Он тут же отреагировал:

– Сестренка, тебе лучше вернуться в дом.

– Через минуту она сможет уйти. Если уж соглашению суждено отправиться за борт, мисс Барстоу должна увидеть, как оно идет на дно. Оно вам не по душе? Почему же вы позволили сестре одной отправиться к Вульфу и заключить его? Он был бы рад встретиться с вами. Он сказал вашей сестре, что мы продолжим расследование в любом случае. Это наш бизнес, и не такой уж он мерзкий, по мнению тех, кто имел с нами дело. Я повторю вам то же самое: согласитесь вы следовать соглашению или нет, мы намерены выяснить, кто убил Питера Оливера Барстоу. Если вас интересует мое мнение, то я считаю, что ваша сестра заключила великолепную сделку. И коль скоро вы с этим не согласны, на то должны быть какие-то причины. Их мы тоже выясним при расследовании.

– Ларри, – произнесла мисс Барстоу с многозначительной интонацией. Потом повторила: – Ларри. – Она одновременно и выговаривала ему, и напоминала, и просила.

– Ну, давайте же, – продолжал я. – Вы на взводе. На протяжении всего обеда вы сверлили меня взглядом, но это не особенно вам помогло. Вот если в вашем самолете что-то сломается, вы ведь не броситесь пинать его и кричать, не так ли? Вы снимете пиджак и поможете его чинить.

Он сидел и смотрел – не на меня, а на сестру. Нижняя губа выпячена, как у ребенка, готового вот-вот поднять рев, или взрослого, вознамерившегося послать всех к чертям.

– Хорошо, сестренка, – выдавил наконец из себя Лоренс Барстоу. Извиняться передо мной он явно не собирался, но это можно отложить и на черный день, подумал я.

Когда я начал забрасывать его вопросами, он взял себя в руки. Отвечал Ларри быстро и точно и, насколько мне виделось, не особенно-то задумывался или колебался. Даже упоминание сумки с клюшками, заставившее его сестру забиться, словно выброшенная на берег рыба, не вызвало у него замешательства. Из университетского городка сумку привезли на грузовике, в легковом автомобиле никакого багажа не было, за исключением чемодана его матери. Когда в три часа дня грузовик подъехал к дому, его сразу же разгрузили и разнесли вещи по своим местам. Сумку с клюшками, по-видимому, отнесли прямиком в комнату отца, хотя доподлинно это ему, Ларри, неизвестно. Они с отцом договорились сыграть в гольф за завтраком в то воскресенье.

– Кто это предложил? Вы или ваш отец?

Этого он не помнил. Когда отец спустился после обеда, сумка была у него под мышкой. Они доехали до клуба «Грин медоу» на седане, припарковались, после чего отец с сумкой отправился прямо к первой метке, а Ларри пошел в здание клуба за мальчиками-носильщиками. Ему самому было безразлично, кто таскает его клюшки, но вот отец привык к одному парнишке прошлым летом, и по случайности этот малый как раз оказался там, Ларри позвал его и еще одного. На пути к первой метке Ларри повстречались Кимболлы, также готовые начать игру. Он не видел Мануэля несколько месяцев, и ему не терпелось обсудить планы на лето. Поэтому он предложил им сыграть четверкой, будучи уверенным, что отец не станет возражать. Когда они пришли к первой метке, отец практиковался в сторонке с мэши (клюшкой, имеющей железную головку). Питер Оливер Барстоу тепло поприветствовал Кимболлов, обрадовался мальчику и послал его собирать мячи.

Они подождали, когда начнутся две-три другие партии, и приступили к игре сами. Первым бил Мануэль Кимболл, затем Ларри, за ним Барстоу и последним старший Кимболл. Ларри не помнил, откуда отец взял драйвер – из сумки или из рук мальчика, – потому что, ожидая своей очереди, увлекся разговором с Мануэлем, а непосредственно перед ударом отца сам пробивал. Но он очень хорошо запомнил отцовский удар по мячу – ввиду исключительных обстоятельств. В конце взмаха клюшка странно дернулась, мяч полетел крайне неудачно, а Барстоу вскрикнул и с испуганным выражением лица принялся тереть живот. Ларри прежде никогда не доводилось видеть, чтобы отец столь неожиданно и основательно утрачивал на людях свою обычную светскость. Когда у отца спросили, что́ случилось, он пробормотал что-то про осу или шершня и стал расстегивать рубашку. Ларри поразила тревога отца, и он осмотрел кожу у него на животе. Там обнаружился крошечный след от укола, едва различимый. Отец успокоился и настоял на том, что ничего страшного не произошло. Старший Кимболл пробил по мячу, и они двинулись по фервею, травянистой дорожке между лунками.

Все последующее не раз описывали газеты. Через полчаса на подступах к четвертой лунке Барстоу внезапно повалился на землю и засучил ногами, цепляясь пальцами за траву. Он был все еще жив, когда мальчик, носивший его клюшки, схватил его за руку, но испустил дух к тому времени, когда подбежали остальные. Собралась толпа, в которой оказался и доктор Натаниэль Брэдфорд, старинный друг семьи Барстоу. Мануэль Кимболл сходил за седаном и по краю фервея подогнал его к месту трагедии. Тело положили на заднее сиденье машины, туда же сел и доктор Брэдфорд, положив голову старого друга себе на колени, а Ларри сел за руль.

Лоренс Барстоу ничего не помнил о сумке с клюшками. Совершенно ничего. Ему было известно, что, по словам мальчика, тот поставил сумку спереди, прислонив к сиденью, но Ларри не помнил, чтобы она попадалась ему на глаза во время езды или в какое другое время. Он рассказал, что проехал шесть миль медленно и осторожно и лишь по прибытии домой обнаружил, что вся его нижняя губа в крови – так он ее прикусил. Лгал он лучше своей сестры. Если бы она раньше не выдала себя, я вполне мог бы купиться на его рассказ. Я цеплялся к каждой мелочи, как только умел, но он ни разу не сбился.

Тогда я махнул на сумку рукой и спросил его о Кимболлах. Тут он слово в слово вторил сестре. Достойных упоминания контактов между семьями не было. Единственной связью служили его отношения с Мануэлем, основанные на тех услугах, которые Мануэль мог оказывать ему в качестве владельца и пилота самолета. Ларри намеревался обзавестись собственной машиной, как только получит лицензию.

Затем я задал вопрос, который спровоцировал такой взрыв эмоций у миссис Барстоу перед обедом. Я приставал с ним и к Ларри, и к его сестре, но не вызвал никаких вспышек – вообще ничего. Они заявили, что не знают никого, кто затаил бы обиду на их отца, испытывал к нему ненависть и вражду, что ничего подобного нет и никогда не было. За свою выдающуюся карьеру – а Барстоу стал ректором Холланда в сорок восемь, десять лет назад – он много раз встречал сопротивление, но неизменно преодолевал его мягкой настойчивостью, а не силой. Личная жизнь его ограничивалась домом. Сын, насколько я понял, глубоко уважал отца и испытывал к нему определенную привязанность. Дочь его любила. Они сошлись на том, что никто не мог его ненавидеть. Когда это говорила дочь – зная, что́ я слышал из уст ее матери всего три часа назад, – в ее глазах угадывались одновременно вызов и мольба.

Приступив к расспросам о докторе Брэдфорде, я обратился к мисс Барстоу, а не к ее брату. После того как протекало наше общение, я ожидал некоторой неуверенности и утаивания, но в итоге не заметил и намека на что-то подобное. Она просто рассказала мне, что Брэдфорд учился с ее отцом в колледже, дружил с ним, а когда овдовел, стал практически членом семьи. Он был своим человеком в доме, особенно летом, когда жил по соседству. Брэдфорд исполнял обязанности их семейного врача, и именно на него они в основном полагались в лечении миссис Барстоу, хотя он и приглашал специалистов для консультаций.

– Он вам нравится? – спросил я.

– Нравится?

– Да. Вам нравится доктор Брэдфорд?

– Конечно. Он один из достойнейших и прекраснейших людей, которых я знаю.

Я обратился к ее брату:

– А вам он нравится, мистер Барстоу?

Ларри нахмурился. Он, определенно, устал, однако обнаруживал достаточно терпения на протяжении тех двух часов, что я донимал его.

– Вполне. Сестра все верно говорит, вот только любит он поучать. Сейчас-то он, конечно, меня не донимает, но ребенком я обычно от него прятался.

– Вы приехали сюда из университетского городка днем в субботу. Посещал ли вас доктор Брэдфорд с того времени до двух часов в воскресенье?

– Не помню… Ах да, конечно. Он ужинал с нами в субботу.

– Допускаете ли вы возможность того, что это он убил вашего отца?

Ларри уставился на меня:

– Господи помилуй. Вы что, решили меня шокировать?

– А вы, мисс Барстоу?

– Чушь.

– Конечно чушь. Как бы то ни было, кто первым предложил, чтобы Брэдфорд констатировал смерть от сердечной недостаточности? Кто-то из вас? Он?

Ларри испепелял меня взглядом. Его сестра спокойно ответила:

– Вы сказали, что мое присутствие требуется вам, чтобы я следила за соблюдением уговора. Что ж, мистер Гудвин. Я была… достаточно терпелива.

– Ладно. Оставим это. – Я повернулся к ее брату: – Вы снова сердитесь, мистер Барстоу. Бросьте. Люди вроде вас не привыкли к дерзостям, но вы были бы удивлены тем, сколь легко от них отмахнуться, не причинив вреда никому. Осталась лишь парочка вопросов. Где вы были между семью вечера и полночью в понедельник, пятого июня?

Он все еще сверкал глазами:

– Не помню. С чего бы мне это помнить?

– А вы напрягите память. Это отнюдь не еще одна дерзость. Я серьезно настаиваю на вашем ответе. Понедельник, пятое июня. Похороны вашего отца были во вторник. Я спрашиваю о вечере перед похоронами.

Мисс Барстоу вмешалась:

– Я могу сказать вам.

– Я предпочел бы услышать это от него. В качестве одолжения.

Он все-таки ответил:

– Не вижу причин, чтобы не отвечать. Или же ответить. Я был здесь, дома.

– Весь вечер?

– Да.

– Кто еще был здесь?

– Мои мать и сестра, слуги и Робертсоны.

– Робертсоны?

– Я же сказал.

Снова подключилась его сестра:

– Робертсоны – наши старые друзья. Мистер и миссис Блэр Робертсон и две их дочери.

– Во сколько они приехали?

– Сразу после ужина. Мы даже не успели закончить. Где-то полвосьмого.