– Скверная? Это почему же?

– Ну как же, боже ж ты мой! Мы полагали, что будет достаточно прогнать через фильтр членов клуба «Грин медоу». А теперь придется прошерстить всех, кто бывал у Барстоу в университетском городке за последние девять месяцев.

– А вот и нет. Ничего подобного. Ни один известный яд, подвергавшийся воздействию воздуха, например при нанесении на иглу, более суток или двух, не сохранит свои свойства настолько, чтобы с его помощью удалось убить человека тем способом, каким был убит Барстоу. А скорее всего, более нескольких часов. Все зависит от яда.

Я ухмыльнулся:

– Это другое дело. Что еще вычитали?

– Кое-что интересное. Много скучного. Так что новость о путешествиях сумки не назовешь скверной. Ее последующее исчезновение интересует нас лишь постольку поскольку, ибо мы все равно не надеялись обнаружить драйвер. Но кто ее умыкнул и зачем?

– Вот именно. И, коль скоро речь зашла об этом, кому пришло в голову просить вас не прельщаться наградой и почему? Мы и так знали, что кое у кого в этой семейке возникают странные идеи.

Вульф направил на меня палец:

– Стиль легче распознать по предложению, нежели по одному слову. Устранение со сцены сумки для гольфа было последовательным, храбрым и решительным поступком, в то время как визит к нам – хоть и последовательным, но отчаянным.

Я заметил:

– В ядах хорошо разбираются врачи.

– Да. Тот, с которым мы имеем дело, доктор Брэдфорд, весьма непоколебим. Сегодня мне три раза сообщили, что он слишком занят, чтобы подойти к телефону. Судя по всему, подобного можно ожидать и в дальнейшем. Собираешься продолжить с утра?

Я кивнул:

– Сначала, пожалуй, наведаюсь в клуб, потом к коронеру. Затем вернусь в город и посещу кабинет доктора Брэдфорда. Жаль, что старый Кимболл в отлучке. Хотелось бы покончить с этой четверкой. Как думаете, не порадовать ли Сола Пензера поездкой в Чикаго?

– Она обойдется в сотню долларов.

– Не так уж и много от куска в пятьдесят штук.

Вульф покачал головой:

– Ты мот, Арчи. И излишне дотошен. Давай-ка сначала удостоверимся, что убийца не отыщется в пригороде.

– Ладно. – Я встал и потянулся. – Спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи, Арчи.

Глава одиннадцатая

На общественной дороге имелось место, откуда клуб «Грин медоу» был виден как на ладони, правда на значительном расстоянии. Чтобы добраться до этой точки, требовалось свернуть с шоссе в лесок, а по выезде из леска пропетлять по низине. Владения клуба тоже включали в себя рощицу, расположенную на вершине небольшого холма. С одной его стороны размещалось несколько теннисных кортов и открытый бассейн, со всех прочих в разных направлениях расходились ровные фервеи с аккуратными первыми метками, песчаными ловушками-бункерами различных форм и размеров и яркими бархатистыми коврами лужаек с лунками. Тут было два поля на восемнадцать лунок. Четверка Барстоу играла в гольф на северном, длиннейшем из них.

Приехав в клуб, я не застал там инструктора, который ужинал с нами у Вульфа вечером в понедельник, и до одиннадцати его не ожидали, так что я мог сослаться лишь на вчерашний звонок Ларри Барстоу, рекомендовавшего нас распорядителю. Тот оказался весьма любезен и отвел меня к старшему над носильщиками. Двое мальчиков, с которыми я хотел поговорить, по будням в клубе не появлялись, потому что в их школах еще шли занятия, а двое других с раннего утра трудились где-то на площадках. Я прослонялся примерно с час в поисках кого-нибудь, кто снабдит меня информацией, заслуживающей отметки в блокноте, однако в этом отношении все попадавшиеся мне навстречу были не полезнее племени эскимосов. Я запрыгнул в родстер и двинул в Уайт-Плейнс.

Офис коронера располагался в том же здании, что и андерсоновская контора, где я шестью днями ранее пытался найти применение деньгам Вульфа, и, проходя мимо двери с надписью «Окружной прокурор» на стеклянной панели, я не преминул показать ей язык. Коронер отсутствовал, но, к счастью, в офисе подписывал документы врач, который как раз и производил вскрытие Барстоу. Еще утром, перед отъездом из дома, я позвонил Саре Барстоу. И теперь патологоанатом сообщил мне, что с ним связался по телефону Лоренс Барстоу и предупредил о визите мистера Гудвина, представляющего интересы семьи Барстоу. Я подумал, что еще до конца расследования этот негодник, пожалуй, и шины мне будет накачивать.

Однако ушел я несолоно хлебавши. Все, что врач смог мне сообщить, я уже читал три дня назад в газетах, за исключением вороха медицинских терминов, которые газеты даже не пытались воспроизвести из опасения спровоцировать забастовку наборщиков. Я вовсе не брезгую специальными терминами, ибо знаю, что многое без них не выразить, но пространные разъяснения врача сводились просто-напросто к тому, что об убившем Барстоу яде ничего конкретного сказать нельзя, потому что его так и не смогли выявить. В нью-йоркскую лабораторию отправили дополнительные образцы тканей, но отчета пока еще не поступило. Иглу изъял окружной прокурор и, должно быть, отдал на экспертизу в какое-то другое место.

– Так или иначе, – подытожил я, – он скончался никак не от преклонного возраста или каких-нибудь естественных причин? Его точно отравили? Смерть была насильственной?

Врач важно кивнул:

– Безусловно. Нечто необыкновенно смертоносное. Гемолиз…

– Да-да, конечно. Строго между нами, что вы думаете о враче, который, став свидетелем подобной скоропостижной кончины, констатирует коронарный тромбоз?

Он застыл, словно его самого вдруг постигло трупное окоченение, только гораздо быстрее.

– Это не мне решать, мистер Гудвин.

– Я не прошу вас что-то решать, я лишь спрашиваю ваше мнение.

– У меня его нет.

– Вы хотите сказать, что не намерены делиться им со мной. Ладно. Премного обязан.

При выходе из здания у меня шевельнулась было мыслишка заглянуть к Дервину и спросить телефончик Бена Кука или отколоть какую другую шутку, но мне было не до веселья.

Когда я вернулся в «Грин медоу», близился полдень. И я совершенно уверился, что жизнь так и останется безотрадным бегом по кругу, пока я не получу удовольствия от встречи с доктором Брэдфордом.

Два мальчика оказались на месте. Старший над носильщиками отловил их для меня, и мы заключили сделку: я покупаю бутерброды – по два на каждого, – бананы, мороженое и шипучку, мы отходим под дерево, едим, пьем и веселимся при условии, что они не ждут от меня оплаты потерянного времени. Они согласились, и мы запаслись провизией в буфете и подыскали подходящее дерево.

Один из них, тощий и бледный паренек с каштановыми волосами, носил сумку Мануэля Кимболла, другой – Питера Оливера Барстоу. Этот второй был низеньким и толстым, с живыми карими глазками и множеством веснушек. Звали его Майк Аллен. Мы устроились под деревом, и, прежде чем начать трапезу, он заявил:

– Знаете, мистер, а ведь нам и не платят.

– Ты хочешь сказать, вы работаете за просто так?

– Нам платят только за то время, когда мы на круге. Мы совсем не теряем времени. У нас все равно не было бы партий до окончания обеда.

– Да что ты говоришь! Ты чертовски честен, даже слишком. Если не поостережешься, работать тебе в банке. Ешь давай свой бутерброд.

Пока мы жевали, я перешел к четверке Барстоу. По тому, как мальчики отбарабанили всю историю, было несложно догадаться, что они повторяли ее не меньше тысячи раз: Андерсону, Корбетту и, конечно же, другим носильщикам, родным и друзьям во дворе. Они ни разу не запнулись, у них был готов ответ на все, до мельчайших подробностей, и потому я почти распростился с надеждой выудить из них что-нибудь новенькое. Они рисовали эту картину уже столько раз, что теперь могли изобразить ее с закрытыми глазами. Не то чтобы я ожидал чего-нибудь эдакого, просто, работая на Вульфа, давным-давно усвоил, что монетка обычно закатывается в самый темный угол. Я не услышал ничего, что существенно расходилось бы с историями Ларри Барстоу и Мануэля Кимболла. Когда бутерброды и прочее угощение закончились, я понял, что бледный и худой мальчик выдоен досуха, и отправил его назад к начальнику. Толстяка Майка я чуток придержал под деревом. Была в нем некая сметливость, он мог кое-что заметить. Например, как вел себя доктор Брэдфорд, когда достиг места трагедии у четвертой лунки. Но и здесь мне не перепало ни крошки. Малый лишь припомнил, что доктор совсем запыхался, когда подбежал к остальным, а когда поднялся после осмотра Барстоу, был хоть и бледен, но спокоен.

Я спросил насчет сумки для клюшек. На сей счет у него не имелось ни малейших сомнений: он совершенно точно положил ее в автомобиль Барстоу спереди, прислонив к водительскому сиденью.

Я сказал:

– Ты, Майк, несомненно, был очень взволнован. А кто бы не волновался в подобную минуту? Может, ты положил ее в другую машину?

– Нет, сэр. Других машин там не было.

– А вдруг ты положил туда чью-то чужую сумку?

– Не, сэр. Я не тупица. Когда работаешь носильщиком, то учишься окидывать одним взглядом сразу все головки, чтобы убедиться, что все клюшки на месте. Когда я прислонил сумку к сиденью, то так и сделал. И помню, что все головки были новые.

– Новые головки?

– Ну да, они все были новые.

– Почему это? Ты что, имеешь в виду, что Барстоу поменял головки?

– Нет, сэр. Клюшки были новые. Новая сумка с клюшками, которую ему подарила жена.

– Что?!

– Ну да.

Я не хотел его пугать, а потому сорвал травинку и принялся ее покусывать.

– Откуда ты знаешь, что клюшки подарила ему жена?

– Он сам мне сказал.

– И с чего вдруг?

– Ну, когда я подошел к нему, он пожал мне руку, сказал, что рад меня снова видеть. Оно и понятно, он был одним из моих малышей в прошлом году…

– Так, ради бога, Майк, подожди-ка минутку. Что значит – он был одним из твоих малышей?

Пацан усмехнулся: