Через десять минут она вернулась и сказала, вновь опускаясь в шезлонг:

– Странно, нигде не нахожу перчаток.

– Перчаток? – Эллери посмотрел на ее руки, крупные и очень ловкие с виду. – Какие они были, мисс Тирни?

Длинные, белые, для вечернего туалета. Я захватила с собой только одну пару.

– А вы уверены, что действительно их брали?

– Конечно, я же надевала перчатки к ужину. – Она совсем разрумянилась. – Джонни любит безупречно одетых женщин. Ненавидит нерях.

– Значит, белые вечерние перчатки… А больше ничего не исчезло?

– Не знаю.

– Вы тщательно все просмотрели?

– Ну да. Только не понимаю, кому они понадобились? В Брайтсвилле вообще перчаток не носят. Во всяком случае, люди, которые способны украсть.

То-то и оно. Мисс Тирни, не откажите в любезности, не сообщайте никому ни о воровстве, ни о моих расспросах.

– Разумеется, как пожелаете.

– Кстати, а куда подевались остальные?

– Поехали в аэропорт встречать секретаршу Марша мисс Смит. Самолет прибывает около половины шестого. А Анни и Морис готовят на кухне ужин.

– Морис Хункер?

– А разве есть еще какой-то Морис? – улыбнулась Элис Тирни. – Вы наверняка его знаете.

– О, да! А кто такая Анни?

– По фамилии Финдли. У ее брата Гомера был гараж на Плом-стрит.

– Ах, вот как! И что же он сейчас поделывает?

– Скончался, – ответила Элис Тирни. – От сердечного приступа. Я лично закрыла ему глаза. Уже шесть лет прошло.

Эллери распрощался и удалился, размышляя и о смерти Гомера, и о других вещах.

Инспектор Квин тем временем съездил в городок и вернулся гордый тем, что сделал там открытие. Он обнаружил магазин, неизвестный Эллери, торгующий свежей рыбой, «почти не охлажденной, мой мальчик. Понимаешь, если рыбу переморозить, она потеряет аромат. Вот погоди, каким ужином я тебя угощу!»

– Что ты сказал, отец?

– Я сказал «погоди». Не будь невнимательным.

Ужин и вправду получился роскошным, и Эллери отдал ему честь по заслугам. Но когда позднее инспектор предложил прокатиться в город посмотреть один из «этих» эротических фильмов, он приуныл.

– Отчего бы тебе не смотаться одному, отец? У меня сегодня нет настроения идти в кино. Даже на эротику.

– Временами ты меня удивляешь. Что у тебя на уме?

– Да ничего, просто послушаю музыку, выпью…

– Блажен, кто верует, – буркнул отец и, как ни странно, действительно укатил в одиночестве.

Эллери, конечно, не собирался наслаждаться Моцартом или исследовать интернациональное содержание бара. Как только шум мотора затих вдали, он надел черную куртку поверх светлого пуловера, взял из кладовки фонарик, включил магнитофон и, оставив свет в комнатах, выскользнул за порог.

Наступило новолуние, и на улице было так темно, как бывало только в окрестностях Брайтсвилла. Прикрывая фонарик рукой, Эллери направлялся к особняку. Вечер казался удивительно неприятным.

Если бы инспектор сейчас спросил у него, зачем он туда идет, Эллери не сумел бы ответить. Он и сам не знал хорошенько, просто из головы никак не выходили три кражи в доме Бенедикта.

Что-то в них было до сумасшествия логичным. Вечернее платье, модный парик и длинные перчатки. Настоящая головоломка. Все три предмета имели, разумеется, какую-то ценность. А поскольку ценность – понятие относительное, то не исключалось, конечно, воровство из материальных соображений. Однако внутренний голос, который редко его подводил, отвергал подобный вариант. Версия о том, что вещи похитили с целью использования их по прямому назначению, совсем никуда не годилась. Если кражу совершила одна из бывших жен, то, отводя от себя подозрения, она вынуждена была заявить, что также лишилась какого-то туалета. Абсурдная мысль: к чему тогда столь дикий набор? А если виновата горничная из Брайтсвилла, то где она сможет носить все это, не возбуждая подозрений?

Мориса Хункера он отмел сразу. Старик янки не стащил бы ни у кого ни крошки, даже умирая с голоду. Анни Финдли, конечно, представляла собой величину неизвестную, и проще всего было решить, что она не устояла перед красивыми вещами, не подумав о последствиях. Но такая разгадка была бы слишком примитивной.

Кто же тогда? Пришлый вор наверняка бы отыскал в доме Бенедикта более ценные предметы, чем ношеные вечернее платье, зеленый парик и длинные перчатки. Во всяком случае, захватил бы еще что-нибудь. Но у женщин исчезло только по одной вещи. А если бы пропажа случилась у Бенедикта или Марша, он бы наверняка о ней уже знал.

Да, подобные шарады всегда приводили Эллери в отчаяние.

Он бесшумно обошел вокруг дома. С фасада и сбоку, в хозяйственных помещениях, света не было. Судя по всему, Хункер и Анни Финдли уже закончили свои дела и ушли домой. Зато сквозь окна веранды свет пробивался.

Эллери прокрался во внутренний дворик, держась теневой стороны, и занял пост под ветвями старого дерева, откуда незаметно мог наблюдать за тем, что происходило в комнате. Одна из дверей веранды была распахнута – судя по всему, там спасались от духоты, – так что он мог и каждый звук прекрасно слышать.

Все были в сборе: Бенедикт со своими бывшими женами и Марш с секретаршей мисс Смит. Последняя, закинув ногу за ногу, сидела на краешке софы с блокнотом и ручкой на коленях. На ней было строгое платье цвета морской волны, не длинное и не короткое, и белая вязаная кофточка. Женственной ее бы никто не рискнул назвать: модная прическа делала лошадиное лицо похожим на морду разряженной цирковой клячи. У сей дамы мужского, что называется, типа только ноги были красивыми. При взгляде на нее более понятным становился и характер Марша. Человек с таким секретарем в служебное время наверняка занимался одними делами.

Бывшие жены, при всем параде, казалось, только и ждали стартового выстрела.

Особенно выделялась белокурая красавица Одри Уэстон в черной креповой тунике, подвязанной под грудью красным шелковым шарфом. Красные, обтянутые шелком туфельки на каблуках делали ее еще выше. На руке сиял браслет из золотых колец – такой массивный, что его вполне можно было использовать в качестве якоря.

Одеяние Одри, однако, не шло ни в какое сравнение с нарядом Марсии Кемп. Златовласая женщина-вампир из Лас-Вегаса надела лишь самое необходимое. Ее вечернее платье настолько плотно прилегало к телу, что Эллери удивился, как оно не рвется по швам. «Обсуждают ли жены номер один и номер два стратегию скачек, сблизив свои головки? – подумал Эллери. – И если да, то началась ли уже борьба?»

В противоположность им, Элис Тирни надела белое платье и белые аксессуары к нему. Она выглядела чистой, по-девичьи юной и такой же неотразимой. Элис словно поняла, что не может соперничать с эффектностью первых двух жен и избрала мудрую простоту в одежде.

Но если кричащие наряды Одри и Марсии и внешняя скромность Элис преследовали цель разбудить в Бенедикте прежние желания, то, похоже, их планы были обречены на провал. Бенедикт вел себя точно евнух. И его отношение к своим бывшим женам проявилось в первую очередь в том, как он пришел на эту встречу. От миллионера со строгими требованиями к женским нарядам можно было ожидать чего-то более приличного. Если Марш оделся довольно сносно, Джонни в повседневном коричневом костюме словно бросал вызов общепринятым нормам поведения. Теперь друзья Эллери предстали перед ним в новом свете.

Оттого, что он подслушивал, совесть его не мучила.

Любопытство у Эллери всегда брало верх над моральными терзаниями. Правда, такой метод он использовал только в законно оправданных случаях. А случай нынешний вполне сюда вписывался.

Похоже, до его появления они разговаривали о новом завещании, которое Марш должен был подготовить завтра для Бенедикта. Это Эллери понял сразу. Судя по всему, Бенедикт даже словом не обмолвился о том рукописном документе, который находился у инспектора в кармане…

– Но ведь это обман! – выдохнула Одри Уэстон.

– Обман? – Златовласка из Лас-Вегаса от всей души выплюнула сочное ругательство. Да просто убийство!

Элис Тирни смотрела на них с видом мученицы.

– Марсии, как обычно, не хватает оригинальности, – заметил Марш, наливая себе что-то из бара. Но как ни странно, люди ее отлично понимают.

– Только не надо переходить на личности, Эл.

– Господи, да зачем же, мое сердечко?

Он быстро опорожнил свою рюмку.

Эллери вначале ничего не понял. Обман? Убийство? Но потом решил, что выражения были образными.

– Кровопийцы, черт бы вас побрал! – Бенедикт начал терять хладнокровие. – Вы же отлично знаете, какую супружескую жизнь я вел с вами! Все зиждилось на деловой основе, на помощь которой приходила кровать! – Он ткнул пальцем в их сторону. – Я сыт по горло вашими глупостями.

– Хорошо сказано! – вставил Марш.

– Условия вам известны: каждой – по тысяче в неделю вплоть до повторного замужества либо до моей смерти. В последнем случае вы получаете согласно завещанию (какому именно?), если не выйдете к тому времени замуж, по миллиону долларов.

– Да, но вспомни, что мы для этого должны были сделать, – мягко сказала Элис Тирни. – Еще до брака мы подписали бумаги, в которых отказывались от всякого приданого и любых притязаний на твое состояние.

– И под угрозой, мой милый, – добавила Одри Уэстон, – что в противном случае ты на нас не женишься.

– Дорогая, – произнесла Марсия Кемп, – ведь Великий Джонни Бенедикт может себе такое позволить!

Марш рассмеялся.

– Вы заключили не такую плохую сделку, предоставив свою прелестную плоть в распоряжение Джонни на несколько месяцев. – Похоже, он уже достаточно выпил: голос его звучал не очень отчетливо.

– Верно подмечено, Эл! – Бенедикт великодушно взмахнул рукой. – Дело в том, мои золотые женушки, что, основательно все обдумав, я пришел к следующему выводу: за мои денежки вы не дали мне взамен ничего равноценного. Поэтому я и изменил свое решение. Существует, правда, и еще одна причина. О ней вы тоже услышите. Как бы то ни было, но Эл завтра составит новое завещание, и мне глубоко плевать, понравится оно вам или нет!