Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды

Раздался стук в дверь. Кеннеди ввел Кору, положил перед Кацем какие-то бумаги и исчез.

– Так, вот оно, Чемберс. Подпишите, пожалуйста. Этим вы отказываетесь от возмещения за понесенные вами увечья. Считайте это проявлением благодарности за их любезность.

Я подписал.

– Тебя отвезти домой, Кора?

– Пожалуй, да.

– Минуточку, минуточку. Не так быстро. Остается еще одна мелочь. Те десять тысяч долларов, которые вы получили, устранив грека.

Она взглянула на меня, я – на нее. Он же разглядывал чек:

– Знаете, это была бы не идеальная карта, если бы с нее Кацу ничего не перепало. Я забыл вам сказать. Но я не буду свиньей. Обычно я беру все, но в этом случае удовлетворюсь половиной. Миссис Пападакис, выпишите мне чек на пять тысяч долларов, а этот я переведу на вас, зайду в банк и оба их депонирую. Давайте. Здесь как раз есть пустой чек.

Она села и начала писать, но тут же запнулась, как будто не понимая, о чем, собственно, речь. Он вдруг встал, забрал незаполненный чек и разорвал его:

– Черт возьми. Такое бывает раз в жизни. Бросьте все. Не нужны мне ваши десять тысяч. У меня есть свои. Вот что главное!

Он открыл бумажник, достал из него листок бумаги и показал мне. Это был чек Саккета на сто долларов.

– Вы думаете, я его предъявлю к оплате? Ни в коем случае. Я его в рамку вставлю. И повешу вон там, над письменным столом.

Мы кое-как убрались оттуда и взяли такси, потому что я еле ковылял. Сначала мы заехали в банк и депонировали чек, потом – в цветочный магазин, где купили два больших букета, а потом – на похороны грека. Было странно, что его хоронили уже на второй день. Панихида проходила в маленькой греческой церкви, было полно людей, некоторые из них греки, которые иногда заходили к нему. Они тупо смотрели на нее, когда мы вошли, и усадили ее аж в третий ряд. Я видел, как на нас косятся, и начал прикидывать, что буду делать, если с нами решат посчитаться. Это были его друзья, не наши. Но через минуту я увидел, как передают друг другу вечернюю газету, большой заголовок в которой возвещал, что она невиновна, и, увидев это, распорядитель прибежал и пересадил нас в первый ряд. Человек, произносивший прощальное слово, начал с бестактных намеков на смерть грека, но к нему подошел какой-то юноша, что-то прошептал и показал газету, которая дошла до него, и оратор начал речь заново, на этот раз без намеков, и еще добавил несколько слов о безутешной вдове и друзьях. Все согласно кивали головами. Когда мы двинулись на кладбище, где была приготовлена могила, двое мужчин взяли ее под руки и повели, поддерживая, а еще двое – помогали мне. Когда его опускали в могилу, я растрогался. Слова молитвы всегда размягчают людей, особенно если речь идет о прощании с человеком, которого любишь так, как я любил грека. Наконец они запели мелодию, которую я слышал в его исполнении сотни раз, и это меня добило. Хватило меня только на то, чтобы положить наши цветы.

Таксист нашел нам человека, который сдал нам «форд» за пятнадцать долларов в неделю, и мы пересели в него.

Машину вела она. За городом мы проехали мимо строящегося дома и всю дорогу говорили о том, как в последнее время мало строят, но как только дела улучшатся, нужно бы построить здесь целый квартал. Когда мы приехали домой, она помогла мне войти, отогнала машину, и мы прошли внутрь. Все было так, как мы оставили, включая стаканы в раковине, из которых мы с греком пили вино, и его гитара, которую он не убрал, потому что был пьян.

Она убрала гитару в футляр, вымыла стаканы и пошла наверх. Я тут же пошел за ней.

Она сидела у окна в своей спальне и смотрела на дорогу.

– Ну и что?

Она не ответила. Я повернул назад.

– Я не сказала, чтобы ты уходил.

Я сел снова. Прошло немало времени, прежде чем она нарушила молчание:

– Ты меня предал, Фрэнк.

– Нет, не предал. Я был у него в руках, Кора, и вынужден был подписать эту бумагу. Не сделай я этого, он бы понял, как все произошло. Я не предал тебя. Просто я встал на его сторону, чтобы выяснить, как идут дела.

– Ты меня предал. Я узнала это по твоим глазам.

– Твоя правда, Кора, я тебя предал. Просто я сломался, и все. Я этого не хотел. Я был против. Но он поставил меня на колени. Я сдался.

– Я знаю.

– Понимаешь, я ужасно страдаю от этого.

– А я предала тебя, Фрэнк.

– Тебя заставили. Ты этого не хотела. Тебя поймали в ловушку.

– Я сама так хотела. В ту минуту я тебя ненавидела.

– Все нормально. Ты отплатила мне за то, чего я в действительности не делал. Теперь ты знаешь, как все было.

– Нет. Я ненавидела тебя за то, что ты действительно сделал.

– Я к тебе ненависти не чувствовал, Кора. Я ненавидел сам себя.

– Теперь у меня нет к тебе ненависти. Ненавижу Саккета. И Каца. Почему нас не оставили в покое? Почему нас не оставили, чтобы мы из этого выкарабкивались сами? Мне бы это не помешало. Не помешало, даже если бы значило... сам знаешь что. У нас осталась бы наша любовь. Единственное, что у нас было. Но ты меня предал, едва они начали свои грязные дела.

– А ты предала меня, не забывай.

– Это ужасно. Я предала тебя. Мы предали друг друга.

– Но теперь мы квиты, ты не думаешь?

– Мы квиты, но посмотри теперь на нас. Мы достигли вершины. Мы были так высоко, Фрэнк. У нас было все, в ту ночь, там. Я и не думала, что способна на такое чувство. И мы скрепили это поцелуем, чтобы это длилось вечно, пусть будет что будет. Никогда на свете два человека не испытывали того, что мы. А потом мы рухнули вниз. Вначале ты, потом я. Да, мы квиты. Теперь мы здесь, внизу, вместе. Но нам уже не подняться. Наша великолепная вершина исчезла.

– Ты с ума сошла? Мы же вместе.

– Возможно. Но я много передумала, Фрэнк. Вчера ночью. О тебе и обо мне, и о том, почему я провалилась в кино, и об этом заведении, и о твоих скитаниях, и почему ты их так любишь. Мы просто два неудачника, Фрэнк. В ту ночь Господь Бог ниспослал на нас благодать. Дал нам все, что только двое могут достигнуть в жизни. Но мы не из тех, кому это может пойти на пользу. Нам досталась вся любовь мира, но мы сломались под ней. Чтобы взлететь за облака, добраться до вершины, нужен большой самолетный мотор. Но поставь его на «форд», и он рассыплется на мелкие кусочки. Вот так же и мы, Фрэнк, как поношенные «форды». Господь Бог там, наверху, смеется над нами.

– Глупости. Мы ведь тоже смеемся над ним. Он включил нам красный свет, а мы взяли и проехали на него. И что случилось? Проклял нас навеки? Ничего подобного. Вышли мы из этого чистенькими и еще за так получили десять тысяч долларов. Так что нас Господь Бог еще раз удостоил своей благодати, тебе не кажется? А потом к нам в постель забрался дьявол, и верь мне, девочка, у него крепкий сон.

– Не говори так, Фрэнк.

– Мы получили десять кусков или нет?

– Я не хочу о них думать. Это чудно, но нашу вершину мы за них не купим.

– Вершину, вершину. Черт возьми, ведь она все еще с нами и еще десять тысяч долларов, которые можем положить сверху. Если хочешь витать в облаках, так оглядись с этой высоты.

– Ты ненормальный. Видел бы ты, как орешь тут сейчас, весь забинтованный.

– Ты кое о чем забыла. Есть повод отпраздновать. Мы еще так и не выпили.

– Я не собираюсь напиваться.

– Пить так пить. Где та бутылка, что была у меня перед отъездом?

Я зашел в свою комнату. Там стояла бутылка «бурбона», полная на три четверти. Спустившись вниз, я взял два стакана, лед, содовую и снова поднялся к ней, наверх. Она уже сняла шляпку и распустила волосы. Я приготовил два коктейля. В них было немного содовой и по паре кусочков льда, остальное – «бурбон».

– Выпей. Тебе станет лучше. Именно это сказал мне Саккет, когда достал меня, крыса чертова.

– Господи, вот мерзавец.

– Да. А тебе не кажется, что на тебе слишком много тряпок?

Я подтолкнул ее к постели. Стакан в ее руке дрогнул, и немного жидкости выплеснулось.

– Черт с ним. У нас этого добра полно.

Я начал стягивать с нее блузку.

– Сломай меня, Фрэнк. Сделай мне больно. Сломай, как в ту ночь.

Я срывал с нее одежду. Она плавно поворачивалась и медленно изгибалась, чтобы помочь мне. Потом легла навзничь на покрывало. Волосы спадали ей на плечи волнистыми прядями. Глаза стали совершенно черными, а груди не набухли и не торчали мне навстречу, а расплылись двумя большими розовыми кругами. Выглядела она как прародительница всех грешниц мира. Дьявол в ту ночь вернул свое, и с процентами.

Так все и продолжалось целых шесть месяцев. Время шло, но ничего не менялось. Мы все время ругались, и я прикладывался к бутылке. Ругались мы из-за нашего отъезда. Мы не могли покинуть штат, пока не кончится ее условный срок, но я считал, что сразу после этого нам надо смыться. Я не говорил ей, но хотел увезти ее подальше от Саккета. Боялся, что если она на меня разозлится, то сдуру может заложить меня, как тогда в суде. Я не верил ей ни на грош. Сначала она только и думала об отъезде, особенно когда я рассказывал о Гавайях и южных морях, но потом вдруг посыпались деньги. Когда мы через неделю траура наконец открылись, люди хлынули к нам, чтобы взглянуть на нее, а потом приезжали снова, потому что им у нас понравилось. Она была на седьмом небе, что есть шанс хорошо заработать:

– Фрэнк, все соседние заведения ничего не стоят. В них хозяйничают бывшие фермеры из Канзаса или бог весть еще откуда, которые понятия не имеют, как надо вести дело. Я убеждена, что, если найдется кто-то, понимающий в этом толк, как я, и создаст для гостей приятную атмосферу, они будут приходить сюда сами, да еще и приводить всех своих друзей.

– Черт бы их побрал. Мы ведь все равно хотим все продать.