– Боже мой! – рявкнул доктор Брэдфорд. – Вы весьма красноречиво и образно излили ваше возмущение, но ничего, кроме него, не продемонстрировали. – Он бросил взгляд на часы. – Мне нет нужды говорить вам, мистер Гудвин, что я заинтригован. И хоть я по-прежнему считаю раздувание кладбищенских скандалов крайне низким способом зарабатывать на жизнь, я все-таки буду премного благодарен вам и Ниро Вульфу, если за этим пространным заявлением последуют объяснения. Вы сможете вернуться сюда в половину седьмого?

Я покачал головой:

– Я всего лишь посланник. Ниро Вульф ужинает в семь. Он проживает на Западной Тридцать Пятой улице. И он приглашает вас к себе на ужин этим вечером. Ну так как?

– Нет. Об этом не может быть и речи.

– Хорошо. Тогда у меня все. – Я был сыт по горло этим старым замшелым столпом общества. – Если у вас от любопытства начнется чесотка, нас не вините. Мы не особенно-то и нуждаемся в том, что вы можете сообщить. Нам всего лишь хотелось закрыть дело и двигаться дальше. Мои три минуты истекли.

Я развернулся, чтобы выйти, и, хотя не спешил, все-таки успел дойти до двери и взяться за ручку.

– Мистер Гудвин.

Не отпуская ручки, я оглянулся на него.

– Я принимаю приглашение мистера Вульфа. Буду у него в семь.

– Хорошо, я оставлю адрес у девушки, – ответил я и вышел.

Глава двенадцатая

Порой я задавался вопросом, сколько людей в Нью-Йорке охотно ссудили бы Ниро Вульфа деньгами. Полагаю, более тысячи. И это при том, что я вывел данную цифру посредством тщательного отбора. Конечно же, еще больше питали к нему благодарность. И никак не меньше имели причины ненавидеть его. Но все-таки вас должны связывать с человеком особые отношения, чтобы в ответ на просьбу о деньгах вы получили нечто более вещественное, нежели нахмуренные брови и невнятное бормотание. Доверие, расположение и благодарность без намека на тягостные обязательства, которые могли бы эти отношения испортить. По меньшей мере тысяча. Не то чтобы Вульф когда-нибудь этим пользовался. Помню, пару лет назад, когда мы какое-то время испытывали действительно серьезные финансовые затруднения, я предложил обратиться за помощью к мультимиллионеру, который был обязан Вульфу жизнью. Вульф отказался: «Нет, Арчи. Так уж предопределено природой, что, когда ты преодолеваешь инерцию, движущая сила возрастает. Если я начну брать в долг, то рано или поздно попробую одолжить у министра финансов весь золотой запас». Я ответил, что при существующем положении дел нас он вполне устроил бы, но Вульф меня и слушать не стал.

После того ужина в среду я мог бы добавить к тысяче избранных и доктора Натаниэля Брэдфорда. Вульф заполучил его с потрохами, как заполучал любого, если брал на себя труд. С шести до семи, до появления доктора, я кратко отчитался о событиях дня и за ужином сразу же понял, что мое предложение исключить Брэдфорда из списка подозреваемых принято. Вульф вел себя естественно и непринужденно, тогда как, по моим наблюдениям, всегда держался строго официально с теми, кому мысленно выписывал путевку на электрический стул в Синг-Синге или в камеру Обернской тюрьмы.

За ужином они с доктором обсуждали сады камней, экономику и демократов. Вульф выпил три бутылки пива, Брэдфорд – бутылку вина. Я потягивал молоко, но предварительно опрокинул стаканчик виски у себя наверху. Я передал Вульфу замечание Брэдфорда о постыдном способе зарабатывать на жизнь и присовокупил к этому свое мнение о докторе. Вульф ответил:

– Угомонись, Арчи. Принимать на свой счет общее утверждение – варварский пережиток идолопоклонничества.

– Еще одна эффектная, но бессмысленная фраза, – парировал я.

– Нет. Не переношу бессмысленных фраз. Если кто-нибудь делает куклу, наряжает и раскрашивает, добиваясь внешнего сходства с тобой, а потом бьет ее по лицу, потечет ли у тебя из носу кровь?

– Нет. Потечет у него, прежде чем я покончу с ним.

Вульф вздохнул:

– По крайней мере, тебе понятно, что мое замечание не бессмысленно.

После ужина, уже в кабинете, Вульф сказал Брэдфорду, что хотел бы задать ему ряд вопросов, но начнет с того, что знает сам. И выложил ему всю историю про Маффеи, газетную вырезку, нежелание Анны Фиоре отвечать на вопрос о клюшке, уловку с Андерсоном и письмо с сотней баксов, полученное Анной. Он изложил все без обиняков, а затем подытожил:

– Вот так вот, доктор. Я не требовал от вас никаких обещаний, однако теперь прошу сохранить все сказанное мною в тайне. На то у меня есть причины личного свойства: я хочу заработать пятьдесят тысяч долларов.

Брэдфорд размяк. Он все еще пытался разобраться в Вульфе, но больше не бросался обидными замечаниями, а благодаря вину и вовсе разглядел в Вульфе друга.

– Поразительная история, – изрек он. – Просто поразительная. Естественно, я никому ничего не расскажу. Я признателен вам за доверие. Не могу сказать, что уловил весь смысл, однако мне понятно, что снять подозрения с семьи Барстоу вам помогли усилия, приложенные к изобличению убийцы Маффеи. И мне понятно, что вы освободили Сару и Ларри Барстоу от нестерпимого бремени страха, а меня – от груза ответственности, который оказался значительно тяжелее, нежели я изначально предполагал. Я весьма вам признателен, поверьте мне.

Вульф кивнул:

– Конечно, тут есть свои тонкости. И вполне естественно, что часть из них ускользнула от вас. В действительности мы лишь доказали, это никто из вас четверых: ни миссис Барстоу, ни ее сын или дочь, ни вы – не убивали Карло Маффеи и что смертоносного драйвера не было в сумке с клюшками девятого апреля. Однако все еще сохраняется вероятность того, что кто-либо из вас – или же все вы, вступившие в сговор, – убили Барстоу. Тогда Маффеи устранил соучастник.

Брэдфорд, внезапно насторожившийся, пристально уставился на Вульфа. Однако настороженность вскоре рассеялась, и он снова расслабился.

– Чушь. Вы сами в это не верите. – Затем он вновь устремил на Вульфа пристальный взгляд. – Но почему?

– К этому мы еще вернемся. Пока же позвольте спросить вас, заслужил ли я, по-вашему, своей откровенностью ответной откровенности от вас?

– Да.

– Тогда сообщите мне для начала, когда и как миссис Барстоу покушалась на жизнь своего супруга.

На Брэдфорда было смешно смотреть. Сначала он перепугался, затем напрягся и замер, а потом до него дошло, что он выдал себя с головой, и почтенный доктор попытался придать своему лицу выражение естественного изумления. Наконец, он вскричал:

– Как вы смеете! Это же нелепо!

Вульф направил на него палец:

– Полегче, доктор. И прошу вас, не подозревайте меня в подлом коварстве. Я лишь выискиваю факты, подтверждающие мои собственные заключения. Пожалуй, лучше все-таки сначала объяснить вам, почему я отказался от мысли, что виновным можете быть вы или члены семьи Барстоу. Я не чувствую за вами подобной вины. Вот и все. Конечно же, я могу рационально обосновать свое ощущение – точнее, отсутствие такового. Рассмотрим необходимые условия. Жена – или сын, или дочь – планирует убийство, обнаруживая незаурядную осторожность, проницательность и терпение. Загодя подготавливается замысловатое орудие убийства. Если убийца – жена или дочь, должен быть соучастник, убивший Маффеи. То же касается и сына – сам он этого не делал. Арчи Гудвин побывал в доме. Он не смог бы, проведя часы в подобном семействе, не учуять гнили и не донести это впечатление до меня. Будь вы убийцей, вам тоже потребовался бы соучастник для устранения Маффеи. Я провел с вами целый вечер. Вы могли бы убить, но никогда не стали бы делать этого подобным образом и не доверились бы ни одному сообщнику. Это все рациональные доводы, но гораздо важнее их ощущение.

– Тогда почему…

– Нет, позвольте мне закончить. Вы, опытный и компетентный медик, констатировали сердечный приступ, хотя множество очевидных признаков заставляли предположить другое. Для чего уважаемому врачу идти на такую авантюру? Естественно, вы кого-то покрывали. И заявление мисс Барстоу подсказало кого. Став свидетелем смерти Барстоу, вы наверняка сразу же предположили, что его убила жена. И вы бы не пришли к столь потрясающему выводу, не будь у вас на то достаточных оснований. Гораздо более веских, чем то обстоятельство, что в периоды обострений душевного недуга миссис Барстоу желала смерти мужу. Если бы это вменялось в вину, сколько домохозяек в нашей стране кончили бы свою жизнь на виселице. Нет, у вас были более веские основания. Вы знали, что она либо готовилась к убийству, либо покушалась на жизнь мужа. Поскольку собранные факты исключают первую возможность, я склоняюсь ко второй и просто спрашиваю вас, когда и как она предпринимала попытку убийства. Спрашиваю лишь ради полноты картины, дабы затем предать забвению данные аспекты дела.

Брэдфорд размышлял. Его мягкости как не бывало. Слушая объяснения Вульфа, он весь подался вперед в кресле. Наконец он осведомился:

– Вы кого-нибудь посылали в университет?

– Нет.

– Там об этом знают. Значит, вы действительно догадались. В прошлом ноябре миссис Барстоу стреляла в мужа из револьвера. Она промахнулась. У нее было психическое расстройство.

Вульф кивнул:

– В припадке, конечно же… О, не оспаривайте это слово. Как бы вы его ни назвали, разве это не был припадок? Но я все же удивлен, доктор. Разве вспышка агрессии, вызванная расстройством психики, совместима с длительно вынашиваемым дьявольским умыслом?

– Я не делал такого вывода, – рассердился Брэдфорд. – Боже мой, когда я склонился над телом своего лучшего и старейшего друга, явно павшего жертвой отравления, откуда мне было знать, чем его отравили, когда и как? Я помнил только слова, произнесенные Эллен – миссис Барстоу – накануне вечером. Я, как и вы, руководствовался своими ощущениями, вот только меня они подвели. Я тихо-мирно похоронил друга и не жалел об этом. Когда же произвели вскрытие и получили эти ошеломительные результаты, я был слишком потрясен, чересчур потрясен, чтобы действовать разумно. А когда миссис Барстоу предложила награду, я пытался – без всякого успеха – ее отговорить. Одним словом, перетрусил.