Да и миссис Лео легко сказать: «Прошу вас, ответьте на вопросы доктора Понтарлье. У него есть причины их задавать».

Вопросы… От этих вопросов никуда не денешься. Иногда приходится заполнять целые листы — почему это правительство или кого-то еще так интересует ее, Джанет, личная жизнь? Да еще и возрастом постоянно интересуются — совершенно нескромно. От нее они этого не дождутся. Возраст она себе уменьшила на пять лет. А почему бы и нет? Если она чувствует себя на пятьдесят четыре, то, стало быть, ей и есть пятьдесят четыре.

Хотя месье Понтарлье ее возраст не интересовал. У него остались хоть какие-то крохи приличия. Он задавал только вопросы о лекарствах, которые принимал хозяин, и где их хранили, и не принимал ли он их, может быть, больше, чем надо, если неважно себя чувствовал, и не мог ли иногда совсем забыть о них… Как будто она могла запомнить всю эту ерунду — хозяин сам знал, что делает! А этот вопрос о том, сохранились ли какие-нибудь из его лекарств? Естественно, их все сразу же выкинули. Сердце — этот иностранец употребил какое-то длиннющее слово. Доктора все время выдумывают что-то новое. Их послушать, так у старины Роджера в спине выскочил какой-то диск. Да у него элементарное люмбаго, и больше ничего. У нее самой был отец-садовник, так вот он все время страдал от этого люмбаго. Тоже мне, доктора!..

А в это время самопровозглашенный врач вздохнул и направился на поиски Лэнскомба. От Джанет он много не узнал, да и не очень рассчитывал на это. Все, чего он хотел, так это сверить ту информацию, которую ему удалось получить от служанки, с той, которую ему сообщила Хелен Эбернети и которую сама она получила из того же источника — правда, с гораздо меньшими трудностями. Дело в том, что Джанет считала, что миссис Лео имеет законное право задавать ей любые вопросы, а сама Джанет получала настоящее удовольствие, вспоминая события последних двух недель жизни ее хозяина. Она любила порассуждать о болезнях и смерти.

Итак, подумал Пуаро, на информацию, полученную от Хелен, можно положиться. Да он в этом и не сомневался, хотя по природе своей и из-за большого опыта никогда никому не доверял с первого раза, не убедившись, что люди говорят правду.

Но в любом случае информации оказалось мало, и она была не интересна. Все сводилось к тому, что Ричарду Эбернети прописали желатиновые капсулы с витаминами. Капсулы находились в большом пузырьке, который к моменту смерти Эбернети был почти пуст. Любой, кому это было надо, мог поработать над одной или несколькими капсулами шприцем с тонкой иглой и положить их таким образом, чтобы смертельная доза была принята пациентом через несколько недель после отъезда убийцы. Или же некто мог проникнуть в дом за день до смерти Ричарда и положить капсулу в пузырек именно тогда. Или же убийца мог заменить снотворную таблетку на что-то другое — это, кстати, казалось наиболее вероятным. Или же этот некто мог добавить что-то в еду или напитки…

Эркюль Пуаро провел свой собственный эксперимент. Главный вход в дом был на замке, но боковая дверь, выходящая в сад, не запиралась до самого вечера, и около четверти второго, когда садовники ушли на ланч, а домочадцы собрались в столовой, сыщик зашел на территорию усадьбы, прошел к боковой двери и поднялся по лестнице в спальню умершего, так никого и не встретив. Попробовал он и другой вариант: через занавешенную дверь проник в кладовку, где хорошо слышал, что говорилось в кухне, находившейся в конце коридора, — и опять его не заметила ни одна живая душа.

Конечно, это было возможно. Но было ли так сделано? Ничто на это не указывало. Правда, Пуаро и не искал доказательств — его гораздо больше интересовали теоретические возможности. Об убийстве Ричарда Эбернети можно было говорить только с гипотетической точки зрения. А вот в деле об убийстве Коры Ланскене доказательства действительно были нужны. Для Пуаро важно было изучить людей, находившихся в доме в день похорон, и составить о них свое собственное мнение. План у него уже созрел, но прежде он хотел еще раз переговорить со старым Лэнскомбом.

Дворецкий держался вежливо, но соблюдал дистанцию. Хотя старик и не был так резко настроен против Пуаро, как Джанет, он тем не менее рассматривал этого иностранца, как внезапно появившуюся на стене надпись: «Вот к чему все мы придем!»

Дворецкий отложил кусок замши, которой любовно полировал серебряный чайник георгианской эпохи, выпрямился и вежливо произнес:

— Слушаю вас, сэр.

Детектив осторожно расположился на буфетном стуле.

— Миссис Эбернети рассказала мне, что вы планировали поселиться в сторожке у северных ворот, после того как закончите свою деятельность здесь?

— Именно так, сэр. Хотя сейчас все переменилось. Когда поместье продадут…

Пуаро жестко прервал слугу:

— Думаю, что это все еще возможно. Для садовников есть коттеджи, а сторожка не нужна ни жильцам, ни обслуживающему персоналу. Это все, вероятно, можно будет организовать.

— Что ж, благодарю вас за предложение, сэр. Но мне как-то не верится… Большинство постояльцев ведь будут иностранцами, нет?

— Да, иностранцами. Среди тех, кто бежал из Европы в эту страну, есть немало старых и недееспособных людей. В их собственных странах для них нет будущего, потому что у этих людей, как вы понимаете, родственников совсем не осталось. А сами они не могут зарабатывать себе на жизнь так, как это могут делать здоровые мужчины и женщины. Поэтому были собраны деньги, и теперь ими управляет организация, которую я имею честь представлять, — собраны для того, чтобы найти и обустроить для этих людей загородное жилье. Это место, на мой взгляд, подходит идеально. Так что дело можно считать решенным.

Лэнскомб тяжело вздохнул:

— Вы же понимаете, сэр, что больше всего на свете я бы хотел, чтобы этот дом остался в семье. Но я знаю, что нынче происходит за окном. Никто из семьи не может себе позволить жить здесь — да мне кажется, что молодым леди и джентльменам это и не нужно. Сейчас очень трудно найти помощников по дому, но даже если их найдешь, то это получается дорого и малоэффективно. Я очень хорошо понимаю, что роскошные усадьбы свое отслужили. — Дворецкий вздохнул еще раз. — И уж если этому дому суждено стать частью какой-то организации, то уж лучше пусть это будет организация, о которой вы только что говорили. Нам в этой стране повезло, благодаря нашему флоту и авиации и нашим храбрым молодым людям. Да и то, что мы находимся на острове, сыграло свою роль. А вот если б Гитлер высадился здесь, то мы все, как один, взялись бы за оружие и дали бы ему коленом под зад. Я уже не так хорошо вижу, чтобы метко стрелять, но ведь есть вилы, сэр, и их-то я и намеревался использовать в случае надобности. Мы гордимся тем, что всегда принимали пострадавших в нашей стране, и так это и будет продолжаться.

— Благодарю вас, Лэнскомб, — мягко произнес Пуаро. — Смерть вашего хозяина стала для вас, должно быть, сильным ударом.

— Именно так, сэр. Я служил у хозяина со времен его молодости. Мне в жизни очень повезло — он был лучшим хозяином на свете.

— Я разговаривал со своим другом, можно сказать, коллегой, — доктором Ларраби. Мы все думали, не было ли у вашего хозяина причин для волнения в последнее время — может быть, какая-нибудь неприятная беседа накануне смерти?

— Кажется, нет, сэр. Я такого не припомню.

— В то время у вас вообще не было посетителей?

— Накануне на чай приходил викарий. Еще было несколько монахинь — собирали деньги по подписке, — а к задней двери приходил какой-то молодой человек, все пытался продать Марджори щетки и ершики для мытья посуды. Помню, она еле от него отделалась. А больше никого.

На лице Лэнскомба появилось беспокойство. Детектив не стал давить на него — старик и так уже все рассказал мистеру Энтвислу. С Эркюлем Пуаро он не был бы так разговорчив.

Что же касается Марджори, то здесь у Пуаро не возникло никаких проблем. Девушка совсем не волновалась о «правилах хорошего поведения». Она была первоклассной поварихой, и путь к ее сердцу лежал через ее стряпню. Стоило сыщику посетить ее на кухне и похвалить парочку блюд, как Марджори растаяла и приняла его за родственную душу. Для него не составило труда точно выяснить, что подавалось на стол вечером накануне смерти Ричарда Эбернети. Марджори, кстати, вспоминала о том вечере как о вечере, когда: «Я подала шоколадное суфле. Сберегла для него шесть яиц. Молочник — мой приятель, так что достала немного сливок, только лучше не спрашивайте, какой ценой. Мистеру Эбернети очень понравилось». Остальная еда была описана не менее детально. То, что оставалось, съедалось на кухне. Так что, несмотря на то, что Марджори была готова говорить, ничего нового Пуаро не узнал.

Сыщик взял пальто и пару шарфов и, приготовившись таким образом противостоять ветру Северных Территорий, вышел на террасу, где Хелен Эбернети срезала поздние розы.

— Узнали что-нибудь новенькое? — поинтересовалась она.

— Ничего. Правда, я и не ожидал, что мне это удастся.

— Понимаю. С того момента, как мистер Энтвисл сообщил мне о вашем приезде, я все пыталась что-то выяснить, но, увы, без толку. — Женщина помолчала и спросила с надеждой в голосе: — А может быть, все это действительно чушь собачья?

— Получить удар топором?

— Я сейчас думала не о Коре.

— А я как раз думаю о ней. Кому понадобилось ее убивать? Мистер Энтвисл сказал мне, что в тот день, когда она произнесла эту свою несуразность, вы почувствовали, что что-то «не так». Это правда?

— Да, вроде бы, но я точно не знаю…

Пуаро продолжал настаивать:

— А что это было? Что-то неожиданное? Удивительное? Или, если можно так сказать, тревожное? А может быть, зловещее?