Артур Конан Дойл - Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара

– Надеюсь, ваши люди будут обращаться со мной как должно, – сказал он.

– Не сомневайтесь, мы воздадим вам по заслугам.

– О большем я и не прошу. Вы, может, и не знаете о моем высоком происхождении, но уверяю вас, оно таково, что назвать имя отца – государственная измена, а имя матери – скандал. И пусть я не претендую на королевские почести, оказывать их по доброй воле намного благороднее. Веревки впились мне в кожу. Не могли бы вы их чуточку ослабить?

– Вы меня недооцениваете, – заметил я, повторив его слова.

– Туше! – воскликнул он, словно фехтовальщик, получивший удар. – Однако я слышу, сюда идут ваши гусары, и теперь все это не имеет никакого смысла.

Я приказал снять с него монашеское облачение и приставил к злодею надежную охрану. Близился рассвет, пришло время подумать, как нам быть дальше. Несчастный Барт и его драгуны пали жертвами коварного умысла, а ведь послушай мы хитрого советчика, в западню попал бы целый эскадрон. Если только не поздно, я должен их освободить, да еще позаботиться о старой графине Ла Ронда. Что до самого аббатства, то взять его мы не могли, ведь шайка узнала о нашем плане. Теперь все зависело от того, насколько они ценят своего главаря. Он стал моим козырем, и я расскажу вам, как дерзко и умело я разыграл эту карту.

Едва начало светать, горнист протрубил сбор, и мы рысцой пустились через долину. Пленника усадили на лошадь и окружили со всех сторон. На расстоянии ружейного выстрела от аббатства росло большое дерево. Рядом с ним мы и остановились. Если бы подлецы решили напасть и открыли ворота, мы поскакали бы в атаку, но, как я и ожидал, они только высыпали на стену, улюлюкая, хохоча и осыпая нас бранью. Послышалось несколько выстрелов, затем бандиты поняли, что не могут нас достать, и перестали тратить порох. Необычное зрелище представляла собой эта смесь французских, английских и португальских мундиров, кавалеристов, пехотинцев и бывших солдат артиллерии. Все они дружно грозили нам кулаками.

Однако гвалт быстро прекратился, когда мы разомкнули ряды и показали, кого с собой привезли. На стене воцарилась мертвая тишина, а вслед за ней раздался вой, полный отчаяния и ярости. Некоторые дезертиры тряслись и приплясывали, точно безумные. Да, наш пленник был человеком весьма незаурядным, если сумел заслужить преданность этого сброда.

В таверне я прихватил веревку, и мы перекинули ее через нижний сук дерева.

– Дозвольте расстегнуть вам воротник, месье, – сказал Папилет с шутовским почтением.

– А руки вы хорошо помыли? – спросил маршал, и мои гусары захохотали.

Со стены опять послышался вопль, но стоило нам затянуть петлю на шее маршала де Комильфо, как негодяи сразу притихли. Взвизгнул рожок, ворота аббатства распахнулись, оттуда выбежали трое бандитов и принялись размахивать обрывками белой ткани. Ах, как радостно забилось мое сердце! И все же я и шагу не сделал навстречу, притворяясь, будто мне от них ничего не нужно. Я только разрешил горнисту махнуть платком в ответ, и бандиты приблизились. Маршал по-прежнему сидел, связанный по рукам и ногам, с петлей на шее, и улыбался краешком губ, как человек, который из вежливости не подает виду, что ему скучно. Скажу только, что я сам на его месте хотел бы держаться так, а уж это многое значит.

Посольство к нам отправили весьма примечательное: португальского стрелка-касадора в темной форме, французского егеря в светло-зеленой и здоровенного британского артиллериста в синем мундире с золотыми шнурами. Бандиты отдали честь, и француз начал переговоры:

– У нас в руках тридцать семь английских драгун, и если вы тронете нашего маршала, клянемся, что пять минут спустя мы повесим их всех на крепостной стене.

– Тридцать семь? – вскричал я. – К вам отправился пятьдесят один!

– Четырнадцать погибло в схватке.

– А их офицер?

– Бился до последней капли крови. Нашей вины тут нет, мы сохранили бы ему жизнь, если бы могли.

Увы, бедный мой друг! Мы встречались лишь дважды, но я успел полюбить его всем сердцем и с тех пор в память о нем всегда уважал англичан. В жизни не встречал более смелого человека и худшего фехтовальщика.

Как вы понимаете, я не поверил ни слову этих мерзавцев и отправил с одним из них Папилета. Вернувшись, он подтвердил страшную правду. Теперь надо было подумать о живых.

– Вы освободите драгун, если я отпущу вашего главаря?

– Отпустим десять.

– Вздерните его! – приказал я.

– Двадцать!

– Довольно болтовни.

– Всех! – крикнул егерь, когда веревка сдавила шею маршала.

– Верхом и с оружием?

Негодяи поняли, что со мной шутки плохи.

– Да, – буркнул егерь.

– А заодно и госпожу Ла Ронда, – добавил я.

Однако тут у нас не заладилось. Подлецы ни в какую не хотели отдавать графиню. Мы и веревку затягивали потуже, и лошадь отводили, только разве что не давали маршалу повиснуть. Сломайся у него шея, и драгунам конец. Я дорожил им не меньше, чем эти бандиты.

– Вы меня так простудите, – заметил де Комильфо. – И кстати, раз уж по этому пункту возникли разногласия, может, лучше спросить у дамы? Уверен, никто из нас не хочет ее к чему-либо принуждать.

Это решение меня вполне устраивало, и я тут же согласился. Через десять минут к нам вышла сама графиня – величавая дама в мантилье, из-под которой выбивались седые кудри. Лицо у женщины было такое желтое, будто на него падал отсвет бесчисленных дублонов из ее сокровищницы.

– Этот джентльмен, – сказал де Комильфо, – горит желанием увезти вас туда, где вы нас больше не увидите. Решайте, поехать с ним или остаться со мной.

Я и глазом не успел моргнуть, а она уже стояла рядом с маршалом.

– Мой милый Алексис! – воскликнула графиня. – Ничто не в силах нас разлучить!

Комильфо поднял на меня глаза и усмехнулся:

– Кстати, вы немного ошиблись, дорогой полковник. Нет никакой вдовой графини Ла Ронда. Эту даму так называют разве что из вежливости. Позвольте представить вам свою горячо любимую супругу, миссис Алексис Морган, или, если хотите, мадам де Комильфо.

И тут я понял, что имею дело с умнейшим и самым бессовестным человеком на свете. Я смотрел на бедную старую женщину, и сердце мое переполняли недоумение и гнев. Что до графини, то она взирала на этого подлеца с обожанием, словно молодой новобранец – на императора.

– Ладно, – сказал я наконец. – Освободите драгун, и на том простимся.

Англичан усадили на коней, отдали оружие и выпустили, а мы сняли с маршала веревку.

– До свидания, полковник, – сказал он. – Боюсь, вы разочаруете Массена… правда, насколько мне известно, когда вы до него доберетесь, ему будет совсем не до того. Признаюсь, не ожидал, что вам хватит ума выкрутиться. Могу я что-то сделать для вас?

– Да.

– Что же?

– Я хочу, чтобы английского офицера и его людей похоронили как должно.

– Клянусь в том честью.

– И еще одна просьба.

– Слушаю.

– Уделите мне пять минут верхом и с оружием в руке.

– Бросьте! Ведь мне тогда придется либо прервать вашу славную карьеру, либо проститься с любимой. Разве можно требовать такое от человека, который лишь начал познавать радости семейной жизни?

Мои гусары построились в колонну.

– До встречи! – воскликнул я, грозя ему саблей. – В следующий раз вы так легко от меня не уйдете.

– До встречи, – ответил он. – Если вам когда-нибудь надоест император, знайте, что для вас всегда найдется работа у маршала де Комильфо.

Иногда мне кажется, что некоторые из вас, послушав о моих маленьких подвигах, начинают думать, будто я сверх меры собой горжусь. Ничуть не бывало. Лучшим солдатам неведомо тщеславие. Да, временами я рисую себя отважным, временами – хитроумным, всегда – привлекательным, но если уж так оно и есть, кривить душой я не стану. К чему притворяться, что я не сделал блестящей карьеры? К тому же историю, которая мне сегодня вспомнилась, может рассказать лишь человек скромный. В конце концов, если кто-то достиг высот, как я, он имеет право поговорить о том, что люди заурядные предпочли бы скрыть.

После Русской кампании наша бедная армия квартировала на западном берегу Эльбы, где мы согревали замерзшую кровь и старались нарастить на костях немного жирка, попивая доброе немецкое пиво. Правда, вернуть нам было суждено далеко не все, ведь, отступая, солдаты растеряли столько пальцев, что они не поместились бы и в три огромных интендантских фургона. И все-таки даже мы, тощие калеки, благодарили судьбу, стоило подумать о павших товарищах и полях – жутких, жутких полях, укрытых снегом. По сей день, друзья мои, я не могу спокойно взглянуть на красное с белым. Даже алый ночной колпак на белом одеяле вызывает в памяти моей видения, в которых по тем кошмарным долинам бредет измученное войско, оставляя за собой кровавый след. Ни за какие блага я не стану рассказывать о том времени. Одной мысли о нем достаточно, чтобы превратить мое вино в уксус, а табак – в солому.

Из полумиллионного войска, что перешло через Эльбу осенью двенадцатого года, весной тринадцатого осталось лишь тысяч сорок пехотинцев, но это были страшные люди – люди из железа, что ели конину и спали в снегу; сердца их переполняла горечь и ненависть к русским. Вот этим солдатам и дали приказ удерживать реку и ждать, пока огромная армия, которую император собирал во Франции, не прибудет, чтобы снова переправиться на тот берег.

Кавалерия находилась в плачевном состоянии. Мои гусары квартировали в Борне, и я разрыдался, когда впервые провел им смотр. Мои удальцы, мои великолепные лошади!.. Сердце кровью обливалось при виде того, что с ними стало. «Не унывать, – сказал себе я. – Они многое потеряли, зато у них остался полковник». Я взялся за работу и уже собрал два приличных эскадрона, как вдруг всем полковникам кавалерии приказали отправиться во Францию, чтобы организовать рекрутов и конское пополнение для грядущей кампании.