Если у вас в душе сохранилась хоть капля сострадания, вы должны посочувствовать человеку, преодолевшему массу опасностей, а в самом конце оказавшемуся перед неизбежной гибелью! Мое сердце сжалось от отчаяния, я хотел упасть на землю и проклинать судьбу за то, что она предала меня в последний миг. Но нет, все-таки я еще не сдался. Я расстегнул мундир у горла, чтобы в случае необходимости вытащить письмо императора. Я принял решение в последнюю секунду проглотить его и погибнуть с оружием в руках. Затем я проверил, легко ли смогу достать из ножен свою короткую саблю, и рысью направился на дозор. Они попытались остановить меня, но я показал в сторону второго казака, находившегося на расстоянии двух сотен ярдов от меня. Уланы подумали, что я еду ему навстречу и, отдав честь, пропустили меня.

Тут я пришпорил лошадь, будучи совершенно уверенным, что, отъехав подальше от улан, я легко одолею казака. Это был офицер, крупный детина, с огромной бородой, с такой же золотой кокардой на шапке, как у меня. Когда я двинулся ему навстречу, он придержал лошадь, чем, не желая того, помог мне удалиться от дозорных на приличное расстояние. Приближаясь к нему, я заметил, что при виде меня в том виде, в каком я предстал перед ним, в его карих глазах появилось сначала недоумение, а затем и подозрение. Не знаю, что именно его смутило, но он явно заподозрил неладное. Увидев, что на какой-то его вопрос я не отвечаю, он выхватил саблю. Я, честно говоря, был рад такому развитию событий, так как считаю, что достойнее победить противника в честном бою, чем убить исподтишка. Я наскочил на него с разбега, отбил удар, сделал ловкий выпад и пронзил его тело как раз под четвертой пуговицей мундира. Он свалился на землю и чуть не свалил и меня. Я не медлил ни секунды, не увидел, жив ли он, а мгновенно с казачьей лошадки перепрыгнул на спину Виолетты, дернул повод и послал воздушный поцелуй двоим прусским уланам. Они с криками погнались за мной, но Виолетта неплохо отдохнула и была свежа и полна сил. На первом же повороте я повернул на запад, затем поскакал на юг: такая дорога должна была увести меня с территории, занятой врагами. Мы неслись вперед, с каждым прыжком лошади удаляясь от врагов и приближаясь к своим. После долгой изнурительной скачки я решил оглянуться. Моих преследователей нигде не было видно, и я понял, что и на сей раз вышел из нелегкого положения.

Я скакал по дороге и ликовал оттого, что сумел выполнить приказ императора. Что он скажет, увидев меня? Как оценит тот тяжелый, опасный путь, что мне удалось успешно преодолеть? Император приказал мне ехать через Сермуаз, Суассон и Сенли. Он не догадывался, что все эти города заняты неприятелем. Однако я сумел сделать это. Я провез его письмо в целости и сохранности. Гусары, драгуны, уланы, казаки, пехотинцы – я прорвался сквозь вражеский строй без единой царапины. Лишь добравшись до Даммартена, я наконец вышел на наши передовые посты. В поле я встретил эскадрон драгун. Конские хвосты на шлемах подсказали, что это французы. Я поскакал им навстречу, чтобы узнать, свободна ли дорога на Париж. Гордый от того, что оказался среди своих, я вытянул саблю из ножен и взмахнул ею в воздухе.

Молодой офицер поскакал мне навстречу, размахивая саблей в ответ. На сердце у меня потеплело: он мчался приветствовать меня с искренним восторгом. Я заставил Виолетту сделать караколь[5], а когда мы съехались, к моему удивлению, взмахнул саблей так, что снес бы мне голову с плеч, не уткнись я носом в гриву Виолетты. Клянусь, его сабля просвистела надо мной, словно ветер. Безусловно, всему виной был этот проклятый мундир, о котором я в нервном возбуждении совершенно забыл. Драгунский офицер принял меня за русского храбреца, который решил бросить вызов французской кавалерии. Честное слово, он не на шутку перепугался, узнав, что чуть не снес голову знаменитому бригадиру Жерару.

Теперь путь был свободен, и около трех часов дня я въехал в Сен‑Дени{99}. Хотя оттуда мне пришлось еще около двух часов добираться до Парижа: дорога была забита фургонами и пушками артиллерийского резерва, которые направлялись на север, на помощь Мармону и Мортье{100}. Вы не представляете, что за оживление воцарилось на улицах, когда показался я в мундире казака. Когда я выехал на улицу Риволи, думаю, что толпа, бегущая и скачущая за мной, растянулась в длину не менее чем на четверть мили. Известие о том, что случилось со мной, распространили драгуны (двое из них сопровождали меня). Каждый парижанин знал, каким образом я заполучил казачий мундир. Это была минута моего триумфа: мужчины приветствовали меня криками, женщины махали платками и посылали из окон воздушные поцелуи.

Хотя я человек, абсолютно лишенный тщеславия, но должен признаться, что в тот день не смог сдерживать себя и не скрывал, какое удовольствие доставляет мне столь радушная встреча. Громоздкая русская шинель висела на мне мешком, но я так выгнул грудь, что она натянулась, словно кожица сосиски. А моя низкорослая лошадка играла гривой, топала передними копытами, помахивала хвостом, словно говорила: «В этот раз мы проделали дельце вдвоем. Почести полагаются обоим». Когда я поцеловал ее между влажных ноздрей и спешился у ворот Тюильри{101}, раздались такие оглушительные крики, словно был зачитан бюллетень Великой Армии.

Мое одеяние не слишком годилось для аудиенции у короля, но, в конце концов, прирожденному солдату вроде меня довольно было солдатского мундира. Меня немедленно провели к Жозефу, которого мне часто доводилось встречать в Испании. Он был, как всегда, тучным, спокойным и дружелюбным. Талейран находился в комнате рядом с ним. Мне следовало назвать его герцогом Беневенто, но, честно говоря, старое имя мне нравилось больше. Жозеф прочитал письмо и передал Талейрану. Тот как-то странно уставился на меня своими маленькими блестящими глазками.

– Вы были единственным посланником? – спросил он.

– Был еще один, сир, – ответил я. – Майор Шарпантье из конногренадерского полка.

– Он еще не прибыл, – произнес король Испании.

– Если б вы видели ноги его лошади, сир, то не стали бы удивляться, – заметил я.

– Не исключена и другая причина, – сказал Талейран и ехидно ухмыльнулся.

Что ж, оба поблагодарили меня за службу. Хотя, как много бы они ни говорили, все равно было сказано недостаточно. Я с поклонами удалился, чему был несказанно рад: я ненавижу двор так же сильно, как люблю походный лагерь. Затем я направился к своему старому приятелю Шоберу, который обитал на улице Миромениль. Он одолжил мне свой гусарский мундир, который пришелся как раз впору. К нам присоединилась Лизетта. Мы втроем весело провели ночь, позабыв обо всех опасностях. Наутро я нашел Виолетту готовой к очередному броску на двадцать лиг. Я намеревался вернуться прямо в штаб императора, потому что, как вы догадываетесь, сгорал от нетерпения услышать похвалы из его уст и получить причитающуюся награду.

Не нужно говорить, что обратно я выбрал безопасный путь. С меня было достаточно уланов и казаков, на которых я насмотрелся по дороге в Париж. В Реймс, где все еще находился Наполеон, я прибыл к вечеру. Тела наших погибших товарищей и трупы русских уже успели похоронить. Изменения произошли и в самом лагере. Солдаты выглядели опрятнее, кавалеристы получили свежих лошадей, все отличалось образцовым порядком. Удивительно, что хороший генерал способен сделать за два дня!

Как только я появился в штабе, меня немедленно провели к императору. За письменным столом, на котором лежала большая карта, он пил кофе. Справа и слева от императора склонились Бертье и Макдональд. Наполеон говорил так быстро, что вряд ли генералы понимали хотя бы половину сказанного. Но когда император увидел меня, он швырнул карандаш и вскочил на ноги с таким свирепым видом, что заставил меня похолодеть.

– Какого черта? Что вы здесь делаете? – воскликнул он.

Когда император гневался, его голос становился похожим на павлиний.

– Имею честь доложить вам, сир, – сказал я. – Ваше послание доставлено в руки короля Испании.

– Что?! – рявкнул он, а его глаза вонзились в меня, как штыки.

О, эти ужасные глаза: они изменили цвет с серого на голубой, словно сталь на солнце. Иногда, даже по прошествии стольких лет, я вижу эти глаза во сне.

– Что случилось с Шарпантье? – спросил он.

– Он захвачен в плен, – сказал Макдональд.

– Кем?

– Русскими.

– Казаками?

– Нет, одним казаком.

– Он сдался в плен?

– Не оказывая сопротивления.

– Он умный офицер. Позаботьтесь, чтобы он получил медаль.

Услышав эти слова, я потер руками глаза, чтобы удостовериться, что не сплю.

– Что до вас, – воскликнул император и поднял руку, словно намереваясь ударить меня, – вы ослиная голова. Зачем, вы думаете, я послал вас с таким заданием? Неужели вы полагаете, что я доверю в ваши руки важное сообщение и отправлю по местам, которые заняты врагами? Не знаю, как вам удалось преодолеть все препятствия, но если бы ваш товарищ имел столь же мало здравого смысла, что и вы, то план всей кампании оказался бы провален. Разве вы не понимаете, coglione[6], что в послании содержались фальшивые известия? Я пытался обмануть врага, а тем временем разработал совершенно противоположный план.

Услышав эти жестокие слова, увидев перед собой разъяренное бледное лицо, я вынужден был схватиться за спинку кресла: моя голова закружилась, а колени подогнулись. Но затем самообладание вернулось ко мне. Я напомнил себе, что всю жизнь сражался за этого человека и свою любимую родину.

– Сир, – сказал я. Слезы текли у меня по щекам, пока я говорил. – Когда вы имеете дело со мной, то играйте открыто. Знай я, что вы желаете, чтобы послание попало в руки врагов, то обязательно добился бы этого. Поскольку я верил, что мне поручено хранить его, то приготовился отдать свою жизнь, но выполнить приказ. Не думаю, что кто-либо на свете повстречал столько трудностей и опасностей, сколько встретил я, выполняя, как я полагал, вашу волю.