Известно, что ни я, ни гусары Конфланского полка не были в Москве. Нас оставили позади, охранять линии снабжения у Бородино. Мне до сих пор непонятно, как император мог пойти в наступление без нас. Это еще раз доказывало, что он перестал быть тем человеком, которым был когда-то. Однако я солдат. Я обязан подчиняться приказам. Поэтому остался в деревне, воздух в которой был испорчен жутким запахом, издаваемым телами тридцати тысяч человек, отдавших жизни в великом сражении. Всю осень я запасал фураж для лошадей и теплую одежду для людей. Когда армия стала отступать, мой полк оказался лучшим из кавалерийских частей и был прикомандирован к арьергарду Нея. Что бы он делал без нас в эти тяжелые дни?

– Ах, Жерар, – обратился он ко мне однажды вечером…

Я не смею повторять его слова. Достаточно сказать, что маршал высказал то, что чувствовала целая армия. Арьергард защищал тыл армии. Конфланские гусары прикрывали арьергард. В этом заключался смысл фразы, сказанной мне Неем.

Казаки не оставляли нас в покое ни на секунду. Мы ежедневно сдерживали их атаки. Не было и дня, когда мы оставляли сабли в ножнах. В этом и заключался солдатский долг.

Но на переходе между Смоленском и Вильно ситуация стала совершенно невозможной. Мы могли противостоять казакам и даже холоду, но не могли ко всему прочему сражаться с голодом. Пищу следовало раздобыть любой ценой. В ту ночь Ней послал за мной. Маршал находился в своем фургоне. Он уронил массивную голову на руки. Его тело и мысли были истощены до предела.

– Полковник Жерар, – сказал он. – Наше положение ужасно. Люди голодают. Мы должны раздобыть пропитание любой ценой.

– Лошади, – предложил я.

– Если мы съедим лошадей, то останемся без кавалерии.

– Оркестр, – сказал я.

Маршал рассмеялся, несмотря на отчаяние.

– Почему оркестр? – спросил он.

– Следует беречь тех, кто способен сражаться.

– Отлично! – воскликнул маршал. – Вы так же, как и я, будете сражаться до последнего патрона. Отлично, Жерар, отлично!

Маршал пожал мою руку.

– У нас еще остался шанс, Жерар. – Ней снял с крюка фонарь и осветил карту, лежавшую перед ним. – К югу от нас лежит город Минск. Русский дезертир сообщил, что в здании городского муниципалитета сосредоточены большие запасы зерна. Возьмите столько людей, сколько сочтете необходимым, и отправляйтесь в Минск, конфискуйте зерно, нагрузите подводы, которые найдете в городе, и доставьте зерно мне. Если вас подстережет неудача, мы потеряем всего лишь один отряд, но если добьетесь успеха, то спасете армию.

Ней не слишком хорошо выразил свою мысль. Ведь было очевидно, что потеря нашего отряда значила гораздо больше для армии. Качество не менее важно, чем количество. Но все же насколько почетно задание и как благороден риск! Если смертный способен добраться до Минска, значит, зерно будет доставлено. Я произнес еще немало пламенных слов о долге и чести, пока тронутый до слез маршал поднялся на ноги, дружески обхватил меня за плечи и вытолкал из фургона.

Мне было ясно: чтобы добиться успеха, следовало действовать небольшим отрядом и полагаться скорее на неожиданность, чем на силу. Большому отряду сложнее оставаться незамеченным, нелегко раздобыть пропитание. Кроме того, крупный отряд заставит русских бросить все силы на его уничтожение. С другой стороны, если небольшой отряд сумеет пробраться через казачьи разъезды, то вряд ли встретит противника на пути, ведь нам было известно, что главные силы русских находятся позади, на расстоянии нескольких переходов. Зерно, без сомнения, приготовлено для наступающей русской армии. Эскадрон гусар и тридцать польских улан – вот и все, что я отобрал для рискованной затеи. Этой же ночью мы выступили из лагеря и поскакали на юг в направлении Минска.

К счастью, ночь была безлунной, и нам удалось выскользнуть из лагеря, не встретившись с врагами. Дважды мы видели костры, пылающие в снегах, а вокруг – густой лес пик. Пики стояли вертикально, пока казаки спали. Было бы весело промчаться галопом по их лагерю. Мои товарищи жадно поглядывали на красные блики пламени, сверкающие в темноте. Клянусь всеми святыми, я едва удержался от искушения преподать урок этим наглецам, научить их держаться на почтительном расстоянии от французской армии. Но искусство полководца заключается в том, чтобы соблюдать строгую последовательность действий. Поэтому мы поскакали дальше по заснеженной дороге, миновав бивуаки казаков, справа и слева. Позади темное небо было испещрено искрами – наши измотанные товарищи пытались согреться холодной ночью, чтобы встретить следующий день, полный голода и лишений.

Всю ночь мы скакали вперед. Полярная звезда светила нам в спину. Снег был исполосан следами колес. Мы старались держаться к следам поближе, чтобы никто не смог понять, что здесь проследовал кавалерийский отряд. Соблюдение таких предосторожностей – обязательное правило для опытного офицера. Кроме того, следуя по тропе, можно было наткнуться на деревушку, а там раздобыть что-нибудь съестное. На рассвете мы очутились в густом сосновом лесу.

Снег лежал на ветках так плотно, что солнечный свет едва пробивался сквозь них. Когда мы наконец выбрались из леса, уже совсем рассвело, полукруг восходящего солнца поднялся над заснеженной равниной. Безлюдная пустошь, от края до края, окрасилась в красный цвет. Я остановил гусар и улан на опушке и стал осматривать окрестности. Неподалеку стояла небольшая изба. В нескольких милях за ней лежала деревня. А вдали, у самого горизонта, виднелся большой город, над которым сверкали многочисленные купола церквей. Похоже, это и был Минск. Следов неприятеля нигде не было видно. Очевидно, мы миновали казачьи посты. Ничто более не преграждало нам путь к цели. Радостным криком выразили мои люди восторг, услышав от меня, где мы находимся, и мы быстро направились к деревне.

Я уже говорил о небольшом домишке, который виднелся невдалеке. Как только мы подобрались ближе к нему, я увидел статного серого коня с военным седлом, привязанного к двери. Я помчался вперед галопом, но не успел добраться до дома, как незнакомый мужчина выбежал из дверей, вскочил на коня и поскакал в сторону леса. Сухой снег вылетал из-под копыт и взлетал в воздух, словно облако. Солнечный свет сверкал на его золотых эполетах. Я сразу понял, что передо мной русский офицер. Если мы его не поймаем, то он поднимет на ноги всю деревню. Я пришпорил Виолетту и поскакал следом. Мои солдаты скакали за мной, но ни у кого не было лошади, способной соперничать с моей. Я прекрасно понимал, что если я не смогу поймать русского, то они и подавно.

Только самая резвая лошадь и самый опытный наездник могут рассчитывать на то, чтобы ускользнуть от Виолетты, когда в седле Этьен Жерар. Русский неплохо скакал, у него была хорошая посадка, но я постепенно нагонял его. Он время от времени поворачивал голову. Я разглядел смуглое приятное лицо, хищные, как у орла, глаза. Я понял, что русский измеряет расстояние между нами. Неожиданно он обернулся. Раздалась вспышка, прозвучал сухой хлопок выстрела. Пуля просвистела у меня над головой.

Прежде чем он вытащил саблю из ножен, я поравнялся с ним. Русский пришпорил коня. Мы бок о бок понеслись по равнине. Моя левая нога касалась правой ноги русского, а левая рука легла на его правое плечо. Он всунул себе что-то в рот. Я потянул его через луку, а рукой схватил за горло так, чтобы он не смог проглотить. Конь вырвался из-под него, но я держал его крепко. Виолетта остановилась. Сержант Оден первым настиг нас. Он был бывалым солдатом и немедленно понял, что к чему.

– Держите его крепче, полковник, – сказал он. – Я сделаю все остальное.

Сержант вытянул нож, всунул лезвие между крепко сжатых зубов русского и повернул. Рот русского раскрылся. На языке лежал крохотный клочок влажной бумаги, который русскому так и не удалось проглотить. Оден вытянул записку, а я разжал горло русского. Полузадушенный офицер не сводил с записки глаз. Я понял, что это сообщение исключительной важности. Руки русского сжались, словно он собирался выхватить записку. Однако, когда я извинился за грубость, пожал плечами и добродушно улыбнулся.

– А сейчас к делу, – сказал я, когда русский откашлялся и восстановил дыхание. – Как вас зовут?

– Алексей Бараков.

– Ваше звание и военная часть?

– Капитан гродненских драгун{155}.

– Что написано в записке, которую вы намеревались проглотить?

– Несколько строчек для любимой.

– А ее имя, – произнес я, прочитав адрес, – атаман Платов{156}. Хватит, сир, это важный военный документ, который вы перевозили от одного генерала к другому. Немедленно расскажите, о чем идет речь.

– Прочитайте сами и все узнаете.

Он говорил на превосходном французском, как большинство образованных русских, но знал, что ни один француз в округе не сможет и слова сказать по-русски. Записка состояла из нескольких слов:

«Пусть французы придут в Минск. Мы готовы».

Я уставился на записку и покачал головой. Затем показал своим гусарам, но и они не смогли ничего понять. Поляки были неграмотными, не умели ни читать, ни писать. Их сержант был родом из Мемеля в Восточной Пруссии и не говорил по-русски. Можно было рехнуться: в моих руках находился важный документ, от которого могла зависеть судьба армии, а я не мог разобрать, что в нем написано. Снова я попытался заставить нашего пленника перевести записку. Взамен я пообещал ему свободу. Русский только улыбнулся в ответ. Меня восхищала его отвага. Окажись я в его ситуации, то улыбался бы так же.

– Скажите хотя бы название села.

– Доброва.

– А там, вдали, Минск?

– Вы правы, там Минск.

– Тогда мы отправимся в село и вскоре найдем кого-нибудь, кто переведет донесение.

Мы помчались вперед вместе. Солдаты с карабинами наперевес не спускали глаз с пленника. Деревушка оказалась небольшой. Я поставил часовых по краям единственной улицы, чтобы никто не мог скрыться. Нам нужно было передохнуть, подкрепиться и накормить лошадей. Мы ехали всю ночь. Нам предстоял еще долгий путь.