Эллери Куин - Последний удар

Следовательно, и по положительным и по отрицательным данным, мертвый Джон — это Джон Третий.

Последующее сопоставление почерков по не вызывающим сомнения образцам руки Джона Первого и Джона Третьего, проведенное, когда вывихнутое запястье живого брата приобрело нормальные размеры, совершенно однозначно подтвердило, что живой Джон говорил правду, по крайней мере, относительно своей персоны.

Тогда это выглядело как решающая победа сил законности и порядка, но, когда восторги несколько поостыли, выяснилось, что проведенное отличие Джона Первого и Джона Третьего никому, кроме самого Джона Первого, ничего не дает. Оно определенно ничего не дало ни лейтенанту Луриа, ни его преемнику, когда лейтенант был весьма безапелляционно переведен на другую должность, а также и их начальству. Загадка — кто же все-таки воткнул нож в старого доктора Корнелиуса Ф. Холла в библиотеке Артура Крейга — по неразрешимости своей состязалась с другой — кто оказал аналогичную дурную услугу Джону (Третьему) Себастиану в его спальне десять дней спустя. Улик попросту не было. Не было не только непосредственных материальных данных, но даже и всякие теоретические построения постепенно увяли, поскольку подпитывать их было нечем.

В надлежащее время Джон Себастиан вступил в права наследования. (Об этом Эллери также узнал из газет.) Поскольку он был подлинный Джон (Первый) Себастиан, тот самый «мой единственный сын Джон», названный в завещании отца, никаких юридических затруднений при этом не возникло. И на фоне гранитной неколебимости этого факта жизнь и смерть его брата представлялись чем-то вроде пролетевшего гусиного перышка. Как присяжный поверенный Пейн заметил Артуру Крейгу в частной беседе, даже если бы Джон Первый убил Джона Третьего, и это удалось бы доказать, все равно права Джона Первого на наследство остались бы неоспоримыми. По условиям завещания, Джон Третий не имел никаких прав на наследство, а стало быть, и лишиться их не мог. Более того, как с мстительным удовольствием добавил мистер Пейн (он давно уже решил, как и мистер Фримен, что шантажировал их определенно Джон Третий), в том, что касается условий завещания или самого факта отцовства, то Джона Третьего могло бы с тем же успехом и вовсе не быть.

У этой истории был и побочный результат, за которым Эллери следил с сочувствием. Это была судьба романа Джона Себастиана с Иоландой (Расти) Браун. Роман этот как бы развивался в обратную сторону и закончился ничем. Мисс Браун в сопровождении матери отправилась в Калифорнию «в поисках новых идей» на неопределенное время. Перед этим она имела двенадцатиминутную беседу при закрытых дверях с Джоном Себастианом. Когда она вышла, бледная, но гордая, репортеры заметили, что «кольца дружбы» с бриллиантом, украшавшего ранее безымянный палец левой руки мисс Браун, более там не было. Хотя мисс Браун (равно как и мистер Себастиан) отказались от каких-либо комментариев, в прессе, не сильно рискуя ошибиться, сделали вывод, что эта пара расторгла помолвку; когда же мисс Браун отправилась в Лос-Анджелес, так и оставшись мисс Браун, стало почти очевидно, что брачной церемонии «Браун — Себастиан» не будет вовсе.

Пресса не ошиблась.

Что же касается дела о двойном убийстве (все предполагали, что убийство доктора Холла и убийство Джона Себастиана связаны между собой, хотя дело это было настолько запутанным, что никто не удивился бы, если бы вышло иначе), никакого решения официально предложено не было, никто не был арестован ни за одно из убийств, ни за оба, и дело это так и осталось в папке с пометкой «Открытое», пока сама папка не истлела.

Официально преступление не раскрыто и по сей день.

Для мистера Эллери Куина — Куина-младшего — период, последовавший за «делом Себастиана», был одним из самых мрачных в жизни.

Даже свет отцовской любви инспектора Куина не мог рассеять этот мрак. Эллери день и ночь ходил из угла в угол или же долго и тупо смотрел в стенку. Он едва притрагивался к пище, отощал и одичал. Друзья перестали узнавать его.

На него не мог повлиять и профессиональный опыт инспектора Куина. Отец и сын до бесконечности обсуждали это дело — каким образом подставили под удар невиновного, кто бы мог это сделать, как выйти на настоящего преступника, — но так ни к чему и не пришли.

В конце концов мрак рассеялся — по крайней мере, в душе мастера Куина-младшего, — и другие дела стали привлекать его интерес и умение видеть очевидное и делать правильный вывод. Он раскрывал преступления, он писал книги. Он даже прославился. Но он ни на мгновение не забывал, какую неудачу он потерпел в своем втором — а фактически первом — расследовании убийства. Из памяти его давно ушли все подробности этого дела, но воспоминание о самой неудаче жило. Как стригущий лишай, остановленный, но не излеченный до конца, оно напоминало о себе, свербя под кожей.

Глава Семнадцатая, в которой у мистера Куина случается серьезный приступ ностальгии и возникает фатальное искушение воскресить прошлое.

Стоял великолепный, по манхэттенским меркам, летний день. Утром температура была 72 градуса по Фаренгейту, влажность — 33 процента, а барометр, не колеблясь, стоял на отметке 30,05. Было тепло, сухо, свежо от прибрежного ветерка, голуби порхали вокруг окон, выходящих на улицу, и мальчишки гоняли мяч на 87-й Западной под ледяной звон тележки мороженщика, в нескольких кварталах к востоку манил Центральный парк, на западе и на востоке призывно струились реки, и что-то разнеженно шептали пляжи на севере и на юге… «Как раз тот самый день, — подумал Эллери, — который недобрая матушка Природа состряпала специально, чтобы сжить со свету всю породу прикованных к стулу, машинке и квартире идиотов, возомнивших себя писателями».

Он уже почти два часа трудился за своей роскошной электрической машинкой — а предъявить мог лишь листок желтой бумаги, замаранной пятью с половиной строчками отнюдь не бессмертной прозы, состоящей из 53 слов, 21 из которых он, напечатав, забил буквой X.

«Энергии нет, — подумал Эллери, опустив голову. — Витаминов мне не хватает, заторможенный я какой-то. Мне бы все в одну дуду дудеть. У меня уж тридцать романов за плечами — так на что мне тридцать первый? Вон Бетховену и девяти симфоний хватило».

С некоторой тревогой он осознал, что стареет. Эта мысль столь безгранично завладела им, что он немедленно напечатал еще две с половиной строчки, не прибегая к букве X даже для вымарывания опечаток. Но затем его снова охватило сознание тщетности всего этого, он опять повесил голову и неожиданно для самого себя пожелал, чтобы поскорей наступил полдень, и можно было бы сделать себе «кровавую Мери», не отступая от приличий.

В этот момент зазвонил телефон. Эллери прямо-таки прыгнул к нему.

— Эллери Куин слушает!

Говорил низкий мужской голос, дрожащий от волнения.

— Мистер Куин, спорим, что не догадаетесь, кто говорит?

Эллери вздохнул. Как раз то самое начало разговора, которое неизменно портило ему настроение в мипуты наибольшей восприимчивости.

— Я никогда не спорю, друг мой, и тем более, не гадаю. Кто говорит?

— Стэнли Девоу, — сказал голос и, не получив ответа, с надеждой добавил: — Девоу. Помните?

— Девоу? Девоу… Нет, — сказал Эллери. — Не припомню. Когда мы познакомились?

— Давным-давно. Может быть, вспомните сержанта Девоу?

— Сержант Де… Сержант Девоу! — возопил Эллери. — Здравствуйте, сержант! Как же я мог забыть? Ну как вы там, подросли?

— На дюйм сзади.

— Сержант Девоу. Провалиться мне на месте! Как дела?

— Помаленьку. А у вас?

— Аналогично, — угрюмо сказал Эллери. — Как это вы мне позвонили, сержант?

— Я больше не сержант, мистер Куин.

— Лейтенант? Капитан?

— Начальник.

— Начальник! Замечательно. Начальник чего?

— Я ушел с патрульной службы несколько лет назад, а тут как раз место начальника полиции освободилось.

— Тут — это где?

— В Элдервуде.

— В Элдервуде. — Воспоминания запрыгали, как кукуруза на горячей сковородке. — А куда делся начальник Бриккел?

— Бриккел? — Девоу хмыкнул. — Что, для вас, писателей, времени как бы не существует? В Элдервуде после Бриккела еще два начальника полиции сменилось. Старый Брик умер еще в тридцать седьмом.

— Старый Брик уж двадцать лет как умер. — Все знакомство Эллери с Бриком длилось каких-то пять часов, но известие очень его опечалило. — Так-так, сержант Девоу.

И больше ничего не мог придумать, что сказать.

Девоу тоже молчал. Потом он сказал:

— Знаете, зачем я звоню? Помните это запутанное дельце, мистер Куин, — два убийства в доме Крейга?

— Да? — Ноздри Эллери затрепетали.

— И знаете, что оно так и не раскрыто?

— Знаю.

— Так вот, с неделю назад я распорядился очистить одну из кладовок в подвале полицейского управления от всякого старого хлама…