Мистер Граммер покивал головой, давая понять, что никогда он этого не забудет. Впрочем, он и не мог забыть, поскольку об этом упоминалось ежедневно.

– А это еще более противоконституционный поступок, – продолжал судья, еще большее нарушение мира и спокойствия и грубое нарушение прерогатив его величества. Дуэль – одна из самых бесспорных прерогатив его величества, если я не ошибаюсь, не правда ли, мистер Джинкс?

– Особо оговоренная в Великой хартии[82], сэр, – ответил мистер Джинкс.

– Один из самых блестящих перлов британской короны, отторгнутый у его величества баронами, если я не ошибаюсь, не так ли, мистер Джинкс? – сказал судья.

– Совершенно верно, сэр, – ответил мистер Джинкс.

– Прекрасно! – сказал судья, горделиво приосанившись. – Прерогатива не должна быть попрана в этой части владений короля. Граммер, возьмите подкрепление я приведите эти приказы в исполнение как можно скорей. Мазль!

– Слушаю, ваша честь.

– Проводите леди.

Мисс Уитерфилд ушла, глубоко потрясенная учеными справками судьи; мистер Напкинс ушел завтракать; мистер Джинкс ушел в самого себя, ибо это было единственное место, куда он мог уйти, за исключением дивана, служившего ему постелью в маленькой общей комнате, которая днем была занята семьей его квартирной хозяйки; мистер Граммер ушел, дабы исполнением нового поручения смыть оскорбление, нанесенное ему и другому представителю его величества, бидлу, утром этого дня.

В то время как подготовлялись эти твердые и решительные меры к охранению «королевского мира», мистер Пиквик со своими друзьями, ничего не подозревая о надвигающихся великих событиях, мирно уселись за обед; все были разговорчивы и общительны. Мистер Пиквик только что начал рассказывать о своих ночных приключениях, к великому удовольствию учеников, а в особенности мистера Тапмена, как вдруг дверь открылась и какая-то противная физиономия просунулась в комнату. Глаза этой противной физиономии в течение нескольких секунд внимательно осматривали мистера Пиквика и, по всем признакам, остались вполне удовлетворены своим исследованием, ибо фигура, коей принадлежала противная физиономия, медленно втиснулась в комнату и предстала в образе пожилого субъекта в сапогах с отворотами. Чтобы не держать читателя и далее в неизвестности, скажем коротко: это были блуждающие глаза мистера Граммера, а фигура была фигурой этого же джентльмена.

Поведение мистера Граммера было профессиональным, но своеобразным. Первым его актом было запереть изнутри дверь на задвижку, вторым – тщательно вытереть голову и лицо бумажным носовым платком, третьим – положить шляпу, с бумажным носовым платком внутри, на ближайший стул, и четвертым – вытащить из внутреннего кармана сюртука короткий жезл, увенчанный медной короной, которым он, как мрачное привидение, поманил мистера Пиквика.

Мистер Снодграсс первый нарушил молчание, вызванное общим недоумением. Сначала он пристально посмотрел на мистера Граммера, а затем выразительно сказал:

– Это частное помещение, сэр... частное помещение.

Мистер Граммер покачал головой и ответил:

– Для его величества не существует частных помещений, раз мы переступили порог дома, таков закон. Воображают, будто дом англичанина – его крепость. Вздор!

Удивленные пиквикисты переглянулись.

– Кто из вас мистер Тапмен? – спросил мистер Граммер.

Интуитивно он представлял себе мистера Пиквика; его он узнал с первого взгляда.

– Мое имя Тапмен, – отозвался этот джентльмен.

– Мое имя – закон! – сказал мистер Граммер.

– Как? – задал вопрос мистер Тапмен.

– Закон! – ответил мистер Граммер. – Закон, власть гражданская и исполнительная – это мои титулы, а вот мое полномочие: «Пробел – Тапмен, пробел Пиквик[83]... против мира державного нашего государя короля[84]... и предусматривая». Все в надлежащем порядке. Вы арестованы, Пиквик и Тапмен... вышеназванные.

– Что значит эта наглость? – сказал мистер Тапмен, вскакивая с места. – Потрудитесь выйти отсюда!

– Ах, так! – крикнул мистер Граммер, быстро ретируясь к двери и приоткрывая ее на дюйм или на два, – Дабли!

– Здесь! – послышался густой низкий голос из коридора.

– Сюда, Дабли! – сказал мистер Граммер.

В ответ на команду грязнолицый мужчина ростом выше шести футов и соответственного сложения протиснулся в полуоткрытую дверь (сильно покраснев во время этой операции) и очутился в комнате.

– Другие специальные констебли за дверью, Дабли? – осведомился мистер Граммер.

Мистер Дабли, человек немногословный, утвердительно кивнул головой.

– Введите свой отряд, Дабли, – сказал мистер Граммер.

Мистер Дабли исполнил приказание, и в комнату ввалились человек шесть, снабженные дубинками с медной короной. Мистер Граммер засунул свой жезл в карман и посмотрел на мистера Дабли, мистер Дабли засунул свой жезл в карман и посмотрел на отряд; констебли засунули свои жезлы в карман и посмотрели на мистеров Тапмена и Пиквика.

Мистер Пиквик и его ученики встали как один человек.

– Что означает это грубое вторжение в помещение, которое я занимаю? – сказал мистер Пиквик.

– Кто смеет меня арестовать? – сказал мистер Тапмен.

– Что вам здесь нужно, канальи? – сказал мистер Снодграсс.

Мистер Уинкль не сказал ничего, но уставился на Граммера и пожаловал его таким взглядом, который пронзил бы насквозь его мозг, если бы Граммер был способен что-нибудь почувствовать. Но при существующем положении вещей сколько-нибудь заметного воздействия этот взгляд не оказал.

Когда представители исполнительной власти заметили, что мистер Пиквик и его друзья склонны оказать сопротивление закону, они крайне выразительно засучили рукава, словно сшибить сперва с ног, а затем подобрать – акт чисто профессиональный; нужно было только решиться, а уж там все произойдет само собою. Эта демонстрация не ускользнула от внимания мистера Пиквика. Пошептавшись несколько секунд с мистером Тапменом, он выразил готовность отправиться в резиденцию мэра, но попросил всех прибывших и прибывающих иметь в виду его твердое намерение немедленно по освобождении протестовать против такого чудовищного нарушения его привилегий англичанина; в ответ на это все прибывшие и прибывающие очень весело расхохотались, за исключением одного мистера Граммера, который, по-видимому, считал, что малейшее сомнение в божественном праве судей есть недопустимое кощунство.

Но когда мистер Пиквик выразил готовность склониться пред законами своей страны и когда лакеи, конюхи, горничные, форейторы, которые предвкушали приятную суматоху, вытекавшую из его угрожающего упрямства, начали расходиться, разочарованные в своих ожиданиях, возникло одно непредвиденное затруднение. Несмотря на все свое почтение к законным властям, мистер Пиквик решительно возражал против появления на людных улицах в окружении и под охраной служителей правосудия, подобно простому преступнику. Мистер Граммер, принимая во внимание смятенные чувства населения (ибо день был полупраздничный и мальчишки еще не разошлись по домам), столь же решительно возражал против того, чтобы идти по другой стороне улицы, и отказывался поверить на слово мистеру Пиквику, что тот отправится прямо к судье, а мистер Пиквик и мистер Тапмен не менее энергически протестовали против расходов по найму кареты, являющейся единственным респектабельным экипажем, какой можно было получить. Спор разгорался, а дилемма оставалась неразрешимой; но как раз в тот момент, когда исполнительная власть собиралась преодолеть нежелание мистера Пиквика отправиться к судье избитым способом, заключавшимся в том, чтобы отнести его туда, кто-то вспомнил, что во дворе гостиницы стоит старый портшез[85], который, будучи первоначально сооружен для подагрического джентльмена солидных размеров, выдержит мистера Пиквика не хуже, чем современный легкий двухместный экипаж. Портшез был нанят и доставлен в вестибюль гостиницы, мистер Пиквик и мистер Тапмен втиснулись в него и опустили шторы; два носильщика были быстро найдены, и процессия тронулась в путь в торжественном порядке. Специальные констебли окружали носилки; мистер Граммер и мистер Дабли с триумфом шагали впереди; мистер Снодграсс и мистер Уинкль шли рука об руку сзади; а неумытое население Ипсуича замыкало шествие.

Для городских лавочников, – хотя они имели очень смутное представление о природе преступления, – это зрелище не могло не быть весьма назидательным и благотворным. Это была властная рука правосудия, опустившаяся с силой двадцати золотобитов на двух преступников, прибывших из самой столицы; могучей машиной руководил их собственный судья, и ее обслуживали их собственные блюстители порядка; и благодаря их соединенным усилиям оба преступника были надежно заперты в тесном портшезе. Многочисленны были одобрительные и восторженные возгласы, приветствовавшие мистера Граммера, когда он с жезлом в руке возглавлял шествие, громки и протяжны были крики, поднятые неумытыми гражданами, и среди этих единодушных изъявлений общественного одобрения процессия подвигалась медленно и величественно вперед.

Мистер Уэллер в утренней куртке с черными коленкоровыми рукавами возвращался в довольно мрачном расположении духа после безрезультатного созерцания таинственного дома с зеленой калиткой, как вдруг, подняв глаза, узрел толпу, запрудившую улицу и окружавшую некий предмет, весьма похожий на портшез. Желая отвлечь мысли от своего неудачного предприятия, он отступил в сторону, чтобы поглазеть на толпу, и, убедившись, что она выражает восторг преимущественно для собственного своего удовольствия, немедленно начал (для поднятия своего духа) тоже орать изо всех сил.

Проследовал мистер Граммер, проследовал мистер Дабли, проследовал портшез, проследовал отряд охраны, а Сэм все еще отвечал на восторженные клики толпы и размахивал шляпой, словно был вне себя от радости (хотя, конечно, он ни малейшего представления не имел о происходящем), как вдруг его остановило неожиданное появление мистера Уинкля и мистера Снодграсса.