– На помощь, друзья! На помощь! – Мне врезали кулаком по губам, поволокли, но я продолжал кричать: – На помощь, удальцы! Скорее, дети мои! Вашего полковника хотят убить!

От боли и отчаяния рассудок у меня помутился, и я решил, что сюда под гром литавр вот-вот примчится мой полк.

Однако появились на поляне совсем не те, кого я ждал. К нам галопом скакал всадник на великолепной чалой кобыле. Он был молод, хорош собой и держался в седле с чертовской удалью и благородством, почти как я. Его необычный красный мундир забрызгала грязь, однако на плечах лежали золотые погоны, а на голове сверкала каска со щегольским белым плюмажем из конского волоса, ниспадавшим с гребня. За молодым человеком следовали еще четверо в такой же форме, все – чисто выбритые, круглолицые и благообразные; они больше напоминали монахов, чем драгун. По приказу своего предводителя всадники остановились, ножны стукнули о стремена, а командир подъехал к нам. Пламя ярко освещало его разгневанное лицо и великолепную голову лошади. Увидев мундиры, я, конечно же, догадался: это англичане. Я встретил их впервые, но по горделивой осанке и уверенной манере сразу понял, что слухи – правда, и это в самом деле достойные противники.

– Стойте! – воскликнул молодой офицер по-французски с довольно сильным акцентом. – Что это вы тут затеяли? Кто звал на помощь и почему?

Как же я благословил время, когда потомок ирландских королей О’Брайен обучал меня английскому! Веревку на ногах развязали, и мне осталось только высвободить руки. Я рванулся, подхватил саблю, лежавшую возле костра, и одним прыжком взлетел на лошадь бедняги Видаля. Да-да, из-за раненой лодыжки я не поставил ногу в стремя, а именно что вскочил в седло. Я оторвал привязь от дерева и подскакал к офицеру прежде, чем разбойники успели выхватить пистолеты.

– Сдаюсь вам, сэр! – вскричал я, хотя, признаться, английский мой был не лучше его французского. – Взгляните вон на то дерево. Вот что сделали злодеи с благородным человеком, попавшим к ним в лапы!

Пламя костра взметнулось, осветив труп несчастного Видаля – зрелище, которое привидится только в кошмарном сне.

– Годам! – воскликнул офицер.

– Годам! – воскликнули остальные всадники, что по-нашему значит «Боже милостивый!».

Они выхватили сабли и сомкнули строй. Один, судя по шевронам – сержант, рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Пора шкурку спасать, лягушатник.

Ах, какое счастье было снова оказаться в седле и крепко сжать верную саблю! Я взмахнул клинком и закричал от радости, а главарь бандитов, мерзко улыбаясь, шагнул вперед.

– Видите ли, милорд, этот француз – наш пленник, – сказал он.

– Ты грабитель с большой дороги, – ответил англичанин, указывая на него саблей. – Такие союзники для нас – позор. Клянусь, если бы лорд Веллингтон придерживался моего мнения, всех вас повесили бы на первом суку.

– Но как быть с пленным? – спросил бандит сладким голосом.

– Он отправится с нами.

– Тогда позвольте мне хотя бы шепнуть кое-что вам на ухо.

Эль Кучильо подошел к молодому офицеру, вдруг развернулся и выстрелил прямо в меня. Пуля чиркнула по моим волосам и пробила кивер навылет. Увидев, что промазал, главарь хотел швырнуть в меня пистолет, но едва замахнулся, как английский сержант одним ударом рассек ему шею, так что голова почти отделилась от туловища. Кровь бандита еще не хлынула на землю, последнее проклятие не стихло у него на губах, а вся шайка уже бросилась к нам, однако мы, разя направо и налево, в несколько скачков пересекли поляну и галопом понеслись по извилистой тропе.

Лишь в полях, когда ущелье осталось далеко позади, мы решили остановить коней и посмотреть, нет ли пострадавших. Сам я был ранен и с ног валился от усталости, однако сердце мое переполняла гордость. Меня так и распирало при мысли о том, какую памятку я, Этьен Жерар, оставил о себе этим собакам. Теперь они хорошенько подумают, прежде чем тронуть кого-то из наших ребят. В восторге я даже произнес небольшую речь перед смелыми англичанами и объяснил им, кого они спасли. Я начал уже говорить о славе, о родстве отважных сердец, но молодой офицер меня перебил.

– Ладно, – сказал он. – Есть ранения, сержант?

– У лошади Джонса пуля задела бабку.

– Джонс поедет с нами. Сержант Халлидей с кавалеристами Харвеем и Смитом – направо, к немецкому посту.

Трое ускакали, солдат на раненой лошади приотстал, так что в лагерь англичан я направился в компании молодого офицера. Мы сразу понравились друг другу и очень скоро разговорились. Он был знатного рода, этот смельчак. Лорд Веллингтон поручил ему разведать, не появились ли в горах наши отряды. Одно из преимуществ походной жизни в том, что учишься всюду узнавать что-то новое. Тем и отличается бывалый путешественник от людей простых. Скажем, редкий француз сумеет без ошибки повторить английский титул. Если бы я не повидал мир, то сейчас и не вспомнил бы в точности, что молодого человека звали милорд достопочтенный сэр Рассел, барт.[4] Последнее – вежливое обращение, а потому я чаще называл его Бартом, это все равно что по-испански – дон.

Ночь была дивная, мы ехали под луной и беседовали, как родные братья. Представьте себе, он оказался моим ровесником, тоже служил в легкой кавалерии – в Шестнадцатом драгунском полку, – и мы оба мечтали о славе и подвигах. Ни с кем еще я не сходился так быстро. Барт открыл мне имя любимой, с которой встречался в саду под названием Воксхолл, а я рассказал о маленькой Корали из оперы. Он достал из-за пазухи медальон с локоном, а я – подвязку. Потом мы едва не поссорились из-за гусар и драгун, потому что он ужасно гордился своими молодцами. Видели бы вы, как он усмехнулся и хлопнул по эфесу, когда я заявил, что лучше им не попадаться на пути моих ребят. Наконец Барт завел речь о том, что англичане называют спортом, и рассказал мне, сколько денег потерял, стараясь угадать, какой из петухов побьет противника и какой здоровяк сильнее врежет другому. Я только диву давался. Заключать пари он был готов по любому поводу, и когда мне случилось заметить падающую звезду, немедленно заявил, что насчитает больше звезд, предложил ставку в двадцать пять франков за каждую и успокоился лишь после того, как я объяснил, что мой кошелек достался бандитам.

Так мы и болтали. Уже начало светать, когда впереди внезапно раздался оглушительный ружейный залп. Местность была неровная, скалистая, я ничего не видел, однако решил, что где-то началось большое сражение. Барт посмеялся над моей догадкой и объяснил, что звук доносится из лагеря: по утрам англичане разряжали оружие, чтобы ударный состав[5] наверняка был сухим.

– Скоро аванпосты, – сказал мой спутник.

Я посмотрел по сторонам. Увлеченные беседой, мы не заметили, как пустились рысцой, и драгун на раненой лошади остался далеко позади. Кругом, насколько хватало глаз, не было ни души, кроме меня и Барта, оба – если вы понимаете, о чем я – на прекрасных лошадях и при оружии. Тут-то я и спросил себя, а так ли мне нужно в английский лагерь?

Теперь, друзья мои, я должен вам кое-что объяснить. Не думайте, будто я поступил бесчестно или неблагодарно с человеком, который меня спас. Вспомните, что самая главная ответственность из всех – та, которую несет командир перед своими солдатами. А кроме того, не забывайте: война – игра со строгими правилами, и за их нарушение тебя немедленно призовут к ответу. Если бы, к примеру, я обязался не участвовать больше в сражениях, а затем решил бежать, то был бы последним негодяем. Однако этого от меня никто не потребовал. По самонадеянности, а еще – из-за того, что драгун приотстал, Барт позволил мне держаться с собой на равных. Окажись он моим пленником, я поступил бы с ним так же благородно, однако из уважения к его смелости непременно разоружил бы и позаботился, чтобы рядом был хоть один солдат. Я подъехал к Барту, сказал ему все это, а потом спросил, не сочтет ли он мой поступок бесчестным, если я его покину.

Он подумал и несколько раз повторил то слово, которое говорят англичане, когда подразумевают «Боже милостивый».

– Значит, вы хотите бежать? – спросил он.

– Если вы не против.

– Я против лишь потому, что при первой же попытке должен буду отсечь вам голову.

– В эту игру могут сыграть и двое, дорогой Барт, – сказал я.

– Так посмотрим, кто лучше! – воскликнул он и выхватил саблю.

Я вытащил из ножен свою, однако твердо решил не причинять вреда моему спасителю.

– Сами посудите, – сказал я. – Вы утверждаете, что я ваш пленник, но с тем же успехом и я могу назвать вас своим. Мы здесь одни, и хотя у меня нет никаких сомнений в том, что вы прекрасно фехтуете, вряд ли вы устоите против лучшей сабли в шести бригадах легкой кавалерии.

Вместо ответа он нанес удар, метя мне в голову. Я парировал и отсек ему половину белого плюмажа. Он сделал выпад, но я отвел острие клинка и срезал плюмаж начисто.

– Будь прокляты ваши хитрости! – вскричал Барт, когда я развернул лошадь, ускользнув от него.

– Зачем вы нападаете? – спросил я. – Видите же, что я вам не отвечаю.

– Вы должны отправиться со мной в лагерь.

– Ноги моей там не будет.

– А я держу пари, что будет! – крикнул он и ринулся на меня.

И тут мне в голову пришла мысль. Почему бы не решить спор без кровопролития? Барт вынуждал меня ранить его, иначе он непременно ранит меня. Я увернулся, и его сабля едва не оцарапала мне шею.

– Есть предложение, – крикнул я. – Бросим кости, кто выиграл – тот и пленный.

Он улыбнулся. Для такого заядлого игрока предложение было заманчивое.

– Давайте их сюда!

– У меня их нет.

– У меня тоже. Зато есть карты.

– Отлично, пусть карты.

– Во что сыграем?

– Выбирайте.

– В экарте, лучший результат из трех партий.

Я кивнул, не сдержав улыбки, – во всей Франции не набралось бы и трех человек, которые играют лучше меня. Так я и сказал Барту, когда мы спешились. Он тоже улыбнулся.