– А ты? – спросил я.

Он улыбнулся. Привыкнув к тому, как Беппо водит автобус по горным дорогам Тосканы и Умбрии, где приходится выбирать между скоростью и безопасностью, я поражался беспечности моего брата. На каждом крутом повороте узкой дороги он раскланивался со смертью.

– Ты видел вчера вечером, – сказал он. – Я кукольник. Дергаю за нитки, и куклы танцуют. Для этого нужна большая сноровка.

– Я тебе верю. Но не понимаю зачем. Вся эта подготовка, вся эта пропаганда ради одного-единственного дня в году, ради студенческого фестиваля?

– Фестиваль, – сказал он, – это их день. Это мир в миниатюре.

Он не ответил на мой вопрос, но я не настаивал. Затем он неожиданно подверг меня допросу, к которому я не был готов.

– Почему ты не приехал домой раньше?

Лучшая защита – нападение. Не помню, кто первым произнес эту фразу.

Немецкий комендант ее часто цитировал.

– Какой смысл мне было приезжать, если я думал, что ты погиб? – сказал я.

– Спасибо, Бео, – сказал Альдо. Кажется, мой ответ удивил его. – Как бы то ни было, – добавил он, – теперь ты приехал и я могу этим воспользоваться.

После двадцатидвухлетней разлуки он мог бы сказать это иначе. Я раздумывал, не пришло ли время рассказать ему про Марту. Но решил пока промолчать.

– Проголодался? – спросил он.

– Да.

– Тогда возвращаемся. Ко мне домой, на виа деи Соньи, два.

– Я знаю. Вчера вечером я заходил к тебе, но ты еще не вернулся.

– Возможно.

Ему это было неинтересно. Он думал о чем-то другом.

– Альдо! – спросил я. – Что мы скажем? Всем расскажем правду?

– Какую правду?

– Как – какую? Что мы братья.

– Я еще не решил, – ответил он. – Пожалуй, лучше не говорить.

Кстати, ты здесь давно? Тебя уволили из "Саншайн Турз"?

– Нет, – сказал я, – не уволили. Я взял отпуск.

– Тогда все просто. Что-нибудь придумаем.

Машина спустилась в раскинувшуюся у подножия холмов долину и стрелой полетела по направлению к Руффано. Мы въехали в город с южной стороны, по крутому склону поднялись на виа 8 Сеттембре, проехали мимо студенческого общежития и свернули направо. Альдо остановил машину перед двойной аркой своего дома.

– Выходи, – сказал он.

Я огляделся со слабой надеждой, что нас увидят, но улица была пустынна.

Все сидели по домам за вторым завтраком.

– Вчера вечером я видел Джакопо, – сказал я, пока мы вместе шли к двери. – Но он меня не узнал.

– С чего бы ему тебя узнать? – спросил Альдо.

Он повернул ключ и втолкнул меня в холл. Я вернулся на двадцать лет назад. Мебель, отделка, даже картины на стене были из нашего старого дома. Я увидел то, что искал, но так и не нашел в доме номер 8 по виа деи Соньи.

Улыбаясь, я поднял глаза на Альдо.

– Да, – сказал он. – Все здесь. Все, что осталось.

Он нагнулся и поднял с пола конверт. Наверное, тот самый конверт, который Карла Распа накануне вечером опустила в почтовый ящик. Он мельком взглянул на почерк и, не раскрывая, бросил конверт на стол.

– Проходи, – сказал Альдо. – Я позову Джакопо.

Я вошел в комнату, видимо гостиную. Стулья, письменный стол, диван, на котором обычно сидела моя мать… все это я узнал. Рядом с книжным шкафом висел портрет нашего отца. Отец казался на нем помолодевшим, подтянутым, но от него все так же веяло ласковой твердостью, которая всегда вызывала во мне чувство приниженности. Я сел, положил руки на колени и огляделся.

Единственной уступкой более позднему времени были картины с самолетами на противоположной стене.

Самолеты в бою. Взмывающие вверх, пикирующие вниз, со шлейфом дыма и пламени на хвосте.

– Скоро Джакопо принесет второй завтрак, – сказал Альдо, входя в комнату. – Через несколько минут. Выпей.

Он подошел к столу в углу комнаты – его я тоже узнал – и налил на двоих кампари в стаканы, которые тоже были нашими.

– Альдо, я и не знал, что все это так много для тебя значит, – сказал я, показывая рукой на комнату.

Он залпом выпил свой кампари.

– Очевидно, больше, чем для тебя значила обстановка синьора Фаббио.

Загадочно, но что из того? Меня это не тревожило. Меня ничто не тревожило. Я во всей полноте ощущал благодать Вознесения. Нашего собственного.

– Я рассказал Джакопо, кто ты, – сказал Альдо. – Думаю, так лучше.

– Делай как хочешь, – ответил я.

– Где ты остановился?

– На виа Сан Микеле, номер двадцать четыре, у синьоры Сильвани. У нее полон дом студентов, но боюсь, не твоей веры. Все с факультета экономики и коммерции, к тому же совершенные фанатики.

– Это хорошо. – Он улыбнулся. – Даже очень хорошо.

Я пожал плечами. Соперничество между фракциями было по-прежнему выше моего понимания.

– Ты можешь быть посредником, – добавил Альдо.

Глядя в стакан с кампари, я размышлял над его словами. Кажется, в прошлом, когда он учился в руффановском лицее, тоже бывали такие поручения, правда, выполнял их я не всегда успешно. Послания, засунутые в карманы его однокашников, иногда попадали не по адресу. Такая роль имеет свои недостатки.

– Я в этом не разбираюсь, – сказал я.

– Зато я разбираюсь, – возразил Альдо.

Джакопо принес второй завтрак.

– Привет, – сказал я.

– Прошу прощения, что вчера не узнал вас, синьор Армино. – Он опустил поднос и, совсем как ординарец, встал по стойке "смирно". – Я очень рад вас видеть.

– К чему такая напыщенность? – спросил Альдо. – В Бео всего пять футов и пять дюймов роста. Ты все так же можешь качать его на колене.

Я и забыл. В сорок третьем Джакопо действительно проделывал такое.

Альдо его подбивал. Марта возражала и закрывала дверь кухни. Марта…

Джакопо поставил на стол еду и большой графин вина с местных виноградников. Позже я спросил брата, не Джакопо ли делает все по дому.

– Он вполне справляется, – сказал Альдо. – Убирать приходит одна женщина. Я держал для этого Марту, пока она не запила. Когда дело стало совсем безнадежным, я ее выставил.

Время пришло. Я закончил. Альдо все еще ел.

– Я должен тебе кое-что сказать, – начал я. – Лучше сделать это сейчас, поскольку дело касается и меня. Марта мертва. Скорее всего, ее убили.

Альдо отложил вилку и через стол уставился на меня.

– Что ты имеешь в виду, черт возьми? – резко спросил он.

Его глаза с немым обвинением пристально смотрели на меня. Я вытер рот, встал из-за стола и принялся ходить взад-вперед по комнате.

– Я, конечно, могу ошибаться, – сказал я. – Но думаю, что не ошибаюсь. Боюсь, что нет. И если это так, то здесь и моя вина.

Я рассказал ему всю историю. От начала до конца. Английские туристки, одинокий варвар и его чаевые в десять тысяч лир, мои ночные кошмары и их связь с алтарным образом в Сан Чиприано. Утренняя заметка в газете, посещение полиции, знакомое, как мне показалось, тело и внезапный порыв, который привел меня в Руффано. Наконец, мой вчерашний приход к часовне Оньиссанти и сапожник Джиджи, садящийся со своей сестрой Марией в полицейскую машину.

Альдо выслушал меня, ни разу не прервав. Я не смотрел на него, рассказывая свою историю. Просто ходил взад-вперед по комнате и говорил, говорил. Я слышал, что говорю невнятно и сбивчиво, как перед судьей, поправляясь в мелочах, которые не имели никакого значения.

Закончив, я снова сел на стул. Я думал, что его обвиняющий взгляд все так же прикован ко мне. Но Альдо невозмутимо чистил апельсин.

– Ты видишь? – спросил я, чувствуя себя совершенно измученным. – Ты понимаешь?

Он положил в рот крупную дольку апельсина и проглотил.

– Да, вижу, – сказал он. – Это довольно легко проверить. С полицией Руффано у меня очень хорошие отношения. Надо всего-навсего снять трубку и спросить их, правда ли, что мертвая женщина – это Марта.

– И если это так?

– Ну что ж, очень плохо, – сказал он, протягивая руку за следующей долькой. – Она бы все равно умерла, учитывая ее состояние. Джиджи не могли с ней справиться. Никто не мог. Спроси Джакопо. Она была пьяницей.

Он не понял. Он не понял, что если Марта убита, то убита лишь потому, что я вложил ей в руку десять тысяч лир. Я во второй раз объяснил ему это.

Он окунул пальцы в миску с водой, которая стояла рядом с его тарелкой.

– Ну и что? – спросил он.

– Разве я не должен был сообщить об этом римской полиции? Разве это не объяснило бы мотив убийства? – повторил я.

Альдо встал. Подошел к двери и крикнул, чтобы Джакопо нес кофе. После того как кофе принесли и дверь закрылась, он налил его нам обоим и стал медленно, задумчиво помешивать свой.

– Мотив для убийства, – проговорил он, – время от времени есть у каждого из нас. В том числе и у тебя. Если тебе так хочется, беги в полицию и расскажи там то же, что и мне. Ты увидел лежащую на церковной паперти старуху, и она напомнила тебе алтарный образ, которым тебя стращали в детстве. Прекрасно. И что же ты делаешь? Ты склоняешься над женщиной, и она поднимает голову. Она узнает тебя, ребенка, который двадцать лет назад бежал с немецкой, армией. Ты узнаешь ее, и у тебя в мозгу что-то щелкает. Ты ее убиваешь в безумном порыве убить преследующий тебя кошмар и затем для успокоения совести вкладываешь в ее руку ассигнацию в десять тысяч лир.

Он залпом выпил кофе и направился в другой конец комнаты. Снял трубку.

– Я свяжусь с комиссаром полиции. Сегодня воскресенье, он, скорее всего, дома. По крайней мере, он сообщит мне последние новости.

– Нет, подожди… Альдо! – в панике крикнул я.

– Почему? Ты ведь хочешь знать, не так ли? Я тоже.

Он назвал номер. Я уже ничего не мог сделать. Теперь это была не моя тайна, не моя мука. Альдо разделил ее со мной, отчего смятение мое только усилилось. По его мнению, это убийство мог бы совершить и я. У меня не было свидетелей, которые подтвердили бы мое алиби. В предложенном им мотиве была своя страшная логика. Настаивать на невиновности бессмысленно. В полиции мне не поверят – да и с чего им верить? Мне никогда не доказать, что я здесь ни при чем.