– Все лампы и свечи мира, – тут она взглянула на четыре свечи, которые я установил на прикроватном столике, – не помогут вам, сэр, если у вас не хватит спичек. Вот, сэр, вам еще одна коробка – и ради всего святого, не оставляйте ее на столе!

Дверь за ней затворилась, но после короткой паузы открылась снова – и домосмотрительница, стоя на пороге, сказала:

– Но и это тоже не поможет вам, сэр, потому что никто из тех, кто когда-либо намеревался провести в этой комнате ночь, не выходил отсюда живым. И никогда никто не выйдет!

Она ушла, бросив спички на пол. Я поднял их – и, признаться, благословил ее предусмотрительность, поскольку коробка оказалась не «еще одна», а единственная: свои-то взять я позабыл. Сунув коробку в карман, я обернулся к внезапно заскулившей Замбе:

– Ну, в чем дело, боевая подруга? Ты, наверно, предвкушаешь кое-какие приключения, не так ли?

Но она в ответ глубоко вздохнула и спрятала морду между передними лапами.

Я поужинал сам, покормил собаку, немного почитал, выкурил сигару – словом, время пролетело довольно быстро: не успел я оглянуться, как уже было десять часов. Подняв глаза, я увидел, что в высокие французские окна заглядывает полная луна. Пожалуй, настало время прогуляться по террасе. Подозвал Замбу, зажег новую сигару и вышел.

Ни один листок не шелохнется в ночном безветрии; лунный свет превращает капли росы, висящие на длинных тонких былинках, в прекрасное жемчужное ожерелье. Не стрекочут кузнечики, не квакают лягушки. Впервые в своей жизни я ощущал настоящее, полное, глубокое безмолвие. Как ни странно, оно не вызывало гнетущей тревоги: я словно погрузился в сладкую дрему, испытывая восхитительное чувство полного покоя. Даже Замба, кажется, подпала под влияние этого чувства: она спокойно трусила следом за мной, иногда тычась носом мне в руку или полизывала мои пальцы, требуя ласки.

Не знаю, сколько времени заняла эта прогулка. Но Замба внезапно насторожилась.

– Что там? – спросил я тихо, все еще опасаясь разрушить очарование ночи. Она быстро перевела взгляд на меня, завиляла хвостом, затем ощетинилась и негромко завыла. Я прислушался, понемногу начиная тревожиться.

Где-то неподалеку – кажется, на гравиевой дорожке возле ворот – кто-то запел без слов. Это был сильный и красивого тембра женский голос. Ничего тревожного не было в нем, ничего необычного. Я подумал, что это поет бродячая артистка, рассчитывая получить пенс-другой, но артистка совершенно выдающаяся: ее голос звучал божественно, такого исполнения я никогда не слышал даже у лучших оперных певиц. Иногда звук приближался, иногда он слышался словно бы издали, как будто певица прохаживалась туда-сюда по тропинке перед домом, пытаясь увидеть, если ли в каком-нибудь окне признаки света. Слов я все еще различить не мог: рулады, трели, отдельные печальные ноты немыслимого совершенства, чередуясь, звучали очень гармонично, но как-то не укладывались в единую мелодию. По крайней мере, я никак не мог ее угадать и по-прежнему не мог распознать слова. Но все равно песня словно бы уносила меня в иной, лучший мир. Я слушал и слушал, не замечая, что моя сигара уже потухла, я не мог оторваться от волшебных звуков пения, все время то отдаляющегося, то приближающегося, словно певица непрерывно расхаживала вдоль террасы. Внезапно все прекратилось.

– О, бедняжка! – нарочито громко произнес я, стряхивая остатки наваждения. – Мы должны дать ей что-нибудь и вообще посмотреть, не требуется ли ей помощь… Ну же, идем, Замба!

Собака повиновалась – и только на следующий день мне вспомнилось, как неохотно она это сделала. Я вошел в Красную комнату, взял половину буханки хлеба и несколько порций холодной курятины, оставшихся от ужина, и наклонился, чтобы сложить все это в корзинку… Но тут песня зазвучала снова, на сей раз совсем рядом, как если бы женщина теперь стояла на террасе, у самого входа в комнату.

Мои руки все еще были заняты провизией, поэтому я несколько секунд промешкал. Когда мне удалось повернуться, песня вдруг тут же смолкла – и, к моему крайнему изумлению, возле открытого окна никого не было.

– Ну и ну! – сказал я вслух. – Дело становится странным!

Я встал в проеме остекленной двери и увидел, что терраса пуста; трудно поверить, но лишь в этот миг я наконец вспомнил, что и основные ворота, и железная дверь были заперты, ключи от них в моем кармане, и никто – ни одно живое существо! – не могло оказаться здесь без моего ведома.

Крикнув «Замба, ко мне!», я выбежал наружу, намереваясь обыскать сад и заросли кустарника – и, конечно, рассчитывая при этом на острый нюх моей догини. Она снова повиновалась мне, но еще более неохотно, чем минуту назад. Я вновь окликнул ее; собака жалобно уставилась на меня и тихо заскулила. Я продолжал настаивать. Тогда Замба, бедняжка, поднялась на задние лапы, а передними лапами уперлась в мою грудь. Стало ясно, что пора возвращаться в дом – что мы с Замбой и сделали, узнав при этом не больше, чем когда выбежали из Красной комнаты. Я посмотрел на часы: было уже двадцать минут первого.

Подбросив в очаг несколько поленец, я расположился в кресле. Замба заняла свою прежнюю позицию на коврике у камина. Положив морду на лапы, она подозрительно смотрела в сторону окна.

Примерно десять минут спустя одна из двойных ламп разом потухла. Медленно, с грозным рычанием, моя собака поднялась на ноги. В следующий момент погасла и другая лампа. Замба сорвалась с места и со страшным ревом бросилась на Нечто, входящее в комнату с террасы. Я видел, как она прыгнула, метясь в пустоту на уровне человеческого горла. Говорю – «в пустоту», потому что на самом деле никого и ничего там не было: в свете полной луны я отлично видел все в комнате, видел полуоткрытую прозрачную створку окна-двери, видел лужайку за ней – и ни единая тень не мелькнула в этой пустоте. Тем не менее Замба с остервенением атаковала Пустоту, как будто там находилось Нечто или Некто; и тут же я получил страшное подтверждение правоты моей собаки. Пустота с жестокой силой скрутила и отбросила ее: Замба упала к моим ногам мертвой. Неведомая, но ужасная сила буквально свернула ей голову, переломив шейные позвонки.

Я схватил свои револьверы и с двух рук выпалил перед собой, прямо в Пустоту. Никакого результата – кроме того что сразу после этого погасла одна из четырех свечей, стоящих на столе. Памятуя о предупреждении старухи, я отложил один револьвер и попытался зажечь эту свечу от соседней. И вот тогда я впервые увидел это Нечто, точнее, его отражение в зеркале напротив камина. Это была Рука, с бледной, трупного цвета кожей, но очень мускулистая. Она схватила мой револьвер и исчезла вместе с ним. В ту же минуту погасла и вторая свеча.

– Дело перестает быть просто странным и принимает серьезный оборот! – констатировал я вслух. Сунул последний свой револьвер в карман пиджака и постарался вновь зажечь две погасшие свечи. Преуспел в этом, но погасли те, которые продолжали стоять на столе. Зажег и их – погасли две первые. Это повторялось еще несколько раз. В этой суматохе как-то вдруг оказалось, что из моего кармана исчез револьвер, но я больше был озабочен тем, чтобы зажечь очередную свечу. Чиркнул спичкой. Помогло, но в дальнейшем мне так и не удалось поддержать горящей более чем одну свечу: остальные все время тухли. Так и пошлó: свеча гасла, я зажигал ее от спички, она гасла снова… В общем, как говорят итальянцы, все da capo, то есть с начала.

Когда мой взгляд падал на зеркало, мне удавалось заметить, что по комнате теперь реет множество других Рук. Они кружились в воздухе, то исчезая, то вновь появляясь и, судя по отражениям, численность их казалась безграничной. Я был слишком обеспокоен возней со свечами, чтобы всерьез интересоваться этими призраками, во всяком случае, пока они не слишком приближались – видимо, боялись света. Но тут меня посетила весьма логичная мысль: «А как и чем я буду отпугивать их в страхе, когда спичечный коробок опустеет? Ведь в темноте они задушат или растерзают меня, как Замбу!»

Как раз в этот миг я наступил на тело моей бедной Замбы – и меня пробрал озноб. Тут же все эти Руки одновременно придвинулись ко мне ближе, чем когда-либо прежде; их пальцы, подобные колеблющимся теням, хищно скрючились… Не могу сказать, что это зрелище мне так уж понравилось. Скажу даже более: оно не понравилось мне СОВСЕМ. Особенно с учетом того, что спички почти закончились.

– Что ж – вы как знаете, – решительно заявил я, обращаясь к призракам, – но лично я собираюсь остаться здесь на всю ночь и, главное, наутро выйти из этой комнаты живым. Есть спички или нет спичек, есть свечи или нет свечей, есть Руки или нет никаких Рук!

И с не меньшей решительностью, чем это сказал, я уселся в кресло спиной к зеркалу, после чего зажег последнюю свечу одной из последних спичек.

Дрова в очаге все это время мирно горели. Но вдруг они рассыпались по сторонам; я сумел собрать их не без определенного труда, думая при этом о свече и спичках. Об опасности внезапного нападения тоже забывать не приходилось, но именно в эти минуты я вдруг смог оценить весь юмор сложившейся ситуации. И в самом деле на редкость забавно: я всю ночь зажигаю свечи, призраки всю ночь их тушат… Чем это, собственно говоря, мы все занимаемся?! Лишь воспоминания о свернутой шее несчастной Замбы, что было самой что ни на есть ужасной действительностью, мешали мне воспринимать все происходящее как на редкость комичный бред!

В коробке осталось только три спички.

– Для тех, кто еще не понял, повторяю, что намерен остаться здесь на всю ночь! – произнес я с нажимом. – Со светом или без света, с Руками или без Рук!

Украдкой глянув в зеркало, я обнаружил, что число моих противников, ранее казавшееся безграничным, теперь как минимум удвоилось. Вся Красная комната была полна ими от пола до потолка: мускулистые, бледнокожие, иногда призрачно-прозрачные, со свирепо изогнутыми пальцами, готовыми рвать, когтить и душить… Все же они почему-то не трогали меня. Естественно, я задал себе вопрос: что мешает прикончить меня сразу, как собаку, как мою бедную, несчастную собаку? Вопрос этот стал особенно актуален, когда я зажег последнюю спичку – и почти сразу же увидел, как гаснет последняя свеча.