Кого же, вы думаете, увидел я во главе отряда? Старого Буве, которого спас под Лейпцигом! Тот узнал меня, и в его маленьких красноватых глазках задрожали слезы. Я и сам растрогался, заметив, как он рад. Когда я посвятил его в суть дела и сказал, что мне поручено ехать через Санлис, Буве расхохотался.

– В городе враги. Туда никак нельзя.

– Враги так враги, – ответил я.

– Почему не отправиться прямиком в Париж? Зачем лезть туда, где вас наверняка захватят в плен или убьют?

– Солдат не выбирает, он повинуется, – повторил я слова Наполеона.

Буве сипло рассмеялся и умолк, лишь когда я подкрутил усы и смерил его взглядом.

– Что ж, – сказал он, – тогда поскачем вместе, ведь нам в Санлис и надо. У нас приказ провести там рекогносцировку. Впереди идет уланский эскадрон Понятовского. Если вам так необходимо проехать через город, мы попробуем вам помочь.

Отряд наш тронулся, и в ночной тишине зазвенели уздечки, застучали копыта. Вскоре мы догнали поляков – бравых, испытанных ребят. Они, правда, были тяжеловаты для своих коней, но держались так, что любо-дорого посмотреть, прямо как удальцы из моей бригады. Вместе мы поскакали дальше, и на рассвете впереди показались огни Санлиса. Мимо проезжал какой-то человек на телеге. Он-то и рассказал нам, что происходит в окрестностях.

Сведения у крестьянина были самые достоверные, ведь накануне вечером он переговорил с братом, а тот служил кучером у самого мэра. Выяснилось, что в Санлисе находится казачий эскадрон, или «сотня», как они называют его на своем варварском наречии. Квартируют они в самом большом здании – доме мэра, что на углу рыночной площади. В лесах к северу стоит целая дивизия прусской пехоты, но в городе они не показываются. Что ж, нам представилась отличная возможность отомстить дикарям, о чьей жестокости к бедным французам рассказывали на биваках у каждого костра.

Русские и опомниться не успели, как мы вихрем ворвались в город, срезали конные посты, опрокинули часовых и загрохотали кулаками по двери мэра. Из окон повысовывались головы в овечьих шапках, гнусные рожи с окладистыми бородами и спутанными космами. «Урра! Урра!» – заревели они, стреляя из карабинов, однако прежде, чем враг протер заспанные глаза, мы вломились в дом. Страшно было смотреть, как уланы, точно голодные волки, накинулись на казаков – поляки страшно их ненавидят. Большинство русских бросились улепетывать вверх по лестнице. В комнатах их и прикончили. Сквозь доски пола в прихожую, будто дождь с крыши, лилась кровь. Польский улан в деле страшен, хотя и тяжеловат для кавалериста. Все они, как на подбор, здоровенные, точно кирасиры Келлермана, правда, весят меньше, поскольку обходятся без шлема и брони, прикрывающей грудь и спину.

В Санлисе-то я и дал маху, притом большого. Только скромность мешает мне сказать, что до сих пор я блестяще выполнял свое поручение. И тут я сделал то, что не одобрит крючкотвор и простит солдат.

Конечно, лошадь моя устала, однако я вполне мог проскакать через город, а там до самого Парижа мне не встретилось бы ни одного неприятеля. Но какой гусар проедет мимо горячей схватки, не натянув поводьев? Требовать от него такое – это уж слишком. Кроме того, я подумал, если Фиалка отдохнет часок, позже он обернется мне тремя часами преимущества. А главное, из окон торчали все эти рожи в овечьих шапках и вопили как дикари. У крыльца я спешился, набросил поводья на столбик перил и вслед за товарищами ворвался в дом. Правда, помогать было поздновато, а один из недобитых варваров едва не ранил меня копьем. И все-таки мне было жаль пропустить даже такую малость, ведь никогда не угадаешь, где представится возможность отличиться. В небольших погонях и стычках, что случаются на аванпостах, лихому рубаке подчас найдется работа подостойнее, чем в императорских сражениях.

Когда в доме больше не осталось казаков, я вынес Фиалке ведро воды, а наш проводник, крестьянин, показал, где у славного мэра хранится фураж. Моя ненаглядная только этого и ждала. Я обтер ей ножки, оставил у крыльца, а сам отправился поискать чего-нибудь съестного и для себя, чтобы потом не задерживаться в дороге.

Теперь я подхожу к событиям, которые вам покажутся удивительными, хоть я и мог бы рассказать еще с десяток таких же необыкновенных историй. Понятное дело, тому, кто всю жизнь провел в разъездах и дежурствах на залитой кровью земле, что разделяет две великие армии, часто выпадают на долю самые невероятные приключения. Впрочем, ладно, слушайте, как было дело.

Я вошел, и старый Буве, который ждал меня в коридоре, спросил, а не раздавить ли нам вдвоем бутылочку вина.

– Право слово, мы не задержимся, – сказал он. – Ведь неподалеку в леске стоит десять тысяч пруссаков Тильмана.

– Где вино? – спросил я.

– Уж два гусара его найдут, – ответил он, взял свечку и направился вниз по каменным ступеням, на кухню.

Там мы обнаружили еще одну дверь, которая выходила на винтовую лестницу, ведущую в погреб. До нас тут явно похозяйничали казаки – весь пол был усеян осколками. Однако мэр оказался эпикурейцем, и лучшего выбора вин я и пожелать не мог. «Шамбретен», «Грав», «Аликанте», белое, красное, простое, игристое – они лежали пирамидами, робко выглядывая из опилок. Мой товарищ стоял со свечой в руке, смотрел по сторонам и мурлыкал, точно кот перед миской молока. Наконец он выбрал бургундское, но едва потянулся к бутылке, как наверху прогремели выстрелы, затопали ноги и поднялся такой гвалт, какого я в жизни не слышал. К нам нагрянули пруссаки!

Буве – отважный парень, к чести его сказать. Он выхватил саблю и бросился вверх по ступеням, гремя шпорами. Я поспешил следом, мы выскочили на кухню, и тут снаружи раздался оглушительный рев. Дом снова достался неприятелю.

– Все кончено! – крикнул я, хватая товарища за рукав.

– Нет уж, пусть одолеют всех до последнего, – крикнул он и, точно безумный, кинулся ко второй лестнице.

Правду сказать, на его месте я и сам отправился бы на верную гибель, ведь он поступил весьма опрометчиво, не выслав разъезда, который мог предупредить нас о приближении врагов. Я уж хотел было присоединиться к нему, но передумал. В конце концов, мне доверили важное письмо, а если я попаду в плен, то не смогу выполнить поручение императора. Я оставил Буве погибать одного, вернулся в погреб и закрыл дверь.

Сидеть здесь было тоже не весело. Когда наверху поднялся переполох, Буве уронил огарок, и теперь, шаря в темноте, я натыкался только на осколки. Наконец я отыскал свечу – она закатилась под бочку, но сколько я ни бил по кремню кресалом, зажечь ее так и не получилось. Очевидно, фитиль попал в лужу вина и намок. Я срезал кончик саблей, и вскоре подвал осветился. Однако же я понятия не имел, что делать. Сверху доносились хриплые крики пруссаков. Судя по всему, там собралось несколько сотен. Очень скоро кто-то из них захочет промочить горло, и тогда – прости-прощай бравый гусар, не видать тебе ни письма, ни медали.

Я вспомнил о матушке, об императоре. Какое горе для них – лишиться такого прекрасного сына, лучшего кавалериста, который только служил в армии со времен Лассаля. Я утер слезу, ударил себя в грудь и воскликнул:

– Не вешать нос! Мужайся, храбрый воин. Неужели тот, кто пережил страшные морозы под Москвой, погибнет во французском винном погребе?

Я вскочил и прижал руку к письму за пазухой, поскольку его хруст меня успокаивал.

Сперва я хотел поджечь дом и сбежать в суматохе. Затем решил спрятаться в пустом бочонке. Я огляделся и тут увидал в углу маленькую дверцу, выкрашенную в серый цвет, которая настолько сливалась со стеной, что приметить ее мог лишь человек весьма наблюдательный. С первой попытки дверь открыть не вышло, и я уже подумал, что она заперта, но тут она подалась немного. Похоже, за ней что-то стояло. Я уперся ногами в огромную бочку и надавил с такой силой, что дверца распахнулась настежь. Я рухнул на спину, выронил свечу и снова очутился в темноте. Встав на ноги, я заглянул в черный проем.

Сюда сквозь какую-то щель или решетку падал слабенький утренний свет. В полумраке виднелись округлые бока огромных бочек – похоже, мэр выдерживал тут свое вино, пока не созреет. Так или иначе, а местечко гораздо лучше подходило для того, чтобы спрятаться. Я поднял свечу, закрыл дверь и вдруг увидел нечто удивительное. Не стану лгать, я даже малость струхнул.

Как я уже говорил, в комнату откуда-то сочился тусклый, серенький свет. И вот в его лучах вдруг мелькнул и снова исчез во мраке грузный и рослый человек. Клянусь, я так вздрогнул, что у моего кивера едва не порвался ремешок! Я увидел незнакомца лишь на секунду, но успел разглядеть, что он высокий, широкоплечий, на голове у него лохматая казачья шапка, а на поясе – сабля. Честное слово, сам Этьен Жерар – и тот немного растерялся, оказавшись в темном погребе наедине с таким бандитом.

Однако я быстро взял себя в руки и подумал: «Спокойно! Ведь я гусар. Не зря меня в тридцать один год поставили во главе бригады. Не просто так доверил мне император свое послание». Пусть громила дрожит передо мной, а не я – перед ним. И вдруг я понял, что насмерть перепугал незнакомца. Вот почему он так съежился и прошмыгнул мимо, точно крыса. Конечно же, мне помешали войти не ящик и не бочка. Это он подпер дверь, стараясь меня остановить. Выходит, он – дичь, а я – охотник. Ага! Усы мои браво встопорщились, и я шагнул в темноту. Сейчас я покажу этому разбойнику-северянину, с кем он имеет дело. В ту секунду я был великолепен.

Поначалу я не хотел зажигать свечу, чтобы не выдать себя, но потом ударился бедром о ящик, запутался шпорами в какой-то холстине и решил действовать в открытую. Я высек огонь, обнажил саблю и решительно двинулся вперед.

– Выходи, подлец! Ничто тебя не спасет. Сейчас я тебе задам.

Я поднял свечу повыше и увидел голову незнакомца, который смотрел на меня из-за бочки. На его черной шапке поблескивал золотой шеврон. Судя по лицу, передо мной был офицер и человек благородный.