– Да.

– Артур Финч был с вами вместе?

– Черта с два. Откуда?

– Вы вообще-то видели его вчера вечером?

– Нет. Не видел его… постойте… где-то с конца прошлого месяца.

– Так вы не были с Артуром Финчем в ресторане «У ворот»?

– Когда? Вчера вечером?

– Да.

– Нет. Я вам сказал. Я не видел Арти чуть ли не две недели. – Какой-то проблеск понимания мелькнул в глазах Лумиса, и он виновато посмотрел на Хоуза и Мейера. – Ох, что я наделал! – сказал он. – Подвел я Арти?

– Основательно подвели, мистер Лумис, – согласился Хейз.

Ирен Грэнаван, сестра Финча, была молоденькая женщина двадцати одного года, у которой уже было трое детей и через четыре месяца готовился к появлению четвертый. Она впустила детективов в свою квартиру в Риверхеде и тут же села.

– Вы уж извините меня, – сказала она. – У меня поясница болит. Доктор говорит, что, может быть, это двойня. Мне только двойни не хватает. – Она уперла ладони сзади в поясницу, глубоко вздохнула и сказала: – Я все время в положении. Я вышла замуж семнадцати лет, и с тех пор я все время в положении. Мои дети думают, что мама у них толстая. Они меня никогда не видели небеременной. – Она опять вздохнула. – У вас есть дети? – спросила она Мейера.

– Трое, – ответил он.

– Мне иной раз хочется… – Она остановилась и сделала комическую гримасу разочарования.

– Что вам хочется, миссис Грэнаван? – спросил Хейз.

– Поехать на Бермуды. Одной. – Она замолчала. – Вы там были?

– Нет.

– Говорят, там так хорошо, – мечтательно сказала Ирен Грэнаван, и в комнате наступила тишина.

– Миссис Грэнаван, – сказал Мейер, – мы хотели бы задать вам несколько вопросов о вашем брате.

– Что он еще наделал?

– Он что-нибудь делал раньше? – спросил Хейз.

– Да вы знаете… – Она пожала плечами.

– Что именно? – спросил Мейер.

– Да скандал у ратуши. И пикетирование перед кинотеатром. Вы же знаете…

– Нет. Мы не знали, миссис Грэнаван.

– Конечно, нехорошо говорить так про собственного брата, но я думаю, что у него мозги набекрень насчет этого… Вы знаете.

– Насчет чего?

– Да, например, насчет этого кинофильма. Про Израиль. Он и его дружки стали его пикетировать и раздавать книжки против евреев… Да вы помните, наверное?

Люди стали бросать в них камнями, и вообще… Среди них было много бывших узников концлагерей, ну и сами понимаете… – Она замолчала. – Мне просто кажется, что он немного рехнулся на этом, так ведь может быть?

– Вы что-то сказали о ратуше, миссис Грэнаван. А там ваш брат что?..

– Ну, это было, когда мэр пригласил из Генеральной ассамблеи еврея – забыла фамилию – выступить с речью перед ратушей. Брат туда пошел – ну и опять то же самое… Вы знаете.

– Вы сказали о дружках вашего брата. Кто они?

– Такие же полоумные, вместе шляются.

– А их фамилии вы знаете? – спросил Мейер.

– Я только одного из них знаю. Он один раз был у меня, брат приводил. Весь прыщавый такой. Я его помню, потому что как раз была беременна Шоном. А он спросил, можно он положит руку мне на живот, чтобы услышать, как ребенок толкается. Уж я ему тогда сказала!.. Мигом заткнулся.

– Как его звали, миссис Грэнаван?

– Фред. Это сокращенно от Фредерик. Он Фредерик Шельц.

– Он немец? – спросил Мейер.

– Да.

Мейер коротко кивнул.

– Миссис Грэнаван, – обратился Хейз, – ваш брат был вчера вечером у вас?

– А что? Он сказал, что был?

– Так был?

– Нет.

– Вообще не был?

– Нет. Не было его вчера вечером. Я весь вечер была одна. Мой муж по субботам играет в кегельбане. – Она замолчала. – Я сижу дома со своим животом, а он играет. Знаете, чего мне иногда хочется?

– Чего?

И снова, как будто забыла, что она это уже говорила, Ирен Грэнаван сказала:

– Я бы хотела когда-нибудь поехать на Бермуды. Одна.

Глава 8

– Значит, так, – сказал маляр Карелле. – Мне нужна моя лестница.

– Понимаю вас, – ответил Карелла.

– Кисти они могут держать, хотя там есть очень дорогие. Но без лестницы мне нельзя. Я и сейчас уже теряю день работы из-за ваших парней, которые в лаборатории.

– Видите ли…

– Сегодня утром прихожу к синагоге – ни лестницы, ни кистей и даже красок нет – ничего! А в аллейке-то что творится!.. Тут выходит этот старикан, ихний причетник, что ли, и говорит, что в субботу священника убили, и полицейские все забрали с собой. Я спрашиваю у него, какие полицейские, он говорит, что не знает. Пришлось мне идти в ваше управление главное, там меня футболили от одного к другому, потом наконец попал в лабораторию к какому-то Гроссману.

– Да, лейтенант Гроссман, – подтвердил Карелла.

– Вот-вот. А он мне и говорит, что не могут отдать мне эту лестницу окаянную, пока не кончат ее изучать. Ну какого рожна они хотят углядеть на моей лестнице, можете хоть вы мне объяснить?

– Не знаю, мистер Кэбот. Наверное, отпечатки пальцев?

– Ага, моих пальцев! Мало того, что я теряю целый день работы, мне еще и убийство пристегнут?

– Не думаю, мистер Кэбот, – улыбнулся Карелла.

– И чего я взялся за эту работу? Зачем я со всем этим связался?

– Кто вас нанимал, мистер Кэбот?

– Сам.

– Раввин, вы хотите сказать? – спросил Карелла.

– Ну священник ли, раввин ли – какая мне разница?

– Что вы должны были делать, мистер Кэбот?

– Я должен был красить. Чего ж еще я должен, как вы думаете?

– А что красить?

– Обводы окон и карниз крыши.

– Синее и белое?

– Вокруг окон – белым, а карниз – синим.

– Цвета Израиля, – сказал Карелла.

– Ага… – согласился маляр. Потом встрепенулся: – Чего?

– Ничего. А почему вы говорите, что нечего было и браться за эту работу, мистер Кэбот?

– Да из-за всех этих споров, прежде всего. Он хотел, чтобы я сделал все к Писанию, а Писание-то падало на первое число. А я не мог…

– Писание? Вы имеете в виду Песах?

– Ага, Писание, Песах – как оно там зовется. – Он снова пожал плечами.

– Так что вы хотели сказать?

– Я хотел сказать, что маленько поспорил из-за этого. Я еще на другой работе работал и поэтому не мог к нему прийти раньше пятницы, тридцать первого. Я так прикинул, что проработаю до самой ночи, понимаете? А священник мне и говорит, что мне нельзя работать после заката. Я и говорю ему, почему же это я не могу работать после заката, а он говорит, дескать, суббота начинается после заката солнца, да еще тут первый день Писа… Песаха и что, мол, не разрешается работать в первые два дня Песаха, и тем более раз суббота. Потому что Господь отдыхал в субботу. Ну это вы знаете. В седьмой день.

– Да, знаю.

– Ну вот. Я и говорю: «Отец, я ведь не вашей веры». Это я ему так сказал. «И мне можно работать хоть каждый день, если хочу». Да еще у меня большой заказ, надо начинать с понедельника. Вот я и прикинул, что я им сделаю церковь в пятницу – весь день и вечер буду работать. А уж в крайнем случае и в субботу – там я в полтора раза больше ставлю расценку. Вот мы и договорились.

– Как договорились?

– Тут, знаете, так: этот священник – он из ихних консерваторов. Не из реформистов – те уж совсем вольные. Но все-таки эти консерваторы, как я понимаю, делают немного послабления против своих старых законов. Я и сказал ему, что могу работать днем в пятницу, а потом приду и буду работать и в субботу. Только не во время захода солнца. Конечно, ерунда какая-то все это. Но я думаю, что для него тяжко было, если он служит в церкви во время захода солнца, а тут такой смертный грех, что я снаружи работаю, а все внутри молятся… Да еще и такой святой день, особенный…

– Понимаю. Ну и вы красили в пятницу до захода солнца?

– Ну да.

– А потом опять пришли утром в субботу?

– Пришел. А оказалось-то, что окна просят замазки и подоконники надо прежде отскоблить и шкуркой пройтись. Ну и к закату в субботу я не успел кончить. Поговорил со священником. Он мне сказал, что сейчас пойдет молиться, и, может быть, лучше мне прийти после службы и закончить все. А я ему говорю, что придумал лучше. Я приду утром в понедельник и быстренько закончу – там немного осталось. И вполне поспею на свой большой заказ в Маджесте. А там всю фабрику красить, громадный заказ. Ну, я там у них все и оставил, в аллейке этой, за церковью. Оттуда, думаю, никто не украдет, за церковью-то. Верно?

– Верно, – сказал Карелла.

– Ага. Ну а кто украл все-таки, хоть и за церковью стояло, знаете?

– Кто?

– Полицейские! – закричал Кэбот. – Вот кто! Вот теперь как мне свою лестницу назад выцарапать, а? Скажите-ка! Мне сегодня с фабрики звонят, говорят, что, если завтра, самое позднее, не начну, мне эта работа улыбнется. А куда я без лестницы?

– Может быть, у нас там внизу найдется лестница, и вы ее возьмете на время, – предложил Карелла.

– Мистер, мне нужна малярная лестница, очень длинная. Там стены высокие. Может, позвоните этому капитану Гроссману и попросите его отдать мне мою лестницу? У меня ведь семья, их кормить надо.

– Я поговорю с ним, мистер Кэбот, – сказал Карелла. – Оставьте мне ваш телефон, хорошо?

– Я у шурина хотел попросить лестницу – он обоями оклеивает. Так он сейчас отделывает квартиру этой… Ну в кино которая… в центре, на Джефферсон-авеню. Попробуй-ка у него сейчас лестницу выпросить, не даст.

– Ладно, позвоню Гроссману, – сказал Карелла.

– А на днях, он говорит, эта артистка-то что учудила? Входит в гостиную, а на самой только одно полотенце. Хотела, вишь, узнать…

– Позвоню Гроссману, – сказал Карелла.

Однако оказалось, что Гроссману звонить не надо, так как в это время доставили заключение криминалистической лаборатории вместе с лестницей Кэбота и всеми его малярными принадлежностями, включая кисти, шпатель для замазки, несколько банок с олифой и скипидаром, пару измазанных рабочих перчаток и две тряпки. Примерно в то же самое время, когда прибыло заключение, Гроссман позвонил ему из управления, сэкономив тем самым для него монетку.