В деревушке Шмолин, в десяти милях от Альтенбурга, все стало еще хуже. Я остановился в небольшой таверне, чтобы промочить горло и напоить Виолетту. Обычно я не упускаю возможности сделать комплимент служанке, а при случае и поцеловать ее, но сейчас не получилось ни того ни другого: взгляд девушки был холодным и даже враждебным. Когда же я со стаканом в руке поприветствовал парней, пивших пиво за соседним столом, все дружно повернулись ко мне спиной, а один из них воскликнул:

– У меня тост, ребята. Выпьем за букву «Т»!

Они осушили пивные кружки и захохотали. Но в их смехе слышалось нечто зловещее. Я никак не мог взять в толк, что означает такое поведение, а выехав из деревни, увидел на дереве свежевырезанную букву «Т». Я уже видел сегодня эту букву, и не раз, не обращал на это внимания, но теперь задумался, в чем же тут дело? В это время мимо меня ехал солидный на вид человек, и я обратился к нему за помощью.

– Не могли бы вы пояснить, сэр, – произнес я, – что означает буква «Т» на дереве?

Он взглянул на букву, а затем на меня со странным выражением.

– Молодой человек, – ответил он, – буква «Т» означает, что здесь уже нет места для буквы «Н».

Не успел я задать очередной вопрос, как он вонзил шпоры в бока лошади и быстро поскакал дальше.

Сначала я не придал значения его словам, но в этот момент Виолетта дернула головой. Я увидел, как засверкала на ее уздечке медная буква «Н». Буква «Н» – начальная буква имени императора. Следовательно, «Т» означает нечто противоположное. Что-то случилось в Германии за время нашего отсутствия: дремлющий исполин просыпается. Я вспомнил дерзкие лица, которые повстречал по дороге, и подумал, что, сумей я заглянуть в сердца этих людей, я доставил бы во Францию весьма тревожные новости. Поэтому мне еще больше захотелось поскорее получить запасных лошадей, увидеть за спиной десять боевых эскадронов и снова услышать грозный бой барабанов.

Терзаемый этими мыслями, я то пускал лошадь рысью, то снова переходил на шаг, как поступает всадник, которому предстоит дальняя дорога, а лошадь надо поберечь. В этом месте лес расступился. У дороги лежал огромный штабель дров, откуда, проезжая мимо, я услышал крик. Присмотревшись, я увидел за дровами лицо – потное, красное взволнованное лицо. Взглянув внимательнее, я узнал того мужчину, которого встретил возле деревни.

– Подойдите ближе, – очень тихо окликнул он меня. – Еще ближе. А сейчас слезьте с лошади и сделайте вид, что чините стремя. За нами, возможно, следят. Если нас увидят вместе, то меня ожидает верная смерть.

– Смерть? – прошептал я. – От кого?

– От Tugenbund{81}, ночных всадников Лютцова{82}. Вы, французы, сидите на пороховой бочке, которая может взорваться в любую минуту.

– Все это несколько неожиданно, – сказал я, перебирая руками кожаную сбрую. – Что такое Tugenbund?

– Тайное общество, которое планирует восстание и собирается изгнать вас из Германии так же, как из России.

– А буква «Т» – символ Tugenbund?

– Это знак. Я бы рассказал вам обо всем этом сразу же, когда вы спросили меня, но не осмелился сделать это у всех на виду. Поэтому помчался вперед, чтобы дождаться вас в лесу.

– Я в огромном долгу перед вами, – сказал я. – Вы единственный немец за весь день, который проявил ко мне любезность.

– Все, чем я владею, досталось мне благодаря контрактам с французской армией, – ответил он. – Ваш император всегда дружелюбно относился ко мне. Но умоляю, скачите, мы и так заговорились. Берегитесь ночных всадников Лютцова!

– Бандиты? – спросил я.

– Лучшие люди в Германии, – ответил он. – А теперь, ради Бога, скачите. Я своим поступком подверг риску собственную жизнь и доброе имя.

Теперь мне стало и вовсе не по себе. Представляете, какое впечатление произвела на меня эта странная беседа. Его дрожащий голос, испуганное лицо, беспокойно бегающие глаза и чуть ли не ужас от хруста ветки убеждали больше слов. Не оставалось сомнения в том, что причина его испуга достаточно серьезна, потому что вскоре после того, как я оставил его, где-то далеко сзади раздался выстрел и послышался крик. Возможно, это был какой‑то охотник со своими собаками, но я больше никогда не встречал человека, который попытался помочь мне, и ничего о нем не слышал.

После этого случая я стал внимательнее и осторожнее: ехал быстрее по открытым местам и медленнее там, где меня могла ожидать засада. Тут уже не до шуток: пятьсот миль немецкой земли лежало передо мной! Однако я почему-то не слишком волновался. Немцы всегда в моем представлении были мягкими, приветливыми людьми, скорее привыкшими к трубке, чем рукоятке сабли, и не потому, что им не хватало смелости, а потому, что они имели добрые сердца и предпочитали мир войне. Я тогда и не подозревал, что под приветливостью кроется злость, гораздо более свирепая и опасная, чем у кастильцев{83} или итальянцев.

Вскоре я удостоверился, что дело не ограничивалось лишь злобным ворчанием и свирепыми взглядами. Все обстояло намного серьезнее. Я добрался до места, где дорога круто поднималась вверх и терялась в густой дубовой роще. Поднявшись почти до середины холма, я посмотрел вперед и увидел, как что-то поблескивает за могучим стволом. Из-за дерева вышел человек. Его костюм был настолько ярко украшен и расшит позолотой, что горел на солнце, как огонь. Незнакомец, кажется, был пьян, шатаясь, он приближался ко мне. Одной рукой он прижимал к уху красный платок, другой конец которого был обмотан вокруг шеи.

Остановив лошадь, я разглядывал его с некоторым отвращением, удивляясь, что человек, который носит столь нарядный костюм, появляется днем в подобном состоянии. Он же, не отрывая от меня взгляда, то и дело останавливался и неуверенно покачивался. Неожиданно, когда я уже собрался продолжать путь, он вознес руки, возблагодарил небеса, сделал еще шаг и свалился на землю. Его руки при падении вытянулись вперед. Я смог разглядеть, что то, что я принял за красный платок, оказалось ужасной раной. Кусок кожи в темных сгустках крови свисал с плеча незнакомца.

– О Боже! – воскликнул я и бросился на помощь. – А мне сначала показалось, что вы пьяны.

– Я не пьян, я умираю, – ответил он. – Но, слава небесам, я встретил французского офицера, пока еще у меня остались силы говорить.

Я уложил его в траве и влил несколько капель бренди ему в рот. Вокруг нас раскинулась живописная сельская местность, зеленая и мирная. Кроме раненого, нигде не было видно ни единой живой души.

– Кто это вас? – спросил я. – Кто вы такой? Вижу, что вы француз, но я никогда не видел столь странного мундира.

– Это форма новой почетной гвардии императора. Мое имя – маркиз Шато Сент-Арно. Я девятый в роду, кто пролил кровь за Францию. Меня преследовали и ранили ночные всадники Лютцова. Но я спрятался за кустами и дожидался, пока не появится француз. Поначалу я не был уверен: друг вы или враг. Но так как почувствовал приближение смерти, решил испытать судьбу.

– Мужайтесь, мой друг, – сказал я. – Мне приходилось видеть и более тяжелые ранения, а люди, которые их получили, до сих пор живут припеваючи.

– Нет, нет, – прошептал он. – Я знаю, что ухожу.

Маркиз сжал рукой мою ладонь. Я заметил, что ногти у него на руке уже посинели.

– В кармане моего мундира находятся документы. Вы должны доставить их принцу Сакс-Фельштейну в его замок Гоф. Он все еще предан нам, но принцесса ненавидит французов лютой ненавистью. Она старается обратить принца на свою сторону. Если ей это удастся, то к нему присоединятся все, кто еще колеблется, так как принц – племянник короля Пруссии и двоюродный брат короля Баварии. Если бумаги попадут к нему вовремя, то удержат принца от опрометчивого решения. Доставив бумаги ему сегодня вечером, вы сохраните Германию в руках императора. Не будь моя лошадь убита, а я смертельно ранен…

Он закашлялся, и его холодная рука сжалась вокруг моего запястья, так что оно побелело. Затем его голова дернулась, глаза закатились – все было кончено.

Веселенькое начало по дороге домой. Мне следовало выполнить задание, в котором я мало что понимал и которое грозило оторвать меня от решения насущных проблем гусар. В то же время задание было настолько важным, что я не смел уклониться. Я расстегнул мундир маркиза. Император специально задумал столь блестящую форму, чтобы привлечь молодых аристократов и создать новое подразделение гвардии. Небольшой бумажный свиток был перевязан шелковой ленточкой и адресован принцу Сакс-Фельштейнскому. В углу неаккуратным почерком, в котором я сразу узнал руку императора, было написано: «Срочно. Очень важно». Эти слова были для меня равносильны приказу: я будто бы увидел твердые губы императора и его холодные серые глаза. Пускай солдаты подождут лошадей, мертвый маркиз останется лежать, где лежит, а я, если только не протяну ноги и не испущу дух, доставлю бумаги в замок сегодня вечером.

Я не боялся скакать по дороге через лес. Еще во время войны в Испании я усвоил, что безопаснее всего избежать встречи с партизанами сразу после их нападения, а самое опасное время наступает, когда все выглядит тихо и мирно. Взглянув на карту, я обнаружил, что замок Гоф лежит южнее и, чтобы добраться до него, придется скакать по краю болот. Не успел я проехать и пятидесяти ярдов, как из-за кустов раздались два выстрела из карабинов. Одна из пуль прожужжала над головой, словно пчела. Было очевидно, что ночные всадники действуют гораздо отчаяннее, чем их собратья в Испании. Моя миссия может закончиться там же, где и началась, если я буду ехать по дороге.

И началась бешеная скачка: с отпущенными поводьями я мчался через кусты, по крутым холмам, доверившись своей маленькой Виолетте. Она же ни разу не оступилась и скакала так быстро и уверенно, как будто понимала, что судьба всей Германии зависит от ее хозяина. Что касается меня, то не зря я прослыл лучшим наездником во всех шести бригадах легкой кавалерии. Однако так быстро, как в тот день, мне не приходилось скакать. Мой друг Барт рассказывал, как в Англии охотятся на лисиц, так вот сейчас ни одна даже самая быстроногая лиса не ускользнула бы от меня. Мы с Виолеттой мчались так прямо, как не удалось бы диким голубям. Как офицер, я всегда был готов пожертвовать собой ради солдат. Правда, император вряд ли похвалил бы меня за это, так как солдат у него было много, но только один… короче говоря, такими кавалерийскими офицерами, как я, не разбрасываются. Но сейчас передо мной стояла задача, ради которой стоило пожертвовать собой. Поэтому я думал о своей жизни не более, чем о комках грязи, которые летели из-под копыт лошади.