Она рассмеялась каким-то лающим смехом.

– Что ж, похоже, все кончено. Интересно, каково это быть мертвой?..

Тут я увидел, что она держит в руке мой револьвер.

– Брось его! – заорал я.

– Пока, Дешевка. Придет и твое время!

Я рванулся к ней, но она, отпихнув мою руку, вскинула револьвер и, прижав к виску, нажала на спуск.

Вспышка выстрела ослепила меня, грохот оглушил. Я почувствовал на своем лице что-то липкое и мокрое и, содрогаясь всем телом, вывалился из машины. Я стоял дрожа, промакивая лицо платком, а из открытой дверцы вилась тонкая струйка дыма.



Сержант О'Халлорен сидел за своим столом, катая карандаш по промокашке.

Напротив него, на скамье у стены, сидели пятеро сорванцов из банды Призрака, юнцы в возрасте от десяти до пятнадцати лет, одетые в униформу, состоящую из грязных джинсов и черной рубашки.

Я произвел сенсацию, когда показался на пороге в сопровождении двух патрульных полисменов: это по всему было видно.

В заскорузлом шелковом парике, криво сидящем на голове, заляпанной кровью Реи рубашке, с кровоподтеком на челюсти, нанесенным ретивым полицейским, наручниками, защелкнутыми на кистях рук, сфотографированный, я произвел бы сенсацию где угодно.

Мое появление вызвало оживленное перешептывание среди парнишек, и О'Халлорен, подавшись вперед, рявкнул:

– Молчать, маленькие негодяи, или я сейчас возьмусь за вас!

Мне показалось, что я вернулся по времени назад.

Один из полицейских прошел вперед и начал излагать суть дела. Я улавливал только обрывки его фраз: «Национальное шоссе…», «мгновенная смерть…», «револьвер в руке…» Временами его голос замолкал, пока О'Халлорен все старательно записывал.

Я понимал, что меня принимают за убийцу Реи, и ничего не мог с ним поделать. В течение долгого возвращения в Луисвилл у меня было достаточно времени все обдумать. Самоубийство Реи явилось для меня сильнейшей встряской, вернувшей, как это ни странно, к тому состоянию, в котором я пребывал накануне смерти Джуди. Я вновь стал самим собой и мог спокойно проанализировать свои действия. Моя подсознательная жадность и зависть всегда толкали меня на скользкую дорожку. Именно моя жадность привела к такому трагическому финалу, как смерть Сидни. Из-за патологической жадности я убил Фела Моргана. Я помнил тот момент, когда пальцы легли на спусковой крючок револьвера, нацеленного в голову Реи.

И время возвращения в Луисвилл стало для меня моментом постижения истины.

Наконец О'Халлорен закончил запись и поманил меня к себе. Но я неподвижно стоял до тех пор, пока полицейский не начал толкать меня к столу сержанта.

– Ваше имя? – требовательно спросил О'Халлорен.

– Лоуренс Полторы Тысячи Долларов Карр, – ответил я.

Он подался вперед, его маленькие жесткие глазки раскрылись пошире, затем мне показалось, что он узнал меня.

– Снимите с него этот дурацкий парик, – приказал он полицейскому. Тот моментально выполнил приказание и положил парик на стол перед сержантом.

О'Халлорен некоторое время смотрел на него, потом шумно вздохнул и обратился ко мне:

– Ты имеешь право говорить все, что угодно, но знай, что бы ты ни сказал, все это может быть использовано против тебя.

– Она устала от жизни так же, как и я, – сказал я. – Она хотела умереть, так что мне пришлось застрелить ее.

Он фыркнул, затем откинулся на спинку стула, глядя на патрульных.

– У него, вероятно, крыша поехала. Так просто признаться в убийстве.

Итак, я был препровожден в отдел по расследованию убийств. Лейтенант, под чью юрисдикцию я попал, был маленьким человеком с седыми волости, жесткими, стального цвета глазами, красным лицом и агрессивно выдвинутой вперед челюстью.

Он задал мне несколько вопросов, но в этот момент я не был расположен к разговору. Я упорно молчал, уставясь неподвижным взглядом в пол, и даже когда он ударил меня по лицу, я не открыл рта. Наконец меня заперли в камере.

Я сидел там, спрашивая себя, как я мог стать причиной смерти человека, который так хорошо относился ко мне, что даже оставил мне большую часть своего состояния.

Мне принесли еду, но я отказался.

Позже О'Халлорен зашел в мою камеру и, засунув пальцы за ремень, некоторое время разглядывал меня.

– Чего ты добиваешься, мерзавец? – спросил он, и, к моему удивлению, голос его звучал достаточно дружелюбно. – Сейчас не время для такого поведения… Предположим, ты расскажешь мне, как все это случилось?

Я упрямо глянул на него.

– Я убил ее. Остальное неважно.

О'Халлорен почесал под мышкой.

– Лейтенант хотел бы знать, когда вы сделаете заявление. – Он водрузил шляпу на голову. – Слушай, мерзавец, если бы не кое-какие обстоятельства, меня бы здесь не было…

Я видел, что его что-то беспокоит.

– Чего вы хотите? – спросил я.

Он опять сдернул шляпу, потоптался по камере, потом решительно повернулся в мою сторону.

– Сугубо между нами. Я думаю, у вас что-то неладно с головой, так что я не верю, что вы могли убить ее. Я думаю, для тебя будет лучшим молчать и ждать, когда приедет твой адвокат.

– Вы думаете, я сумасшедший?

Он кивнул.

– Угу… все путем. Послушай мой совет. Сиди тихо. Я сообщу в Парадиз-Сити твоему адвокату, а также партнеру Тому Люсу. А пока сиди тихо.

Это была бы последняя вещь на свете – чтобы Том Люс увидел меня в столь неприглядном положении.

– Скажи лейтенанту, что я готов сделать заявление.

О'Халлорен некоторое время переминался с ноги на ногу.

– Смотри, парень, лучше тебе сделать вид, что ты не в своем рассудке, но если ты будешь упрямиться, я вряд ли смогу помочь тебе, – он подался вперед и понизил голос. – Зачем лишнее беспокойство. Понимаешь… Я вызвал мисс Бакстер и разговаривал с ней… она просила помочь тебе. Вот так-то, парень.

Дженни?

Я ни в коей мере не желал, чтобы Дженни повторила путь Джуди… Чудесно, что она беспокоится обо мне, но слишком поздно.

– Скажи лейтенанту, что я готов сделать заявление, – сказал я.

О'Халлорен удивленно уставился на меня, потом махнул рукой.

– Должен сказать, что тебе грозит как минимум пятнадцать лет тюремного заключения, – сказал он, и я видел, что он встревожен. – Даже если они придут к выводу, что ты невменяем, ты получишь лет десять.

Но я уже принял решение.

– Скажи лейтенанту, что я готов сделать заявление. – Ведь с какой стороны ни взгляни, я виноват в смерти Сидни. – Пятнадцать лет… десять лет? Что ж, это действительно перемена обстановки, не так ли?