— Заткнись, Роджер, старый ты осел.

Роджер принял решение. Редкой женщине он бы доверился в подобной ситуации, но миссис Лефрой — это редкая женщина.

— Не могли бы вы, миссис Лефрой, сказать, что вчера ночью на крыше вытерли спинку кресла, а заодно стерли с нее отпечатки пальцев, притом что вы сами прекрасно знаете, что никогда ничего подобного не делали?

— А, Роджер, хватит. Ты не имеешь права просить ее об этом. Иди, старик, и сам все расскажи…

— А это важно, мистер Шерингэм?

— Можно сказать, вопрос жизни и смерти.

— А Колин не хочет?

— Нет.

— Да и не надо этого, Агата! Роджер может сам пойти и признаться. Нет совершенно никакой необходимости ни тебе, ни мне таскать для него каштаны из огня.

— Не для меня, — осадил Роджер. — И ты это прекрасно знаешь.

— Видимо, Колин, у мистера Шерингэма есть какие-то серьезные причины не брать это на себя.

— Конечно есть, но Колин не желает их видеть. У полиции возникнет еще больше подозрений. Они знают, что я никогда не стану уничтожать подобную улику, не сознавая, что я делаю; а моя явка с повинной заставит их сделать то, что нам совершенно не нужно, а именно — задуматься, чего ради я это сделал. А что мне нужно, так это чтобы кто-то пошел и признался, что это сделал он, и сделал потому, что просто не сознавал, насколько это на самом деле важно. Вы ведь понимаете меня? Потому что Колин-то — нет.

— Ага, да, понял, наконец; но они же не поверят и мне, что я не ведал, что творю. Я же ведал будь здоров!

— Подменяем основания, да?

— Но это же правда!

— Как бы то ни было, хватит ссориться, — умиротворяюще проворковала миссис Лефрой, — потому что я все скажу сама. Мне это будет легко сделать, потому что я побывала на крыше вчера ночью вскоре после того, как нашли Ину.

— Правда? — изумился Роджер. — Вот не знал.

— Правда. Боюсь, вчера я не сообщила об этом инспектору, потому что мне показалось, что это не имеет ни малейшего значения; но коли на то пошло, то меня не было в зале, когда пришел Колин, чтобы нас оттуда не выпускать. Я была… Ну в общем, — продолжала миссис Лефрой, — на лестнице началась какая-то суматоха, и я пошла прямиком на крышу. Осберт был там и рассказал мне, что произошло.

— Осберт ничего об этом не говорил.

— Думаю, — отвечала миссис Лефрой, — он мало что об этом помнит. Но наверняка вспомнит, если ему подсказать.

— Превосходно.

— Да. Так в чем именно мне следует покаяться? Кажется, что-то такое с креслом?

— Дело вот в чем, миссис Лефрой, — и Роджер принялся быстро объяснять. Вы знаете, что под виселицей лежало кресло, которым, видимо, воспользовалась миссис Стреттон. По некоторой причине, в которую я в настоящее время не намерен вдаваться, Колин заполировал это кресло своим носовым платком — и при этом заодно стер все возможно имевшиеся на нем отпечатки, включая отпечатки самой миссис Стреттон. Полиция обнаружила, что кресло вытерли, и предпочла усмотреть в этом злой умысел. Поэтому необходимо, чтобы кто-то признался в этом вытирании кресла, причем с беззаботным смехом, как бы не подозревая, что подобное действие может рассматриваться как серьезное. Вот что я попросил бы вас сделать.

— Что ж, по-моему, это совсем нетрудно, — отвечала миссис Лефрой.

— Как я люблю женщин, не задающих тысячи ненужных вопросов! — Роджер сразу оживился.

— Да, но один вопрос я все-таки задам, явно нужный. Почему я это сделала?

— Действительно — почему? — Роджер на мгновение задумался. — Да, самое главное — иметь по-настоящему вескую причину.

— Причем такую, которая бы охватывала не только спинку кресла, но и сиденье, — добавил Колин.

— Да, и сиденье. Вот бы — стоп, я, кажется, кое-что вспомнил. Нам, пожалуй, повезло.

— Что?

— Как же, я ведь как раз беспокоился насчет сиденья — помнишь, Колин? Но все в порядке. Я сам на него становился. Так что, если даже его немножко и протерли, следы от ботинок все равно проявятся. И вот что я теперь подумал — это хорошо, что его вытерли. Таким образом песок с подошв оставил следы, но стерлась разница между широким плоским каблуком и узким и высоким. Да, это нам повезло.

— Рад, что от меня хоть какая-то польза, — сухо произнес Колин.

— Знаете, мистер Шерингэм, что меня так и подмывает задать тысячу ненужных вопросов? — сказала миссис Лефрой. — И хочу, чтобы вы это знали, потому что не стану задавать ни одного!

— Я расскажу Рональду, какая вы редкостная женщина, — пообещал Роджер. Он, наверное, тоже это подозревает, но вряд ли до конца понимает.

— Агата великая женщина! — согласился Колин. — Но ей-то зачем понадобилось кресло вытирать?

Они смотрели друг на друга. Было очень трудно вообразить, для чего миссис Лефрой понадобилось вытирать кресло.

— Может, на нем было варенье или что-то такое? — без особой надежды спросила миссис Лефрой.

— А может, птичка? — предположил Колин.

Роджер застонал.

— Ты его так тщательно вытер, — сказал он. — От чего человеку может понадобиться так тщательно оттирать кресло на крыше?

— От сажи, — тут же сообразила миссис Лефрой. — Потому что у меня платье белое.

Роджер глянул на нее в восхищении. И тут же увял.

— Но вы же не собирались на него сесть. Во-первых, оно лежало на боку. Во-вторых, вы не должны были садиться именно на это кресло.

— Нет. Мне стало дурно и пришлось сесть на ближайшее кресло.

— Если бы вам стало дурно, вам было бы не до вытирания кресла. К тому же чем вы его вытерли? Полой вашего белого платья? Боюсь, не очень убедительно.

— Ага, Агата его и не вытирала. Это Осберт вытер его для нее своим носовым платком. Парень был пьян, как сапожник. Он и не вспомнит, сколько кресел перетер за ночь — может, с полсотни.

— Колин, — проникновенно произнес Роджер, — кажется, ты попал в яблочко. Но погоди-ка, неужели Осберт так и вытирал его, не поднимая с пола? Разве правила приличия не требуют его сначала поднять?

— О да, — сказала миссис Лефрой, — но потом я его снова уронила, когда встала.

— Тогда почему на кресле нет отпечатков самого Осберта?

— О! А я сама подняла кресло, прежде чем он его вытер. А моих отпечатков нет потому, что я была в бархатных перчатках.

— Именно! — радостно воскликнул Роджер. — И вы попросили Осберта вытереть кресло, потому что увидели пятнышко сажи на белой бархатной перчатке, после того как подняли кресло.

— Естественно. Я после этого едва стояла, пока он его вытирал, так мне стало нехорошо. И все замечательно получается, потому что я и правда была на крыше с Осбертом, пока вы с Рональдом занимались Иной внизу. Боюсь, я проявила нездоровое любопытство — пошла поглядеть на виселицу сразу после того, что случилось, но я его вовсе не стыжусь.

— По-моему, — сказал Роджер, — у нас вышел очень неплохой сюжет. Мы его прогоним еще разок, чтобы быть уверенными во всех деталях, а потом расскажем его Осберту. Итак, миссис Лефрой, вы — это вы, я — Осберт, а Колина тут нет. Вот виселица, вот кресло. Мы трое только что спустились, а вы поднялись и наткнулись на Осберта. Он рассказал вам, что произошло, и вы направились к виселице. Да, вот тут веревка, представили?

— Какой ужас, — пробормотала миссис Лефрой. — Не может быть… О Осберт, мне что-то нехорошо. Я должна сесть, — она подняла с пола стул, исполнявший роль кресла. — Ой, глянь на мою перчатку. У тебя не найдется платка, Осберт? Ты не вытрешь кресло для меня, ну пожалуйста!

Роджер вытер стул.

— Прошу!

— Спасибо. — Миссис Лефрой села. — Господи! Нет, нет, ничего, со мной все в порядке, спасибо. Да, теперь получше. Но думаю, я пойду вниз. Кто расскажет всем остальным? Господи, не представляю, как они управятся с нашими дамочками. Ой, кажется, я кресло уронила. Да бог с ним! Пойдемте лучше вниз, Осберт! Может быть, я смогу там чем-нибудь помочь.

— Превосходно, — Роджер захлопал в ладоши. — Да, все выглядит совершенно естественно. Колин, ты не смог бы найти Уильямсона и заманить его сюда?

Колин, кивнув, отправился выполнять задание.

— Боже, — сказала миссис Лефрой, — по-моему, это совершенно безнравственно, правда, мистер Шерингэм?

— Правда, — ликовал Роджер.

* 2 *

Вид у мистера Уильямсона был ошарашенный.

— Что такое? Я огорчил полицию? Да что вы несете? Никакой я полиции не огорчал. А? Что такое?

— Я могу и ошибаться, — кротко проговорил Роджер, — но мне кажется, вы их заставили немножко понервничать. Тем, что вытерли кресло для миссис Лефрой помните, да? Думаю, вам лучше об этом им сказать.

— Вытер кресло? Что? Вчера? Да никакого кресла я для Агаты не вытирал.

— Осберт! — с укоризной воскликнула миссис Лефрой.

— Ну, и когда же это я вытирал для тебя кресло?

— Как же, Осберт. Когда я пришла к тебе на крышу, после того как Ину уже унесли. Ты должен это помнить.

— Помнить, что я вытер для тебя кресло? Да не было этого, разрази меня гром. Да что происходит? А? К чему вы клоните?

— Нет, но ты помнишь, что я пришла на крышу?

— Да? Ну, наверное, пришла. Да, помню.

— И ты рассказал мне, что произошло.

— Да. Ну и?

— И мне сделалось нехорошо.

— Правда? Неужели?

Миссис Лефрой повернулась к Роджеру.

— Н-да, плохо дело, если Осберт уже не помнит, что делал, — произнесла она с неподдельным возмущением.

Роджер помрачнел.

— Вы что, правда этого не помните, Уильямсон?

— Нет, я помню, как Агата пришла на крышу, это да. По крайней мере, что-то припоминаю. Но что я делал — не помню. А что, это что-то меняет?

Мрачность Роджера усугубилась.

— Боюсь, это меняет очень многое. Видите ли, вы уничтожили весьма важную улику.