– Уходи! Уходи! – закричала она. – Они убьют тебя, Этьен. А моя жизнь в безопасности. Ради своей любви ко мне уходи! Не волнуйся, я не издам ни звука. Ты даже не услышишь, что произойдет.

Лючия бросилась ко мне. С силой, которую вряд ли можно было ожидать от столь хрупкого создания, она оттащила меня к отверстию в стене. Неожиданная мысль промелькнула в голове.

– Мы еще можем спастись, – прошептал я. – Выполняй то, что я тебе скажу, беспрекословно. Отправляйся побыстрее в мою камеру.

Я втолкнул Лючию через отверстие и помог закрепить доски. Ее длинный плащ остался в моих руках. Я обернул его вокруг себя и затаился в самом темном углу. Дверь распахнулась, несколько человек вошли в камеру. Я предполагал, что они обойдутся без фонаря, так как никогда им не пользовались до этого. В темноте они не могли ничего рассмотреть. Я казался им лишь темным силуэтом.

– Принесите свет, – сказал один из тюремщиков.

– Нет, нет, черт побери! – раздался грубый крик в ответ. Я узнал голос разбойника Маттео. – Мне не по нраву эта работа. Чем больше я вижу, тем меньше мне нравится то, что я делаю. Простите, синьора, решение трибунала должно быть исполнено.

Я едва подавил в себе желание вскочить на ноги и помчаться сквозь толпу к раскрытой двери. Как тогда я помогу Лючии? Предположим, что мне удастся вырваться, но она-то останется в руках мерзавцев до тех пор, пока я не приведу помощь. В одиночку мне не удастся ее вызволить. Эти мысли, как молния, промелькнули в голове. Мне не оставалось ничего, как лежать смирно и ждать. Руки палача скользнули по моей голове, длинным кудрявым волосам, которым завидовали красавицы. До сих пор лишь женские пальцы скользили по ним. Резким движением Маттео схватил меня за ухо. Боль пронзила меня, словно обожгла каленым железом. Я крепко сжал зубы, чтобы не закричать. Струйка крови потекла по затылку и спине.

– Хвала небесам – все кончено, – произнес Маттео, дружески хлопнув меня по голове. – Вы храбрая девушка, синьора. Как жаль, что вместо того, чтобы полюбить достойного человека, вы влюбились в француза. Вините его, а не меня за то, что произошло.

Мне оставалось лишь молча лежать, сжимая зубы от ощущения собственного бессилия. В то же время мысль о том, что я пострадал ради любимой, смягчала боль и гнев. Разве не вошло у мужчин в привычку говорить, что они с радостью вынесут любое испытание ради женщин? Я же доказал свою готовность к самопожертвованию делом. Если бы эта история стала известной, то мой поступок выглядел бы по-настоящему благородным. Гусары Конфланского полка могли гордиться своим полковником. Размышления о славе помогли мне молча вынести боль, в то время как кровь текла по шее и капала на каменный пол. Вдруг прозвучали слова, которые едва не привели к разоблачению моего замысла.

– Она истекает кровью, – произнес один из лакеев. – Если к ней не привести доктора, то несчастная не доживет до утра.

– Она лежит не двигаясь, не открывая рта, – заявил другой. – Может, она умерла от шока?

– Чепуха. Молодые женщины не умирают так легко, – на этот раз говорил Маттео. – Кроме того, я срезал чуть-чуть. Лишь для того, чтобы показать, что приговор трибунала приведен в исполнение. Поднимайтесь, синьора, поднимайтесь.

Он стал трясти меня за плечо. Сердце замерло от ужаса: Маттео мог нащупать эполеты под мантией.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

Я ничего не ответил.

– Черт побери, хотел бы я, чтобы на месте этой красотки оказался мужчина! – выругался гондольер. – Эй, Николас, дай сюда свой носовой платок и принеси фонарь.

Казалось, все кончено. Самое худшее произошло. Ничто уже не могло спасти меня. Я все еще, скорчившись, сидел в углу, но каждый мускул был напряжен, как у готового к прыжку дикого кота. Если мне суждено умереть, то моя смерть должна быть достойна жизни, которую я прожил.

Один из слуг отправился за фонарем, а Маттео наклонился надо мной с платком. Еще мгновение – и мой секрет будет раскрыт. Но внезапно лодочник отпрянул, выпрямился и застыл. В эту секунду невнятный шум проник в крохотное оконце в стене под потолком. Раздался грохот ломаемой двери, а затем грозный голос закричал:

– Откройте! Откройте именем императора!

Именем императора? Казалось, что произнесено имя святого, одно упоминание о котором распугало всех демонов. Мои тюремщики: Маттео, лакеи, дворецкий – вся гнусная шайка – разбежались с криками ужаса. Раздался еще один крик, а затем удары топора и звук ломающихся досок. В холле слышалось бряцание оружия и голоса французских солдат. Кто-то сбежал вниз по лестнице и ворвался в мою камеру.

– Лючия! – крикнул он. – Лючия!

Незнакомец стоял, освещенный тусклым светом, тяжело дышал, не в силах найти подходящие слова. Затем, набравшись сил, заговорил:

– Разве ты не убедилась в моей любви, Лючия? Как еще я могу доказать свои чувства? Я предал свою родину, нарушил клятву, подвергнул опасности друзей, подписал себе смертный приговор ради того, чтобы спасти тебя.

Передо мной стоял юный Лоренцо Лоредан, которого Лючия бросила ради меня. В ту минуту мне стало жаль его, но, в конце концов, в любви каждый стоит за себя, и если кто-то несчастлив, то пусть утешается тем, что побежден благородным и великодушным соперником. Я хотел было сказать ему это, но не успел слова вымолвить, как он испустил удивленный возглас, выбежал за дверь, схватил фонарь, висевший в коридоре, и осветил мое лицо.

– А, это ты, негодяй! – воскликнул он. – Французский пижон! Ты заплатишь мне за все, что натворил.

В следующее мгновение он заметил мое бледное лицо и кровь, все еще струившуюся с моей головы.

– Что это такое? – спросил он. – Что произошло? Как вы потеряли ухо?

Я пересилил слабость, приложил платок к ране и встал на ноги, как полагается отважному гусарскому полковнику.

– Мое ранение не имеет значения, сир. С вашего позволения, давайте не станем тратить время на столь незначительное происшествие.

Но Лючия, выскочив из соседней камеры, схватила Лоренцо за руку и рассказала ему всю историю от начала и до конца.

– Этот благородный джентльмен поменялся со мной местами, Лоренцо. Он вытерпел боль ради меня. Ему пришлось страдать, для того чтобы спасти меня.

Следы внутренней борьбы на лице итальянца не укрылись от меня. В конце концов он протянул мне руку.

– Полковник Жерар, – произнес Лоренцо. – Вы заслужили большую любовь. Я прощаю вас. Вы с лихвой искупили ту боль, которую мне причинили. Я не ожидал увидеть вас живым. Вы стояли перед трибуналом, когда я покинул здание. С тех пор как французы разрушили венецианские мозаики, ни один француз не мог рассчитывать на милосердие.

– Жерар ничего не разрушал! – воскликнула Лючия. – Напротив, он помог сохранить драгоценности в нашем дворце.

– По крайней мере, одну драгоценность я сохранил, – сказал я и, наклонившись, поцеловал руку Лючии.

Вот так, друзья, я потерял свое ухо. Через два дня после нашего освобождения Лоренцо нашли мертвым возле собора святого Марка. Его сердце пронзили кинжалом. Что касается трибунала и его членов, то Маттео и трое остальных негодяев были расстреляны, остальных выслали из города.

Лючия, моя дорогая Лючия, удалилась в женский монастырь в Мурано, как только французы покинули город. Сейчас она, должно быть, почтенная аббатиса и, вероятно, давно забыла те славные дни, когда наши сердца бились вместе, а весь огромный мир казался незначительным по сравнению с любовью, которая огнем жгла нашу кровь. А может быть, и нет. Может, она ничего не забыла. Вдруг безмятежный покой монастыря нарушается воспоминаниями о старом солдате, который когда-то давно любил ее! Миновала юность, улеглись страсти, но душа благородного человека не меняется: Этьен Жерар готов снова склонить перед этой женщиной свою седую голову и с удовольствием ради нее лишиться второго уха.

Как бригадир захватил Сарагосу

Я когда-нибудь рассказывал, друзья, при каких обстоятельствах я вступил в ряды Конфланского полка? Что произошло при штурме Сарагосы{128}? И какие подвиги я совершил при взятии города? Нет? Тогда вам стоит послушать. Вы узнаете от меня, как все было, первыми, не считая нескольких мужчин да пары десятков женщин.

Вы, должно быть, знаете, что в ту пору я служил лейтенантом, а затем капитаном во втором гусарском полку под названием Шамберийский. Тогда мне было двадцать пять лет. Я был горяч и безрассуден, как и положено человеку моего возраста, служащему офицером в Великой армии.

Случилось так, что война в Германии подошла к концу, а в Испании все еще пылала. Император, желая усилить испанскую армию, перевел меня в Конфланский полк, который сражался в составе Пятого армейского корпуса под руководством маршала Ланна.

Путешествие от Берлина к Пиренеям заняло немало времени. Подразделение, в котором мне предстояло служить, участвовало в осаде испанского города Сарагоса. Я направил коня в сторону осажденного города. Неделя понадобилась для того, чтобы достичь штаба французских войск. Оттуда меня направили в расположение Конфланского полка.

Вы, без сомнения, читали о славной осаде Сарагосы. Я могу лишь сказать, что ни один генерал на свете не сталкивался еще с задачей, подобной той, которую предстояло решить маршалу Ланну. Огромный город был наводнен ордами испанцев: солдат, крестьян, монахов. Сердце каждого было переполнено лютой ненавистью к французам и дикой решимостью умереть, а не сдаться в плен. Всего осажденных было восемьдесят тысяч человек. Их осаждала тридцатитысячная армия. Правда, у нас была мощная артиллерия, а наши инженеры были лучшими в мире. Ни одна осада не походила на эту. Обычно город капитулирует, когда стены пали. Но при штурме Сарагосы настоящие бои начались лишь после того, как были взяты фортификационные сооружения{129}. Каждый дом превратился в крепость, а каждая улица – в поле битвы. Медленно, день за днем мы были вынуждены расчищать дорогу внутрь, взрывая дома вместе с их гарнизонами, пока бóльшая часть города не превратилась в руины. Но оставшиеся защитники города были преисполнены решимости защищаться. Сейчас они находились даже в лучшей позиции для обороны, ибо огромные монастыри со стенами, превосходящими стены Бастилии, давали им превосходное укрытие. Именно так шли дела в тот момент, когда я присоединился к армии.