– Я должен сберечь свои документы и состояние, – прошептал император. – От того, сумею ли я их сохранить, зависит будущее. Так мы обеспечим себя средствами для следующей попытки, ведь я уверен, этим жалким Бурбонам даже не трон, а моя скамеечка для ног, и то великовата. Где же мне спрятать эти сокровища? Все мои вещи перероют, в домах моих сторонников пройдут обыски. То, что ценишь превыше собственной жизни, можно вручить лишь самым надежным людям. Во всей Франции я не нашел тех, кто достоин этого священного доверия больше, чем вы.

Для начала расскажу о документах, чтобы вы не упрекали меня в том, что я сделал вас слепыми орудиями в своих руках. Это официальное подтверждение моего развода с Жозефиной, а также свидетельства о браке с Марией-Луизой и рождении моего сына и наследника, короля Римского. Без них моя семья не сможет претендовать на трон. Кроме того, у меня есть ценные бумаги на сумму в сорок миллионов франков – деньги огромные, друзья, однако по сравнению с документами они не стоят и вот этого хлыстика. Все это я говорю, чтобы вы поняли, какую важную задачу я вам поручаю. А теперь слушайте внимательно. Я объясню, где вы получите бумаги и что с ними делать.

Сегодня утром в Париже их передали моему верному другу, графине Валевской. В пять часов она выедет из Фонтенбло в голубом берлине, а здесь будет к десяти. Бумаги спрятаны в экипаже, в тайнике, о котором никто, кроме нее, не знает. Графиню предупредили, что за городом ее встретят три всадника, и она отдаст вам бумаги. Вы моложе всех, Жерар, но старше по званию. Вот мой перстень с аметистом. Это мой знак, вручите его даме в обмен на бумаги.

С пакетом вы поедете в лес, к разрушенной голубятне Коломбьер. Там буду ждать вас я, но если обстоятельства не позволят, вместо меня приедет мой телохранитель, Мустафа. Верьте его слову, как моему собственному. В Коломбьер нет крыши, сегодня полнолуние. Справа от входа у стены стоят три лопаты. В северо-восточном углу – это слева от двери, в стороне Фонтенбло – выройте яму в метр глубиной, положите в нее бумаги, тщательно разровняйте почву и возвращайтесь ко мне, во дворец.

Вот каковы были указания императора. Никто, кроме него, не умел объяснить все с такой точностью и вниманием к подробностям. Мы дали слово хранить тайну, пока он жив и пока бумаги остаются в земле. Снова и снова он требовал повторить клятву и наконец отпустил нас.

Полковник Депьен жил в гостинице «У фазана», там-то мы и поужинали. Нам троим не привыкать было к неожиданным поворотам судьбы, и все-таки эта необыкновенная встреча очень взволновала и тронула нас. Каждый предвкушал большое приключение. Сам я не в первый раз стал доверенным лицом императора, однако ни случай с убийцами из Аяччо, ни мое знаменитое путешествие из Реймса в Париж не сулили таких перспектив, как это деликатное поручение.

– Если император победит, – сказал Депьен, – мы станем маршалами.

И мы выпили за наши будущие двууголки и жезлы.

Мы условились выехать из Фонтенбло порознь и встретиться у первого придорожного столба. Если бы столь знаменитых людей, как мы, увидели вместе, по городу пошли бы слухи. В то утро моя Фиалочка потеряла подкову. Когда я вернулся, кузнец еще не закончил работу, а потому я прибыл на место позже своих товарищей. С собой я взял не только саблю, но и пару новеньких английских пистолетов с нарезным стволом и молоточком для забивания в дуло заряда. Я купил их у Трувеля на улице Риволи за полторы сотни франков. Что ж, зато стреляли они намного дальше и точнее. С одним из этих пистолетов я и спас Бюве под Лейпцигом.

Ночь была ясная, в спину ярко светила луна, и впереди нас по белой дороге все время скакали три черных всадника. Однако же в тех местах полно лесов и рощиц, и мы плохо видели, что происходит впереди. Большие часы дворца уже пробили десять, а графиня все не появлялась. Мы начали опасаться, уж не помешало ли ей что-нибудь.

И тут вдалеке послышался шум. Шорох колес и перестук копыт становились все громче, все отчетливее, наконец из-за поворота вылетели желтые фонари, и в их свете мы увидали голубую карету, запряженную парой гнедых. Форейтор натянул поводья, и взмыленные лошади встали в нескольких шагах от нас. В мгновение ока мы очутились возле экипажа, в окне показалась прекрасная головка, и мы отдали графине честь.

– Перед вами посланники императора, мадам, – тихо сказал я, наклонившись поближе. – Мы ждем вас, как и было условлено.

У графини было восхитительное, белое как сливки личико, но тут оно стало еще белее, черты его заострились, будто бы прямо у меня на глазах она постарела.

– Я прекрасно вижу, – сказала он, – что вы самозванцы.

Если бы она ударила меня по лицу своей прелестной ручкой, я и то не вздрогнул бы так. Поразили меня не столько слова женщины, сколько ее горький презрительный тон.

– Графиня, вы очень к нам несправедливы. Это полковник Депьен и капитан Тремо, а меня зовут Этьен Жерар. Любой, кто слышал это имя…

– Подлые злодеи! – перебила она. – Думаете, если я женщина, меня легко обвести вокруг пальца? Жалкие лгуны!

Депьен от злости побелел как полотно. Тремо пощипывал ус.

– Мадам, – холодно сказал я, – когда император оказал нам честь, доверив такое поручение, он дал мне вот этот аметистовый перстень. Я не думал, что трем благородным людям потребуется доказывать чистоту своих намерений, но раз уж вы нас подозреваете, мне остается только вручить кольцо вам.

Рассмотрев перстень в свете фонаря, она пришла в ужас.

– Это его вещица! – воскликнула графиня. – Боже, что я наделала! Что я наделала!

Очевидно, произошло что-то страшное.

– Скорее, мадам! Скорее! – крикнул я. – Отдайте нам бумаги!

– Я уже отдала их.

– Кому?

– Трем офицерам.

– Когда?

– Полчаса назад.

– Где они?

– Боже милостивый, не знаю. Они остановили карету, и я без колебаний вручила им пакет, подумав, что это люди императора.

Мы застыли, как громом пораженные. Однако в такие минуты я всегда бываю на высоте.

– Оставайтесь тут, – сказал я товарищам. – Если на дороге покажутся трое всадников, задержите их любой ценой. Дама опишет, как они выглядят. А я мигом.

Я тряхнул поводьями и вихрем понесся в Фонтенбло. У дворца спешился, взлетел по лестнице, смел с пути лакеев, которые попытались меня остановить, и ворвался в кабинет императора. Тот с карандашом и циркулем склонился над картой, рядом стоял Макдональд. Наполеон раздраженно вскинул голову, но едва увидел меня, как изменился в лице.

– Оставьте нас, маршал, – сказал он и, как только дверь закрылась, спросил: – Что с бумагами?

– Они пропали! – Я вкратце объяснил, что произошло.

Император слушал с невозмутимым лицом, но я заметил, как дрожит циркуль в его руке.

– Верните их, Жерар! – вскричал Наполеон. – От них зависит судьба моей династии. Не теряйте ни секунды! В седло, месье, в седло!

– Кто эти люди, ваше величество?

– Не знаю. Меня окружают предатели. Но бумаги повезут в Париж. Кому еще они понадобились, как не этому злодею, Талейрану? Да, да, негодяи скачут в столицу, их еще можно остановить. Возьмите на конюшне трех лучших моих лошадей и…

Но я уже выскочил из комнаты и бросился вниз по лестнице. Не прошло и пяти минут, а я галопом несся прочь из города верхом на своей кобылке, сжимая в каждой руке поводья арабского скакуна. Император сказал мне взять трех, но если бы его послушал, разве посмел бы потом взглянуть в глаза Фиалочке? Думаю, великолепное было зрелище, когда я в лунном свете подлетел к своим товарищам.

– Никто не проезжал?

– Нет.

– Мерзавцы на парижской дороге. Скорее за ними!

Добрые солдаты не стали медлить. Мигом вскочили они на императорских скакунов, а своих оставили у дороги. И вот мы пустились в погоню, я – в середине, Депьен – слева, а Тремо чуть позади, поскольку был потяжелее нас. Боже, как мы неслись! Двенадцать копыт гремели и грохотали по твердому, гладкому тракту. Впереди летели наши тени, сзади клубилась пыль, в глазах мелькали тополя и луна, серебряные пятна и черные полосы. Километр за километром скакали мы по дороге, исчерченной светом, точно шахматная доска. Мы слышали, как шаркают в домах засовы и скрипят ставни, но жители, выглянув на улицу, только и успевали заметить, как вдали тают наши черные силуэты. Когда мы въехали в Корбей, часы пробили полночь, однако в золотом веере света, что падал из открытой двери гостиницы, чернела тень конюха. В руках у него было по ведру.

– Три всадника! – выдохнул я. – Ты их видел?

– Я только что напоил их коней. – Наверное, они…

– Вперед!

И мы поскакали дальше, выбивая искры из мостовой. Нас окликнул жандарм, но голос его утонул в громе копыт. Дома остались позади, и мы опять выехали за город. До Парижа оставалось километров тридцать. Куда было деваться этим негодяям, если за ними гнались мы на лучших во Франции скакунах? Ни один из нас не сомневался в победе, но я на своей Фиалке все время скакал на шаг впереди. Она совсем не устала. Я чувствовал, дай моей кобылке волю – она махнет хвостом перед носом коней императора, и только ее и видели.

– Вот они! – крикнул Депьен.

– Попались! – порычал Тремо.

– Вперед! Вперед! – снова крикнул я.

Перед нами в лунном свете белела дорога, вдалеке по ней во весь опор уносились от нас три всадника. Мы нагоняли их с каждой секундой. Я разглядел, что по бокам на гнедых скачут двое в плащах, а между ними, на серой лошади – человек в егерском мундире. Все трое держались бок о бок, но по тому, как средний сжимал колени, я понял, что сил у его коня побольше, чем у других. Этот человек явно был главным. Он постоянно оборачивался, оценивая расстояние между нами, и в лунном свете мелькало его лицо. Сначала я видел только белое пятно, затем на нем проступила полоска усов, и наконец, когда в глотки нам уже начала забиваться пыль, я узнал, кто это.

– Полковник де Монлюк! – крикнул я. – Именем императора, остановитесь!