Но самое удивительное заключалось в том, что этот галантный джентльмен совершил отвратительный поступок и стал объектом жуткой ненависти на Пиренейском полуострове, даже не осознавая, что виновен в преступлении, названия которому не содержится в человеческом языке. Он умер в зрелом возрасте и никогда в своей невозмутимой самоуверенности, которая украшала или, скорее, портила его репутацию, даже не мог подумать, что тысячи англичан готовы были повесить его собственными руками. Напротив, бригадир причислял это событие к длинной веренице прочих подвигов, прославивших его на весь мир, и не раз, самодовольно посмеиваясь, рассказывал о нем в кругу друзей. Благодарные слушатели ловили каждое слово старого солдата в том скромном кафе, где между обедом и партией в домино он вспоминал, когда со смехом, когда со слезами, незабываемое наполеоновское прошлое, когда Франция – прекрасная и ужасная, подобно ангелу гнева, вознеслась над трепещущей Европой. Давайте выслушаем этот рассказ из его собственных уст и попытаемся взглянуть на случившееся с его точки зрения.

– Друзья, вы должны знать, – произнес Жерар, – что к концу тысяча восемьсот десятого года я, Массена и другие рассчитывали сбросить Веллингтона и английскую армию в Тахо. Но приблизившись к Лиссабону на расстояние двадцати пяти миль, мы обнаружили, что нас предали: англичане построили столь мощную линию обороны в месте, называемом Торрес Ведрас, что даже у нас не хватило сил прорвать ее! Их позиции тянулись вдоль всего полуострова, а мы находились так далеко от дома, что не рискнули повернуть назад, ведь еще при Бусако поняли, что с этим народом идет настоящая война, а отнюдь не детская игра. Нам ничего не оставалось, как расположиться напротив и блокировать англичан по мере возможности. В таком состоянии мы оставались на протяжении долгих шести месяцев. Противник доставлял нам немало хлопот. Массена признался впоследствии, что поседел за это время. Меня не слишком волновала ситуация, в которой оказалась армия. Гораздо более тревожило состояние лошадей, нуждавшихся в отдыхе и фураже. Во время передышек между боями мы пили местное вино и прекрасно проводили время. А одна девушка в Сантарене… мой рот на замке. Воспитанный человек не должен распускать язык, разве что может лишь намекнуть на что-то любопытное.

Однажды Массена послал за мной. Я обнаружил маршала в штабной палатке, склонившегося над разложенной на столе картой. Он молча посмотрел на меня своим пронзительным взглядом. По выражению его лица я понял, что дело предстоит серьезное. Маршал заметно нервничал, но моя боевая выправка, кажется, придала ему уверенности. Встреча с храбрецом может быть полезна.

– Полковник Жерар, – сказал он, – мне говорили о вас как об отважном и инициативном офицере.

Я не смел ответить утвердительно, но и не стал отрицать, а лишь щелкнул шпорами и отдал честь.

– Кроме того, вы и превосходный наездник…

Я согласился.

– И лучше всех в шести бригадах легкой кавалерии владеете саблей. – Массена славился знанием мельчайших деталей.

– А теперь, – произнес он, – если вы взглянете на карту, то без труда поймете, что от вас требуется. Вот линия укреплений Торрес Ведрас. Как видите, позиции англичан сильно растянуты. Они в состоянии держать оборону лишь здесь и здесь. За порядками врага лежит двадцать пять миль открытого пространства до самого Лиссабона. Мне очень важно понять, где Веллингтон сосредоточил главные силы. Ваша задача разведать это.

Слова маршала заставили меня похолодеть.

– Сир, – произнес я, – полковник легкой кавалерии не может унизиться до шпионажа.

Массена рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Вы не стали бы гусаром, не будь таким горячим, – сказал он. – Выслушав меня до конца, вы убедитесь, что я не предлагаю шпионить. Что вы думаете об этой лошади?

Он подвел меня к выходу из палатки, где егерь прогуливал замечательного коня. Конь был серый, в яблоках, не очень рослый, чуть выше пяти футов, с короткой красивой шеей, которой славятся лошади арабских кровей. Ноги коня были крепкими, мускулистыми, а бабки такими тонкими, что с первого взгляда я пришел от этого животного в полный восторг. Я никогда не оставался равнодушным ни к хорошей лошади, ни к красивой женщине. Даже теперь, когда мне за семьдесят и моя кровь несколько поостыла, я не в состоянии скрывать свои чувства. Представьте же себе, каким я был в десятом году.

– Перед вами, – произнес Массена, – Волтижер – самый быстрый скакун в моей армии. Я желаю, чтобы сегодня ночью вы проникли в расположение врага с фланга, обогнули тылы и вернулись обратно с другого фланга. Ваша задача – доложить мне о диспозиции англичан. Вы будете в униформе, поэтому, если попадетесь, вас не повесят как шпиона. Не исключено, что вам без труда удастся преодолеть вражеские порядки, так как посты расположены на большом расстоянии друг от друга. При свете дня никто не сможет догнать вас. Если же вы будете держаться вдали от дорог, то останетесь вообще незамеченным. Жду вашего доклада завтра к вечеру. Если вы не явитесь вовремя, я решу, что противник захватил вас в плен, и предложу обменять на полковника Петри.

Стоило мне вскочить в седло, как сердце мое наполнилось радостью и гордостью. Я скакал на замечательной лошади взад и вперед, чтобы показать маршалу свое мастерство наездника. Конь был великолепен, мы оба смотрелись замечательно. Массена громко захлопал в ладоши, выражая свой восторг. Не я, заметьте, а он сказал, что прекрасный конь заслуживает отважного наездника. Султан{137} на кивере взлетал, а полы доломана вздымались на ветру, когда я проехал мимо маршала в третий раз. Его суровое лицо как бы подтверждало, что он не сомневался в том, что сделал правильный выбор. Я вытащил из ножен саблю, поднес рукоять к губам и галопом помчался в расположение своего полка.

Новость о том, что меня вызвали, чтобы отправить на выполнение опасного задания, уже успела распространиться по лагерю. Мои негодники вылезли из палаток поприветствовать меня. Старые глаза мои наливаются слезами, когда я думаю о том, как гусары гордились своим полковником. А я гордился своими бойцами. Они действительно заслужили столь бравого командира.

Ночь обещала быть ветреной и холодной, что должно было сыграть мне на руку. Я все сделал, чтобы сохранить свое отправление в секрете. Ведь если бы англичане разнюхали, что я покинул расположение части, то поняли бы, что следует ожидать чего-то серьезного. Поэтому коня вывели за линию пикетов, будто на водопой. Я отправился следом и вскочил в седло подальше от посторонних глаз. У меня были карта, компас и письменные инструкции, которыми снабдил меня маршал. Засунув бумаги за пазуху, нацепив саблю на пояс, я отправился навстречу опасности.

Лил дождь. Небо было безлунным. Погода не располагала к веселью. Но на сердце у меня было легко при мысли о чести, которой я удостоился, и о славе, которая ждет меня впереди. Этот подвиг дополнит серию славных дел, которым суждено превратить мою саблю в маршальский жезл. Ах, каким мечтам предавались мы, глупые юнцы, пьяные от успеха! Разве можно было предполагать в тот вечер, что я, которого единственного выбрали из шестидесяти тысяч, буду на исходе жизни выращивать капусту за сто франков в месяц! Ах, моя юность, мои мечты, мои друзья! Жизненное колесо вертится без остановок. Простите, друзья мои, слабость старого человека.

Итак, я направился через плато Торрес Ведрас, перебрался через ручеек, мимо остатков сгоревшего крестьянского дома, который служил ориентиром, и дальше через небольшую рощу устремился к монастырю святого Антония, находившемуся на левом фланге англичан. Здесь я повернул на юг и стал осторожно продвигаться вдоль гряды холмов. Именно это место, по мнению Массены, являлось наиболее удобным для того, чтобы пробраться сквозь порядки врага незамеченным. Было настолько темно, что я не видел вытянутой руки, поэтому ехал очень медленно. В таких случаях самым разумным было ослабить поводья и позволить коню самому выбирать дорогу. Волтижер уверенно шел вперед. Я чувствовал себя превосходно на его спине, внимательно смотрел по сторонам и избегал освещенных мест.

Таким образом минуло три часа. Я было решил, что опасность миновала. Поскольку мне необходимо было попасть в тыл вражеской армии к рассвету, то я пришпорил коня. Эта местность славится виноградниками и зимой превращается в голую равнину. Всаднику скакать напрямик здесь очень легко. Но Массена недооценил дьявольскую хитрость англичан. Вместо одной линии обороны они построили целых три. Третья линия оказалась самой мощной. Именно ее я и пересекал в этот момент.

Я скакал, счастливый от сознания собственного успеха. Вдруг перед самым моим носом загорелся фонарь. Во вспыхнувшем свете я увидел блеск начищенного ружейного ствола и очертания человека в красном мундире.

– Стой, кто идет? – раздался повелительный голос.

Я повернул коня направо и поскакал как бешеный. Не менее десятка выстрелов раздалось у меня за спиной. Пули засвистели прямо над головой. Я давно привык к оружейной стрельбе, но не стану подобно желторотому новобранцу утверждать, что полюбил ее. Тем не менее выстрелы не помешали мне соображать. Я понимал, что единственный выход из ситуации – пришпорить коня и попытать счастья в другом месте.

Вскоре стрельба стихла. Я пришел к выводу, что в конце концов прорвался сквозь порядки англичан. Дальше я двигался на юг еще около пяти миль, время от времени останавливая коня, черкая кремнем и поглядывая на компас. Казалось, что все идет хорошо, но в эту минуту судьба приготовила мне еще один удар: конь споткнулся и без единого звука замертво упал на землю. Очевидно, один из выстрелов все-таки достиг цели и незаметно для меня смертельно ранил животное. Благородное существо даже не всхлипнуло, не застонало, а продолжило путь, пока жизнь не покинула его. Секунду назад я чувствовал себя в абсолютной безопасности на самой дорогой, самой быстрой лошади в армии Массена. Но уже мгновение спустя лошадь, бездыханная, лежала на земле и стоила ровно столько, сколько стоит ее шкура, а я стоял рядом, чувствуя себя слабым и беспомощным настолько, насколько может себя чувствовать спешенный гусар. Что я буду делать в кавалерийских сапогах со шпорами? Какой теперь прок в длинной сабле? Каким образом я вернусь назад?