Дороти Л. Сэйерс - Под грузом улик

— Разве положение направленных к дому пальцев не противоречит допущению о волочении тела? — спросил сэр Импи.

Но сэр Уигмор заметил свидетелю, что раненого могли тянуть головой вперед.

— Если сейчас, — добавил он, — я протащу вас за ворот пальто, милорды поймут, о чем речь.

— Похоже, этот вопрос нужно решать solvitur ambulando[80], — заметил председатель суда, вызвав смех в зале. — Предлагаю в обеденный перерыв провести эксперимент — пусть желающие выберут для этого похожего на покойного по росту и весу коллегу.

Благородные лорды огляделись, подыскивая, кто из коллег может превратиться в несчастную жертву.

Затем Паркер упомянул следы проникновения на окне кабинета.

— Как по-вашему, мог ли следы на щеколде оставить найденный на теле покойного нож?

— Мог. Я проводил опыт с ножом именно такого типа.

После этого стали обсуждать надпись на промокательной бумаге, читая отпечатки взад и вперед и интерпретируя всевозможным образом. Сторона защиты настаивала, что язык французский и слова: «Je suis fou de douleur». Обвинение выдвинуло притянутое за уши предположение, что на промокашке отпечатались английские слова: «is found» или «his foul». Пригласили почерковеда, который сравнил почерк с настоящим письмом Кэткарта, после чего его взяла в оборот сторона обвинения.

Эти запутанные вопросы оставили на усмотрение благородных лордов. А затем сторона защиты заслушала утомительную цепочку свидетелей: управляющего отделением «Кокса»; мсье Туржо из банка «Лионский кредит», который подробно рассказал о финансовых операциях Кэткарта; консьержа и мадам Леблан с улицы Сент-Оноре. Благородные лорды начали зевать, кроме немногих, которые вдруг принялись делать подсчеты в своих блокнотах и переглядываться, будто разбирались в финансах.

Затем появились мсье Брике, ювелир с улицы Де-ла-Пэ, и девушка-продавщица из его магазина, которая, пробудив публику, рассказала о высокой симпатичной иностранке и покупке зеленоглазого кота. Сэр Импи, напомнив залу, что этот случай произошел в феврале, когда невеста Кэткарта была в Париже, предложил помощнице ювелира посмотреть в зал и сказать, не видит ли она ту иностранную даму. Эксперимент оказался долгим, но ответ в итоге получился отрицательным.

— Не хочу, чтобы оставались какие-то сомнения, — сказал сэр Импи. — Поэтому с разрешения уважаемого генерального прокурора устрою очную ставку свидетельницы и леди Мэри Уимзи.

Мэри предстала перед девушкой, и та не колеблясь, уверенно ответила:

— Нет, не она. Эту женщину я никогда не видела. Есть некоторое сходство: в росте, цвете волос и прическе, — но не более. Совершенно иной тип. Мадемуазель — очаровательная английская леди, и повезет тому мужчине, который на ней женится. А та, другая, что называется «belle à se suicider». Из-за таких совершают убийства, убивают ее и себя, или шлют все к черту. И поверьте мне, джентльмены, — девушка улыбнулась благородному собранию, — в нашем деле мы с такими встречаемся.

Ее слова произвели впечатление. Сэр Импи сделал пометку и послал записку Мерблсу. В ней было всего одно слово: «Замечательно!» Мерблс ответил: «Все сама. Можете представить: не подсказал ни единого слова». И вытянувшись в кресле, улыбнулся, отчего стал похож на маленькую готическую кариатиду.

Следующим пригласили профессора Геберта, признанного знатока международного права, который охарактеризовал Кэткарта в предвоенный парижский период как подающего большие надежды молодого дипломата. За ним говорили офицеры, подтвердившие заслуги покойного на фронте. Свидетель с аристократическим именем Дюбуа-Гоби Гудин вспомнил неприятный спор с капитаном Кэткартом за карточной игрой и упомянул историю с выдающимся английским инженером мсье Фриборном. Свидетеля своими стараниями раскопал Паркер, и теперь с нескрываемой ухмылкой смотрел, как досадил Уигмору. Время шло, и председатель суда поинтересовался у лордов, не согласятся ли они любезно отложить заседание до 10.30 утра следующего дня. Те дружным хором ответили «да», и суд был отложен.

Когда людской поток вылился на Парламентскую площадь, на запад неслись черные облака с рваными краями, а с реки летели чайки. Чарлз Паркер, плотно запахнув видавшее виды пальто, пробирался к автобусной остановке, чтобы добраться домой на Грейт-Ормонд-стрит. Очередной каплей неудобства стал крик кондуктора, который, поприветствовав его словами: «Места только наверху!» — прозвонил к отправлению. Детектив, не успев выйти обратно, поднялся по лестнице и сел, придерживая от ветра шляпу. Мистер Бантер печально вернулся на Пикадилли, 110а, и до семи часов неприкаянно бродил по квартире, после чего обосновался в гостиной и включил радиоприемник.

— Говорит Лондон, — произнес равнодушный, невидимый голос. — Сообщаем прогноз погоды. Атлантику пересекает зона пониженного давления и вскоре установится над Британскими островами. Ожидается сильный ветер, дождь со снегом, на юго-западе ураган.

— Чем черт не шутит. Пойду-ка разведу в его спальне огонь, — пробормотал Бантер.

— Прогноз на ближайшее будущее такой же, — сказало радио.

Лорд Питер вглядывался сквозь холодную пелену облаков. Хрупкие металлические стойки крыльев подрагивали над сверкающей далеко внизу гладью, где во все стороны широко раскинулось водное пространство, медленно ползущее им навстречу, как большая вращающаяся карта. Затянутая в кожу широкая спина пилота, покрытая каплями дождя, упрямо сгорбилась впереди. Питер надеялся, что Грант знает свое дело. Время от времени тот оборачивался и что-то кричал пассажиру, но его голос тонул в реве мотора и бесконечных порывах ветра.

Питер старался отвлечься от превратностей погоды, вспоминая недавнюю странную торопливую сцену, и в его голове мелькали обрывки разговора.

— Мадемуазель, я в поисках вас объехал два континента.

— Voyons[82], только быстрее. Может прийти большой медведь и рассердиться. Я не хочу des histories[83].

На длинном столе стояла лампа. Питеру вспомнилось, как сияли в ее свете короткие золотистые волосы собеседницы. Высокая стройная девушка смотрела на него, лежа на огромных черных с золотом подушках.

— Мадемуазель, не могу представить, чтобы вы обедали или танцевали с таким человеком, как ван Хампердинк.

Зачем он это спросил? Надо спешить — решать проблему брата. Неужели это так важно?

— Мсье Хампердинк не танцует. Вы искали меня на двух континентах, чтобы это сказать?

— Нет. Я с серьезным делом.

— Хорошо. Садитесь.

Она была с ним откровенна.

— Да, бедная душа. Но жизнь после войны сильно подорожала. Пришлось отказаться от хороших вещей. И всегда des histories. Очень мало денег. Нужно проявлять практичность. Люди стареют. Требуется дальновидность.

— Конечно.

Она говорила с каким-то акцентом. Сначала он не мог определить, откуда такой, затем вспомнил — довоенная Вена с ее невероятным безрассудством.

— Да, да, я написала. Была очень добра и разумна. Сказала: «Je ne suis pas femme à supporter des gros ennuis»[84]. Это ведь понятно?

Это было вполне понятно. Самолет нырнул в тошнотворную воздушную яму, пропеллер беспомощно крутился в пустоте, затем нос поднялся, и машина снова пошла вверх, закладывая вираж в противоположную сторону.

— Я видела в газетах. Бедный малыш. Зачем его застрелили?

— Именно за этим я и приехал. В убийстве обвинили моего горячо любимого брата. Ему грозит виселица.

— Бр-р-р…

— За преступление, которого он не совершал.

— Mon pauvre enfant…[85]

— Мадемуазель, умоляю вас проявить серьезность. Брату предъявили обвинение, и он предстанет перед судом.

Как только удалось завоевать ее внимание, она превратилась в само сочувствие. Ее голубые глаза отличались необычной и манящей особенностью — полные нижние веки превращали их в мерцающие щелки.

— Мадемуазель, прошу вас, вспомните, что было в письме.

— Как, мой бедный друг? Я же его не читала. Оно было длинным и скучным, полным histoires. Все было кончено — я никогда не пекусь о том, что нельзя спасти.

Но ее тронуло его отчаяние.

— Послушайте, может, не все еще потеряно, и письмо где-то завалялось. Можно спросить Адель. Она моя служанка. Собирает письма, чтобы шантажировать людей — ох, да, знаю, знаю! Но она habile comme tout pour la toilette[86]. Подождите расстраиваться, сначала поищем.

Из безвкусного секретера, ящиков шкафа и сумок — сотен сумок — полетели письма, безделушки и всякая ароматная ерунда. (Я такая неаккуратная! Адель от меня в отчаянии.) Адель — тонкогубая женщина с настороженным взглядом — все отрицала, пока госпожа в ярости не ударила ее по лицу и не обругала по-французски и по-немецки.

— Бесполезно, — проговорил лорд Питер. — Как жаль, что мадемуазель Адель не может найти такую ценную для меня бумагу.

Слово «ценная» навело Адель на мысль, и на свет появилась принадлежащая мадемуазель шкатулка для драгоценностей, которую еще не осматривали.

— Мсье ищет это?

Затем последовало внезапное появление господина Корнелиуса ван Хампердинка — очень богатого, крепко сбитого подозрительного мужчины, и тактичное, ненавязчивое вознаграждение Адель у шахты лифта.