– Простите, сэр, – отозвался мистер Уэллер, – но стоит мне подумать об этом-вот Джобе, и я должен приоткрыть клапан дюйма на два.

– Словом, сэр, – продолжал мистер Пиквик, – прав ли мой слуга, когда подозревает, что некий капитан Фиц-Маршалл часто бывает у вас в доме? Потому что, добавил мистер Пиквик, заметив, что мистер Напкинс готов его прервать с величайшим негодованием, – если это так, я знаю, что этот человек...

– Тише, тише, – сказал мистер Напкинс, закрывая дверь. – Вы знаете, сэр, что этот человек...

– Беспринципный авантюрист, бесчестный человек, который живет на чужой счет и делает легковерных людей своими жертвами, сэр, – нелепыми, одураченными, несчастными жертвами, сэр! – ответил взволнованный мистер Пиквик.

– Боже мой! – воскликнул мистер Напкинс, густо краснея и мгновенно меняя тон. – Боже мой, мистер...

– Пиквик, – подсказал Сэм.

– Пиквик, – повторил судья, – боже мой, мистер Пиквик... пожалуйста, присядьте... что вы говорите? Капитан Фиц-Маршалл?

– Не называйте его ни капитаном, ни Фиц-Маршаллом, – сказал Сэм, – он ни то, ни другое. Бродячий актер, вот кто он такой, а зовут его Джингль! А если есть на свете волк в шелковичной паре, так это Джоб Троттер!

– Это истинная правда, сэр, – сказал мистер Пиквик, отвечая на изумленный взгляд судьи. – В этом городе у меня есть одно только дело: разоблачить человека, о котором мы сейчас говорим.

Мистер Пиквик начал передавать в пораженное ужасом ухо мистера Напкинса краткий перечень преступлений мистера Джингля. Он рассказал, как встретился с ним впервые, как Джингль удрал с мисс Уордль, как он за денежное вознаграждение беззаботно отказался от этой леди, как он его самого заманил в женский пансион в полночь и как он (мистер Пиквик) считает теперь своим долгом уличить его в присвоении носимого им в настоящее время имени и звания.

По мере того как развертывался рассказ, вся горячая кровь в теле мистера Напкинса поднялась до самых кончиков его ушей. Он подцепил капитана на соседнем ипподроме. Очарованные длинным списком его аристократических знакомств, его путешествиями в дальние страны и изысканными манерами, миссис Напкинс и мисс Напкинс демонстрировали капитана Фиц-Маршалла, цитировали капитана Фиц-Маршалла, носились с капитаном Фиц-Маршаллом в избранном кружке своих знакомых так, что их закадычные друзья, миссис Поркенхем, и все мисс Поркенхем, и мистер Сидни Поркенхем готовы были умереть от зависти и отчаяния. А теперь узнать вдруг, что он нищий, авантюрист, бродячий комедиант, и если не мошенник, то так похож на мошенника, что разницу установить трудно! О небо! Что скажут Поркенхемы! Каково будет торжество мистера Сидни Поркенхема, когда он узнает, что его ухаживанием пренебрегли ради такого соперника! Как встретит он, Напкинс, взгляд старого Поркенхема на ближайшей квартальной сессии судей! А какой это будет козырь для оппозиционной партии, когда эта история разгласится!

– Но в конце концов, – сказал после долгого молчания, на секунду повеселев, мистер Напкинс, – в конце концов это голословное заявление. Капитан Фиц-Маршалл – человек с обворожительными манерами, и, я думаю, у него немало врагов. Какими, скажите, пожалуйста, доказательствами вы можете подкрепить это сообщение?

– Сведите меня с ним, – сказал мистер Пиквик, – вот все, о чем я прошу и на чем настаиваю. Сведите с ним меня и моих друзей, больше никаких доказательств не понадобится.

– Ну, что ж, – сказал мистер Напкинс, – это очень не трудно сделать, так как он будет у меня сегодня вечером, а затем нет необходимости предавать это дело огласке, ради... ради, знаете ли, самого молодого человека. Но прежде всего я бы хотел обсудить с миссис Напкинс уместность такого шага. Во всяком случае, мистер Пиквик, мы должны покончить с этим судебным делом раньше, чем предпринять что-либо другое. Не угодно ли вам вернуться в соседнюю комнату?

И они вернулись в соседнюю комнату.

– Граммер! – произнес грозным голосом судья.

– Ваш-шесть? – отозвался Граммер, улыбаясь, как улыбаются фавориты.

– Пожалуйста, сэр, – сурово сказал судья, – избавьте меня от такого легкомыслия. Оно весьма неуместно, и, смею уверить, у вас мало оснований улыбаться. Показания, которые вы мне только что дали, в точности соответствуют положению вещей? Только будьте осторожны, сэр.

– Ваш-шесть, – заикаясь, начал Граммер, – я...

– Ага, вы смущены! – сказал судья. – Мистер Джинкс, вы замечаете это смущение?

– Разумеется, сэр, – ответил Джинкс.

– Повторите ваше показание, Граммер, – сказал судья, – и я еще раз предупреждаю вас: будьте осторожны. Мистер Джинкс, записывайте его слова.

Злополучный Граммер начал снова излагать свою жалобу, но, в силу того что мистер Джинкс запечатлевал его слова, а судья припечатывал их, а также из-за своей природной склонности говорить бессвязно и крайнего смущения, он меньше чем в три минуты запутался в такой паутине противоречий, что мистер Напкинс тут же заявил о том, что не верит ему. Поэтому штрафы были отменены, а мистер Джинкс мгновенно нашел двух поручителей.

Когда вся эта торжественная процедура была закончена удовлетворительным образом, мистер Граммер был позорно изгнан – устрашающий пример того, сколь неустойчиво человеческое величие и сколь ненадежно благоволение великих людей.

Миссис Напкинс была величественная дама в ярко-розовом газовом тюрбане и светло-каштановом парике. Мисс Напкинс обладала всем высокомерием мамаши, но без тюрбана, и ее злобным нравом, но без парика, и всякий раз, когда проявление этих двух милых качеств сталкивало мать и дочь с какой-нибудь неприятной проблемой, что случалось нередко, они действовали сообща, слагая вину на плечи мистера Напкинса. Поэтому, когда мистер Напкинс отыскал миссис Напкинс и передал сообщение, сделанное мистером Пикником, миссис Напкинс вдруг припомнила, что она всегда подозревала нечто в этом роде, она всегда говорила, что это случится, ее советам никогда не следовали, она поистине не знает, за кого ее принимает мистер Напкинс, и так далее и так далее.

– Подумать только! – воскликнула мисс Напкинс, выжимая из уголков глаз по слезинке весьма миниатюрных размеров. – Подумать только, что меня так одурачили!

– О! Ты можешь поблагодарить своего папашу, дорогая моя, – сказала миссис Напкинс. – Как я молила и просила этого человека разузнать о семье капитана, как я настаивала и убеждала его сделать какой-нибудь решительный шаг! Я совершенно уверена, что никто этому не поверит... никто.

– Но, дорогая моя... – начал мистер Напкинс.

– Молчи, несносный! Молчи! – сказала миссис Напкинс.

– Милая моя, – сказал мистер Напкинс, – ты не скрывала своей глубокой симпатии к капитану Фиц-Маршаллу. Ты постоянно приглашала его к нам, моя дорогая, и не упускала случая ввести его в другие дома.

– А что я тебе говорила, Генриетта? – тоном глубоко оскорбленной женщины воскликнула миссис Напкинс, взывая к дочери. – Не говорила ли я, что твой папа вывернется и во всем будет обвинять меня? Не говорила я?

При этом миссис Напкинс расплакалась.

– О папа! – с упреком воскликнула мисс Напкинс. И тоже расплакалась.

– Это уж слишком – укорять меня, будто я виновата во всем, когда он сам поставил нас в такое позорное и смешное положение! – возопила миссис Напкинс.

– Как мы теперь покажемся в обществе! – сказала мисс Напкинс.

– Как мы встретимся с Поркенхемами! – воскликнула миссис Напкинс.

– Или с Григгами! – воскликнула мисс Напкинс.

– Или со Сламминтаукенами! – воскликнула миссис Напкинс. – Но какое до этого дело твоему папе! Ему что!

При этой ужасной мысли миссис Напкинс в отчаянии зарыдала, и мисс Напкинс последовала ее примеру.

Слезы миссис Напкинс продолжали струиться с большой стремительностью, пока она выгадывала время, чтобы обдумать создавшееся положение, и пока не решила мысленно, что наилучшим выходом будет предложить мистеру Пиквику и его друзьям остаться у них до прибытия капитана и таким образом предоставить мистеру Пиквику случай, которого он искал. Если выяснится, что он сказал правду, капитану можно будет отказать от дома, не разглашая этой истории, а Поркенхемам объяснить его исчезновение, сказав, что благодаря влиянию его семьи при дворе он назначен на пост генерал-губернатора в Сьерра-Леоне, или Соугер Пойнт, или еще в какое-нибудь из тех мест с целебным климатом, которые так очаровывают европейцев, что им редко удается, раз попав туда, вернуться на родину.

Когда миссис Панкине осушила свои слезы, то и мисс Напкинс осушила свои, и мистер Напкинс был очень рад уладить дело так, как предлагала миссис Напкинс. Таким образом, мистер Пиквик и его друзья, смывшие все следы недавнего столкновения, были приглашены к обеим леди и вскоре после этого – к обеду; а мистер Уэллер, которого судья со свойственной ему проницательностью признал по истечении получаса одним из чудеснейших малых, был препоручен заботам и попечению мистера Мазля, который уделил ему особое внимание и с превеликим удовольствием повел его вниз.

– Как вы себя чувствуете, сэр? – осведомился мистер Мазль, провожая мистера Уэллера в кухню.

– Никакой особой перемены не произошло в моем организме с тех пор, как вы торчали за креслом вашего командира в кабинете, – ответил Сэм.

– Вы простите, что я в то время не обратил на вас должного внимания, – сказал мистер Мазль. – Нас хозяин тогда еще не познакомил. Ах, как вы ему понравились, мистер Уэллер, уверяю вас!

– Да что вы! – отозвался Сэм. – Это в высшей степени любезно с его стороны.

– Не правда ли? – подхватил мистер Мазль.

– Такой шутник... – продолжал Сэм.

– И такой мастер говорить, – сказал мистер Мазль. – Как мысли-то у него текут!

– Удивительно! – ответил Сэм. – Они так и брызжут и стукаются головами так, что как будто оглушают друг друга. Трудно даже догадаться, куда он клонит!