– Грязный латинос – вот и все, что я могу сказать.

– Нет, Арчи. Мистер Мануэль Кимболл – аргентинец.

– Для меня латинос. Я хочу молока. Принести вам пива?

Он отказался, и я отправился на кухню.

Мне полегчало. Порой ужасающая самоуверенность Вульфа основательно раздражала меня, но иногда она разглаживала мое чело, словно ласки целого сонма прекрасных дев. Так было и на сей раз. Прикончив достаточное количество молока с печеньем, я отправился в кино, где не пропустил ни единого кадра. Когда я вернулся домой, на улице все так же лило.

Зато понедельник выдался на славу. Я встал рано. Даже в Нью-Йорке омытый дождем воздух бывает свеж и приятен в лучах солнца, непостижимым образом растворяющих моторные выхлопы и миллион прочих запахов, сочащихся из окон, дверей, закоулков и люков. Дышать им сущее удовольствие. Я дал газу. К половине девятого я уже миновал Бронкский парк и выворачивал на парковое шоссе.

Ответов на объявление поступило более двадцати, и я внимательно изучил их. Около половины оказались липовыми: всякое жулье пыталось нагреть руки, да забавлялись разные придурки. Прочие были вполне честны, но относились к пастбищам, лежащим за пределами интересующей меня зоны. Очевидно, пятое июня выдалось богатым на незапланированные посадки самолетов посреди выгонов. Три же отклика не только многое обещали, но и согласовались между собой. Судя по всему, их авторы наблюдали одну и ту же посадку на лугу в паре миль к востоку от Хоторна. Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

И тем не менее оказалось. В миле от Хоторна, следуя указаниям, данным в письме, я съехал с шоссе и погнал машину вверх по грунтовке, усеянной промоинами и основательно затвердевшей после дождя. Через некоторое время дорога сделалась такой узкой и с трудом различимой, что казалось, грозила исчезнуть в любую минуту. Тогда я остановился у какого-то дома и спросил, где живут Картеры. Выяснилось, что еще выше. И я поехал дальше.

Дом Картеров, стоявший на самой вершине холма, дышал на ладан – того и гляди развалится. Его не красили с самой войны. Двор сплошь зарос сорняками. Однако собака, поднявшаяся мне навстречу, оказалась дружелюбной и довольной жизнью, а белье, сушившееся на веревке, выглядело вполне достойно. За развешиванием остального белья на задворках я и застал миссис Картер. Она была жилистой и деятельной, один зуб у нее выдавался вперед.

– Миссис Т. Э. Картер?

– Да, сэр.

– Я приехал по поводу вашего ответа на мое объявление в воскресной газете. Насчет моей посадки на самолете. Ваше письмо весьма детально. Вы видели, как я садился?

Она кивнула:

– Конечно. Хотя объявление попалось на глаза не мне. Его прочитала Минни Воутер. Я рассказывала ей про самолет, а она вспомнила про него и в воскресенье днем принесла газету. Хорошо, что я ей рассказала. Конечно, я видела вашу посадку.

– Вот уж не думал, что меня было видно отсюда.

– Почему нет? Сами посмотрите. Холм очень высокий. – Она повела меня через двор и заросли сумаха. – Полюбуйтесь, какой вид. Муж утверждает, он стоит миллион долларов. Видите водохранилище? Вроде озера. – Она указала пальцем. – Вот там, на том лугу внизу, вы и приземлились. Я еще подумала: видно, что-то случилось. Решила, у вас что-то сломалось. Я не раз видела самолеты в небе, но посадку – еще ни разу.

Я кивнул:

– Все в порядке. Вы так обстоятельно всё изложили в письме, что и спрашивать-то практически нечего. Вы видели, как я посадил самолет в десять минут седьмого, потом выбрался из него и пошел лугом на юг, к дороге. Затем вы зашли в дом присмотреть за ужином на плите и больше меня не видели. В сумерках самолет все еще стоял там. Полдесятого вы легли спать, а утром его уже не было.

– Точно. Я подумала, лучше рассказать все в письме, потому что…

– Правильно. Полагаю, вы всегда поступаете правильно, миссис Картер. Вы описали мой самолет лучше, чем это сделал бы я сам. И это при том, что видели его с такого дальнего расстояния. У вас хорошее зрение. Кстати, не могли бы вы сказать мне, кто живет в том доме внизу, белом?

– Конечно. Миссис Уэлман. Актриса из Нью-Йорка. Ведь это Арт Баррет, что работает на нее, отвез вас в Хоторн.

– Ах, ну да! Да, именно. Премного обязан вам, миссис Картер. Вы поможете мне выиграть пари. Исход его зависел от того, сколько народу меня видело.

Я решил дать ей пятерку. Господь свидетель, она в ней нуждалась, судя по обстановке. И она увязала младшего Кимболла с делом надежнее, чем мешок с отрубями. Не знаю, насколько уверен был Вульф в виновности Мануэля до сего момента, но как-никак он решил не брать в оборот Анну Фиоре до прояснения всех обстоятельств того, что случилось пятого июня. Я же и вовсе не был уверен. Во мне никогда не было того доверия к моим ощущениям, которое Вульф питал к своим. Я частенько заливался из-за них петухом, но держал их под сомнением, пока не подкреплял весомыми доказательствами. Поэтому я счел, что на самом деле показания миссис Картер стоят много больше пятерки. Мы, считай, разделались с Мануэлем Кимболлом. Конечно, требовалось еще насобирать достаточно фактов, чтобы с ним разделались присяжные. Но что касается нас, он был готов. Миссис Картер сжала пятерку в руке и направилась к дому, бормоча, что белье само собой не выстирается.

Я постоял с минуту, оглядывая луг далеко внизу. Так вот где Мануэль Кимболл посадил и оставил свой самолет. Через этот луг он прошел к белому дому и попросил человека, который ему открыл, подбросить его до Хоторна. В Хоторне, всего в нескольких милях от своего дома, он либо сел в собственную, предварительно оставленную там машину, либо взял автомобиль напрокат. Он поехал в Нью-Йорк, остановился, возможно, в Уайт-Плейнсе, позвонил Карло Маффеи и назначил встречу. Он уже был взвинчен и встревожен отказом Маффеи возвратиться в Европу. А когда они встретились вечером в половине восьмого, Маффеи к тому же предъявил ему вырезку из утренней «Таймс» и начал распространяться насчет того, что не намерен за просто так молчать насчет клюшки для гольфа. Это уже было слишком для Мануэля. Посадив Маффеи к себе в машину, он завез его в какой-нибудь укромный уголок и улучил возможность всадить ему нож в спину на пять дюймов туда, где сердце поджидало удара. Оставив орудие убийства в теле, чтобы не хлынула кровь, он покатался по окрестностям, пока не высмотрел подходящее место, где вытащил труп Маффеи из машины и отволок его в кусты. Потом сел за руль и поехал в Хоторн, а там взял такси и вернулся к белому дому, что виднелся сейчас в долине подо мной. Если ему требовалась помощь при взлете, то Арт Баррет и таксист как раз были под рукой. Около десяти часов он приземлился на своем личном летном поле, с горящими посадочными огнями, и сказал Скиннеру, что летать ночью гораздо веселее, чем днем.

Все как будто сходилось, за исключением, возможно, одного момента: предположение, будто Карло Маффеи связал концы с концами сразу же по прочтении некролога Барстоу, наделяло изрядной живостью содержимое его черепной коробки. Но я отложил сомнения на будущее. Неизвестно, не могло ли что-то еще возбудить подозрения Маффеи. Одна лишь странность хитроумного приспособления, за которое ему заплатили весьма щедро, наверняка вынудила его задаться вопросами.

Я решил пока не браться за Арта Баррета. Выдать себя за летчика, как я это проделал с миссис Картер, у меня не получилось бы, поскольку он отвозил Мануэля в Хоторн. Да и навряд ли он сообщил бы мне что-то такое, ради чего стоило искать подход к нему. Пока я и так выяснил вполне достаточно. Барретом можно заняться позже, если это вообще потребуется для дела. Другие два ответа на объявление тоже могли подождать. Мне не терпелось вернуться на Тридцать Пятую улицу, ибо я помнил, что Вульф обещал вскрыть герметично укупоренные мозги Анны Фиоре, если мне удастся спустить Мануэля Кимболла с небес вечером пятого июня.

Я остановился у бельевой веревки и попрощался с миссис Картер, затем медленно развернул родстер, сдавая то вперед, то назад между обступившими узкую дорогу глыбами, и покатил вниз по холму к шоссе.

Внезапно я обнаружил, что напеваю, и спросил себя: с чего такая бурная радость? Я всего лишь убедился, что с обода мы перебрались на спицу. Однако до ступицы нам еще далеко, не ближе, чем раньше. И все же я продолжил напевать, катя по парковому шоссе. На Фордэм-роуд я остановился и позвонил Вульфу сообщить о своих успехах. Он уже спустился из оранжереи, и когда на Тридцать Шестой улице меня остановил запрещающий свисток, полдень был в самом разгаре.

Родстер я оставил перед домом. Вульф сидел в кабинете за своим столом, и Фриц как раз поставил перед ним поднос с бокалом и двумя бутылками пива. Вульф поприветствовал меня:

– Доброе утро, Друг Гудвин.

– Что? – Я замер. – А, понял.

Я снял шляпу[20], прошел в прихожую, водрузил ее на вешалку и вернулся в кабинет. Сел и ухмыльнулся:

– Сейчас я не обиделся бы даже на Эмили Пост[21]. Ну, разве я не говорил вам, что Мануэль Кимболл всего лишь грязный латинос? Хотя должен признать, это подтвердилось благодаря вашему объявлению.

Вульф как будто не разделял моего воодушевления. Даже не проявлял интереса. Впрочем, он кивнул и произнес:

– Ты нашел пастбище.

– Я нашел все. Женщину, которая видела посадку и знает, какие части самолета выкрашены красной краской, а какие – синей. Мужчину, который отвез его в Хоторн… Все, что нам и требовалось.

– Хорошо. – Он не смотрел на меня.

– Хорошо? Вы что, хотите опять меня разозлить? Да в чем дело…

Он оторвал от подлокотника руку и жестом прервал меня:

– Полегче, Арчи. Твое открытие достойно торжества, но, сделай одолжение, отложи его. Своим шумным возвращением ты, к сожалению, отвлек меня от важного телефонного звонка, который я как раз собирался сделать. Я потянулся за телефонной книгой, а тут как раз входишь ты. Может, избавишь меня от лишних усилий? Не знаешь ли ты случайно номер Барстоу?