых люди, как правило, не понимают.

— Примерно то же мы все говорили о Жако, — заметила Эстер.

— Бог с ним с Жако. Мне важна ты. Я очень-очень люблю тебя, Эстер, но я должен знать правду.

— Ах, правду?

Губы Эстер изогнулись в медленной насмешливой улыбке.

— Прошу тебя, любимая.

Эстер отвернулась и запрокинула голову к небу.

— Эстер!

— А ты поверишь, если я скажу, что не убивала?

— Конечно, я… Конечно поверю.

— А мне кажется, что не поверишь.

Эстер повернулась на каблуке и бросилась бежать вверх по тропинке. Он сделал было шаг следом, но остановился.