— Не знаю, что и сказать… — начал Эллери.

— Зато я знаю, — прервал инспектор. — Огромное спасибо!

— А где именно в Новой Англии?

Бенедикт и Марш обменялись ироничными взглядами.

— В маленьком городке, — ответил Бенедикт. — Сомневаюсь, Эллери, чтобы ты когда-нибудь слышал о нем. Он называется Вайтсвилл.

— Вайтсвилл? — Эллери сделал паузу. — Ты имеешь в виду Райтсвилл? И у тебя там поместье, Джонни?

— Уже много лет.

— Но я никогда не знал…

— Я же говорил, что не распространялся об этом. Купил его через подставное лицо, чтобы было где отращивать волосы, когда мне все это осточертеет, — а такое бывает чаще, чем ты думаешь.

— Прости, Джонни. — Эллери виновато хлопнул себя по груди. — Я был форменной вонючкой.

— Местечко скромное и вполне буржуазное — в стиле моего прадеда, который, между прочим, был плотником.

— Но почему именно Райтсвилл?

Бенедикт усмехнулся:

— Ты достаточно его разрекламировал.

— Райтсвилл служит мне личным рецептом от недуга, который периодически меня беспокоит.

— Как будто он этого не знает! — сказал Марш. — Джонни шел по следам твоих приключений, Эллери, как Марк Антоний за Цезарем. Особенно его интересуют райтсвиллские истории. Он постоянно проверяет их в поисках ошибок.

— Это, джентльмены, похоже на возобновление прекрасной дружбы,[18] — сказал Эллери. — А ты уверен, что мы не потесним тебя, Джонни?

Они прошли через освященный веками ритуал протестов и заверений, обменялись рукопожатиями, а тем же вечером посыльный доставил конверт с двумя ключами и запиской:


«Дорогой брюзга! Меньший ключ от гостевого коттеджа, а больший — от большого дома на случай, если вам понадобится войти туда за жратвой, выпивкой, одеждой или еще чем-нибудь (впрочем, это добро имеется и в коттедже, хотя и не в таком изобилии). Можете пользоваться чем хотите в обоих домах. Сейчас там пусто (у меня нет управляющего, хотя старикашка по имени Моррис Ханкер временами наведывается из города проверять, все ли на месте), а судя по мрачному настроению, в котором ты пребывал сегодня, тебе пойдет на пользу целительное одиночество, которое может предоставить мое убежище в Райтсвилле. Bonne chance,[19] и не ворчи на твоего старика — он выглядит так, как будто ему тоже не помешает отдых.

Твой Джонни.

P. S. Возможно, я вскоре туда нагряну, но вас не побеспокою, если вы сами того не захотите».

* * *

В начале первого следующей ночи Квины приземлились в райтсвиллском аэропорту.

Беда Райтсвилла — а Райтсвилл, по мнению Эллери, генерировал беду — заключалась в том, что он предательски шагал в ногу с двадцатым веком.

В том, что касалось его любимого городка, Эллери был крайним консерватором, практически реакционером. Он привык к вечерним концертам духового оркестра по четвергам в Мемориальном парке со свистульками из арахиса и попкорна, чирикающими, как возбужденные птички, к улицам, где ребята поглядывали на застенчивых девушек, к фермерам, приехавшим на собрание в лучших костюмах, к субботним рыночным дням, когда черно-красные фабрики Лоу-Виллидж закрывались, а торговля в Хай-Виллидж била ключом.

Особую привязанность Эллери испытывал к круглой главной площади с окружающими ее двухэтажными зданиями (за исключением пятиэтажного отеля «Холлис» и гостиницы «Апем-Хаус», построенной еще в период Войны за независимость и располагавшей тремя этажами с мансардой) и с потрепанным временем памятником Джезрилу Райту, основавшему Райтсвилл на месте покинутого индейцами поселения в 1701 году, — бронзовой статуе, давно покрывшейся ярь-медянкой и таким количеством птичьего помета, что стала напоминать современную скульптуру, с поилкой у основания, откуда пило полдюжины поколений райтсвиллских лошадей. Площадь походила на колесо с пятью спицами, отходящими от ступицы: Стейт-стрит, Лоуэр-Мейн, Вашингтон, Линкольн, Аппер-Дейд-стрит, наиболее впечатляющей из которых была Стейт-стрит с ее почетным караулом вековых деревьев, увенчанной золотым куполом ратушей из красного кирпича, зданием окружного суда (сколько раз Эллери шагал по переулку к боковой двери, ведущей в полицейское управление Райтсвилла!), библиотекой Карнеги на другой стороне улицы (где все еще можно было отыскать книги Хенти, Ричарда Хардинга Дейвиса и Джозефа Хергесхаймера), Торговой палатой, зданиями Райтсвиллской электрокомпании и телефонной компании севера штата, а в самом конце, у входа в парк, мемориалом павшим на мировых войнах и помостом для духового оркестра Американского легиона. В эти дни площадь демонстрировала некоторые прекраснейшие плоды городского наследия — надписи маленькими золотыми буквами «Президент Джон Ф. Райт» на пыльных окнах Райтсвиллского национального банка, старый магазин Блуфилда, указатель с надписью «Миникин-роуд», видимый из углового окна магазина «Бон-Тон», и полдюжины других имен, происходящих от семейств основателей.

Аппер-Уистлинг-авеню, которая пересекала Стейт-стрит в одном квартале в северу от площади, тянулась к Хилл-Драйв, где находились старейшие в городе жилые дома (еще более древние строения, ветхие уже во время первого визита Эллери, располагались в дальнем конце Стейт-стрит). Аппер-Дейд-стрит поднималась на северо-запад к Норт-Хилл-Драйв, где размещались поместья райтсвиллских нуворишей (таковыми, с точки зрения Райтов, Блуфилдов, Дейдов, Грэнджонов, Миникинов, Ливингстонов et al,[20] являлись те, кто накопил состояние после президентства Ратерфорда Б. Хейса).

От всего этого оставалось очень мало. Фасады магазинов на площади напоминали торговые здания на бульваре Вентуры в долине Сан-Фернандо, отходящей от Голливуда, всегда повергавшие Эллери в ужас — высокомерные модернистские сооружения из стекла, штукатурки, красного дерева и неона, полностью подавляющие лавчонки, которые теснились позади. «Холлис», рискнувший установить новый навес над входом только перед Второй мировой войной, опрометчиво предпринял косметический ремонт фасада, сделавший его (по мнению Эллери) до отвращения современным. Универмаг «Нью-Йорк» и аптека в Хай-Виллидж исчезли, а «Бон-Тон», захвативший все пространство между Вашингтон- и Линкольн-стрит, также осуществил перестройку и, к ужасу Эллери, стал напоминать «Корветтс»[21] в миниатюре. Склада оборудования на случай атомной войны, разумеется, больше не существовало, и восточная дуга площади обновилась почти полностью.

На возвышенностях к северу дела обстояли еще хуже. Прекрасная старая Хилл-Драйв пала под натиском застройщиков (несколько домов удалось спасти в качестве «исторических мест» благодаря битве, которую Райтсвиллское историческое общество вело до последнего окопа); величавый Холм порос многоквартирными зданиями, хмуро взирающими на город внизу, словно охрана концентрационного лагеря. Многие из обширных имений на Норт-Хилл-Драйв были проданы, и их места заняли частные дома представителей среднего класса с одноакровыми участками. Более скромные пригороды Райтсвилла дотянулись до аэропорта, где появились новые районы с названиями вроде Нью-Виллидж и Махогани-Эйкрс. По крайней мере тридцать пять ферм, которые знал и любил Эллери, были уничтожены. Вместо них появились аккуратные маленькие заводы, изготовляющие электронное оборудование по субконтракту с министерством обороны. Даже у Твин-Хилл и Скайтоп-роуд, где укрылись наиболее состоятельные жители города, начали отрастать щупальцы.

Большинство старинных семейств исчезли вовсе, или же потомки их капитулировали, обрубили корни и рассеялись кто куда.

Тем не менее для Эллери это был все тот же Райтсвилл. Мощеные улицы Лоу-Виллидж почти не изменились — бедняки оставались последними хранителями американской старины. Река Уиллоу, обслуживавшая мельницы, по-прежнему катила красно-желто-бирюзовые воды без заметного эффекта на бессмертных старых ивах и ольхах, растущих по берегам и впитывающих ее ядовитую влагу. Кафе-мороженое Эла Брауна и здание райтсвиллской газеты стояли на прежнем месте. Вокруг благожелательно улыбались холмы, за которыми высились горы Махогани, обещающие отразить любое посягательство человека, за исключением атаки водородными бомбами, которая казалась невероятной. Райтсвилл был слишком незначителен (как уверяли себя его жители) для подобного оборота событий.

Поэтому для глаз Эллери город, несмотря на все недостатки, оставался вполне жизнеспособной Шан-гри-Ла.[22]

В агентстве по прокату автомобилей возле аэропорта Эллери взял «кугуар», и Квины, радостно вдыхая свежий воздух, покатили к убежищу Бенедикта.

* * *

На основании рассказа Бенедикта Эллери ожидал увидеть участок в двадцать-тридцать акров. Вместо этого они с отцом обнаружили территорию в две сотни акров с лесом, водой и пастбищем — целую освобожденную от ферм часть долины, где она начинала вторгаться в северо-западные холмы, между Райтсвиллом и Шинн-Корнерс. Поместье было защищено высокой стальной оградой; прикрепленные к ней таблички грозно предупреждали о запрете охоты, рыбной ловли и вторжения на территорию вообще.

— Раньше здесь были молочные фермы, — пожаловался Эллери, выйдя из машины, чтобы открыть главные ворота. — С лучшими коровами, каких я когда-либо видел.

— Только не упрекай Бенедикта, — отозвался его отец. — Вероятно, фермы перестали существовать до того, как он купил поместье. Мелкие фермы исчезают по всей Новой Англии.

Эллери что-то буркнул и вернулся в автомобиль, хлопнув дверцей.

Грязная дорога провела их мимо главного здания, находящегося в нескольких сотнях ярдов от ворот и, очевидно, являвшегося ранее одним из фермерских домов. Это было старое дощатое двухэтажное строение с полудюжиной труб, по внешнему виду вмещающее от двенадцати до пятнадцати комнат. Проехав еще четверть мили, они оказались у гостевого коттеджа в стиле тех, которые сооружали на полуострове Кейп-Код, выглядевшего сравнительно новым. Он стоял на лесной поляне, где деревья вырубили, чтобы не затеняли солнечный свет. Выйдя из «кугуара», они услышали шум водного потока.