– Ах, родной, я готова обходиться без еды – лишь бы ты обходился без спиртного… Кроме того, мне ведь все-таки понемногу удается зарабатывать, и покамест мы можем продержаться на этом. А там, я уверена, ты понемногу составишь себе репутацию среди разбирающихся в искусстве клиентов…

– «Разбирающихся в искусстве»! Да что они смыслят в живописи, эти болваны, которым не хватает ума даже для того, чтобы мне позировать!

– Да, дорогой: может быть, болваны, может быть, тебе и вправду не так уж легко позировать – но ты должен найти их, потому что они сами никогда не найдут тебя. Разве я действую иначе? Только сегодня я услышала на улице разговор двух богатых бездельниц из тех, кого принято называть «настоящие леди», предложила им свои услуги – и вот, пожалуйста: у нас есть заказ на целых десять фунтов.

– Вот как? Что ж, признаю, тебе-то удается провернуть такие штуки!

– Не надо так, Джон… Да, сегодня утром я получила заказ. На материалы ушло пять фунтов и еще, не исключено, потребуется что-нибудь докупить – но не более, чем на фунт. Значит, наша прибыль составит никак не меньше четырех фунтов.

Женщина прошла к массивному, но обшарпанному секретеру, вынула из кармана ключ, открыла ящик и достала оттуда оловянную шкатулку. Ее она отперла другим ключом.

– У нас уже есть целых пятнадцать фунтов… даже немного больше, – миссис Раби задумчиво переворошила небольшую кучку золотых монет на дне шкатулки. – Скоро мы преумножим их до двадцати, и тогда… Тогда, думаю, я смогу позволить себе нанять еще одну помощницу – и наше маленькое ателье…

Она осеклась, заметив, что ее муж тоже смотрит на это золото задумчивым взглядом – но совсем по-иному.

– Странное дело, дорогая: ты полностью уверена, что вправе распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению – тогда как у меня, главы семьи, нет в кармане и полукроны?

– Мне очень жаль, что так получается, Джон, но тебе ведь и вправду лучше не иметь в кармане ни полукроны, ни даже половины шиллинга[50]. И ты знаешь, почему. Искушение может оказаться слишком велико…

– Так или иначе, я настаиваю на том, что являюсь главой семьи. Нашей с тобой семьи, Элен. Так как же ты можешь не допускать меня к ключам и лишать возможности иметь деньги?

– Нет, нет, Джон: эти деньги заработала я и я же буду их хранить. Если ты хочешь, чтобы я тебе купила что-нибудь – скажи мне, и я это сделаю. Но то, что я сумела скопить, должно находиться в моих руках.

– Да, хороший же у нас получился разговор!

Мистер Раби повернулся к жене спиной и вновь склонился над заготовкой для миниатюры. Миссис Раби в высшей степени тщательно заперла свое маленькое сокровище на два ключа и вернулась в рабочую комнату. Едва лишь дверь закрылась за ней, как мужчина рванулся со своего места, подскочил к ящику стола и изо всех своих невеликих сил яростно дернул его… а потом, стараясь не поднять лишнего шума, повторил попытку… Но все оказалось напрасно: ящик не подался. Задыхаясь от негодования, глава семьи отпрянул назад и, проклиная все на свете, постарался вернуться к своим краскам и пластине слоновой кости.

Через несколько минут миссис Раби вышла из дому и направилась на Палас-гарден, чтобы снять мерку. Вернувшись, она немедленно направила всю свою энергию на пошивку платья. Сейчас был четверг, так что у нее оставалось только два с половиной рабочих дня, но она уже дала клиентке твердое обещание и намеревалась его сдержать, как она всегда держала свои обещания, если это вообще оказывалось по силам существу из плоти и крови.

В субботу утром все уже было готово к финальной примерке, после чего еще предстояла окончательная доработка – но миссис Раби не сомневалась, что, если примерка пройдет успешно, то к десяти часам понедельника она сможет принести заказчице полностью завершенное платье. Поэтому женщина старалась изо всех сил, кроила, приметывала, прострачивала, обрабатывала проймы и швы, сидела над работой допоздна и снова принималась за нее рано утром – вытачка там, вставка здесь, заново прошить, еще состыковать… Много было сделано того, что для мужского взгляда и слуха представляется подлинной бессмыслицей, но в конце концов из груды лоскутов причудливой формы было воздвигнуто самое величественное и при этом изящное сооружение, способное наполнить восторгом сердце любой женщины. Его составные детали были пока что предварительно сметаны друг с другом, а не окончательно сшиты – но общие контуры уже не вызывали сомнений.

В этом виде прекрасное творение рук и ума человеческого было доставлено на Палас-гарден, примерено, одобрено и возвращено для финальной доработки. К двенадцати часам ночи эта доработка, наконец, была окончательно завершена. В воскресенье платье красовалось на манекене, торжественно установленном посреди рабочей комнаты – и было оно настолько ослепительно прекрасным, что женщина, не в силах сдержать законную гордость, каждый час обращалась к мужу с просьбой посмотреть на этот шедевр вновь и вновь же разделить ее восхищение.

Он это делал достаточно неохотно. Так уж вышло, что успешная работа жены вызывала у Джона Раби по меньшей мере двойственные чувства. Совсем недавно он, один из ценимых начальством служащих в крупной фирме, занимающейся оптовыми поставками какао, получал три фунта в неделю. Это продолжалось несколько лет, но не сослужило блага финансовому положению семьи, потому что мистер Раби доносил до дома лишь малую часть этих денег, обычно не более фунта. Тем не менее его жена ухитрялась вести хозяйство, экономя, недосыпая, временами подрабатывая – словом, используя все ухищрения, на которые способна только любящая и преданная женщина. Постепенно ее подработки начали становиться все более ощутимой частью семейного бюджета: теперь уже не она зависела от мужа, а он от нее. Как раз в это время долгая история его тайного алкоголизма завершилась неистовым приступом белой горячки, на который его начальство уже не смогло закрыть глаза.

Этот скандальный случай привел к немедленному увольнению мистера Раби, но для его супруги все это вовсе не выглядело как позорное фиаско. Скорее, наоборот, такой исход вселил в нее новые надежды. Длительное время она тешила себя иллюзиями, что слабая воля ее мужа просто не может устоять перед искушениями, виновниками которых, разумеется, были сослуживцы по фирме; теперь, после увольнения он наконец освободится от их злого влияния – и будет подвержен лишь благотворному влиянию жены. А через какое-то время у него, конечно, появится другая работа, причем обязательно такая, которая позволит миссис Раби сохранить это влияние…

В бедах, обрушившихся на мужа, она винила всех, кроме него самого. Ее глаза были слепы совершенно особой, специфически женской слепотой: когда она смотрела на своего Джона, то видела не человеческую развалину, озлобленную, лишенную сколько-нибудь заметных талантов, а того робкого темнокудрого юношу, который двадцать лет назад признался ей в любви. И если она не допустит, чтобы его сбили с пути ложные друзья, склонные проявлять свою дружбу исключительно за выпивкой, – все, конечно же, будет хорошо.

Женщина сумела придумать способ, при помощи которого надеялась удержать мистера Раби от алкогольных искушений. Было время, когда он довольно серьезно увлекался изобразительным искусством; что ж, она купила ему краски, бумагу и все прочее, что могло потребоваться художнику. Она умоляла и настаивала до тех пор, пока он не согласился принять этот дар – а потом в течение долгих шести месяцев стояла между ним и опасностью, бережно выпалывая все, что могло подтолкнуть ко злу, осторожно поощряя противоположные устремления… Словом, вела себя подобно внимательному садовнику, который следит за болезненным, чахлым саженцем.

И теперь наконец перед ней раскрывались сияющие перспективы. Ее муж отказался от своих губительных привычек. Она сумела отложить немного денег – и вот-вот появится возможность преумножить эту сумму. И тогда… Тогда можно будет не только нанять вторую помощницу, но и, пожалуй, даже израсходовать несколько фунтов на рекламные объявления в газетах!

Уже была глубокая ночь, когда она в последний раз вошла в ателье, чтобы посмотреть на платье. Керосиновая лампа подрагивала в ее натруженной работой руке. Женщина в очередной раз окинула взглядом сотворенное ею произведение искусства – и ушла спать успокоенная, в полной уверенности, что темная полоса миновала. Посев был труден, но жатва обещает стать обильной.

Этой ночью миссис Раби спала как убитая: слишком много пришлось ей работать в предшествующие дни. Проснулась она лишь в восемь часов утра. Ее муж в это время, как правило, еще не вставал, но сейчас его уже не было рядом; его одежда и ботинки тоже исчезли. При мысли о том, что раз в кои-то веки ей довелось встать позже супруга, женщина даже улыбнулась. Поднявшись, она оделась для выхода в город, чтобы сразу же после завтрака отнести платье заказчицы. Проходя мимо входа в рабочую комнату, миссис Раби с удивлением заметила, что дверь полуоткрыта. Само по себе это не давало повода для опасений, но женщина вдруг почувствовала, что сердце ее болезненно сжалось. Она шагнула через порог.

Платье исчезло.

Удар был слишком безжалостным и неожиданным. Миссис Раби, мгновенно лишившись сил, опустилась на упаковочный ящик и спрятала лицо в ладонях. Через минуту ее практический склад характера все же взял верх над паникой; не тратя времени на бесполезные стоны и причитания, женщина быстро обошла весь дом. Мистер Раби блистал своим отсутствием; впрочем, иного она и не ожидала. Тогда она, оставив на рабочем столе короткую записку для помощницы, выбежала на улицу.

Так началось преследование, безнадежное и отчаянное.

Ближайшая из лавок, где принимали вещи в залог, располагалась почти сразу за углом, на Бромптон-роуд. Первым делом миссис Раби поспешила именно туда. Хозяин, грузный рыжебородый человек, как раз читал утреннюю газету. Когда женщина возникла в дверях он спокойно, не торопясь, поднял на нее взгляд.