Глава 3

Некоторые существенные детали

Четверть часа прошло в полном молчании. Мосье Бук и доктор Константин поначалу следовали наставлениям Пуаро. Они пытались разобраться в путанице фактов и прийти к четкому, объясняющему все противоречия решению.

Мысль мосье Бука шла примерно таким путем:

«Безусловно, надо как следует подумать. Но ведь, по правде говоря, сколько можно думать… Пуаро определенно подозревает молодую англичанку. Явно ошибается. Англичанки слишком хладнокровные… А все потому, что они такие тощие… Но не буду отвлекаться. Похоже, что это не итальянец, а жаль… Уж не врет ли лакей, когда говорит, что Фоскарелли не выходил из купе? Но чего ради ему врать? Англичан трудно подкупить — к ним не подступишься. Вообще все сложилось до крайности неудачно. Интересно, когда мы отсюда выберемся? Должно быть, какие-то спасательные работы все-таки ведутся. Но на Балканах не любят спешить… Пока они спохватятся, немало времени пройдет. Да и с их полицией не так-то просто договориться — они тут такие чванные, чуть что, лезут в бутылку — им все кажется, что к ним относятся без должного почтения. Они раздуют это дело так, что не обрадуешься. Воспользуются случаем, раструбят во всех газетах…»

С этого момента мысли мосье Бука снова пошли многажды проторенным путем.

А доктор Константин думал:

«Любопытный человечек. Кто он, гений? Или шарлатан? Разгадает он эту тайну? Вряд ли. Нет, это невозможно. Дело такое запутанное… Все они, наверное, врут… Но и это ничего нам не дает… Если они все врут, это так же запутывает дело, как если бы они все говорили правду. А еще эти раны, тут сам черт ногу сломит. Было бы гораздо проще понять, что к чему, если бы в него стреляли. Гангстеры всегда стреляют… Америка — любопытная страна. Хотелось бы мне туда съездить. Передовая страна. Прогресс везде и во всем. Дома надо будет обязательно повидаться с Деметриусом Загоне — он был в Америке и знает, что там и как. Интересно, что сейчас поделывает Зия? Если жена узнает…»

И доктор переключился на личные дела.

Эркюль Пуаро сидел неподвижно. Можно было подумать, что он спит. Просидев так четверть часа, он внезапно вскинул брови и испустил вздох, пробормотав себе под нос:

— А почему бы и нет, в конце концов? А если так… Ну да, если так, это все объясняет.

Глаза его широко открылись, загорелись зеленым, как у кошки, огнем.

— Так. Я все обдумал. А вы? — тихо сказал он.

Собеседники, погруженные в собственные мысли, от неожиданности вздрогнули.

— Я тоже думал, — смешался мосье Бук, — Но так и не пришел ни к какому выводу. В конце концов, раскрывать преступления — ваша профессия, а не моя.

— Я тоже со всей серьезностью думал над этим вопросом, — бессовестно сказал доктор, с трудом отрываясь от занимавших его воображение малопристойных картин. — У меня родилось множество самых разнообразных теорий, но ни одна из них меня полностью не удовлетворяет.

Пуаро одобрительно кивнул. Его кивок словно говорил: «Вы правы. Вам так и следовало сказать. Ваша реплика пришлась весьма кстати».

Ой приосанился, выпятил грудь, подкрутил усы и с ухватками опытного оратора, который обращается к большому собранию, заговорил:

— Друзья мои, я тоже перебрал в уме все факты, рассмотрел показания пассажиров и пришел к кое-каким выводам. У меня родилась некая теория, которая хотя еще и несколько расплывчата, но все же объясняет известные нам факты. Объяснение весьма необычное, и я не совсем в нем уверен. Чтобы проверить его, мне необходимо провести кое-какие опыты. Для начала я перечислю кое-какие детали, которые мне представляются существенными. Начну с замечания, которым обменялся со мной мосье Бук, когда мы в первый раз посетили вагон-ресторан. Он заметил, что здесь собрались представители самых разнообразных классов, возрастов и национальностей. А ведь в эту пору поезда обычно пустуют. Возьмите, к примеру, вагоны АФИНЫ — ПАРИЖ и БУХАРЕСТ — ПАРИЖ — там едут по одному, по два пассажира, не больше. Вспомните, что один пассажир так и не объявился. А это, на мой взгляд, весьма знаменательно. Есть и другие детали, более мелкие, но весьма существенные. К примеру, местоположение сумочки миссис Хаббард, фамилия матери миссис Армстронг, сыскные методы мистера Хардмана, предположение Маккуина, что Рэтчетт сам сжег найденную им записку, имя княгини Драгомировой и жирное пятно на венгерском паспорте.

Собеседники уставились на Пуаро:

— Вам эти детали ничего не говорят? — спросил Пуаро.

— Абсолютно ничего, — честно признался мосье Бук.

— А вам, господин доктор?

— Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.

Тем временем мосье Бук, ухватившись за единственную упомянутую его другом вещественную деталь, перебирал паспорта. Хмыкнув, он вытащил из пачки паспорт графа и графини Андрени и раскрыл его.

— Вы об этом говорили? О грязном пятне?

— Да. Это очень свежее жирное пятно. Вы обратили внимание, где оно стоит?

— Там, где приписана жена графа, точнее говоря, в начале ее имени. Впрочем, должен признаться, я все еще не понимаю, к чему вы ведете?

— Что же, подойдем к вопросу с другого конца. Вернемся к платку, найденному на месте преступления. Как мы с вами недавно установили, метку «Н» могли иметь три женщины: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм и горничная Хильдегарда Шмидт. А теперь взглянем на этот платок с другой точки зрения. Ведь это, мои друзья, очень дорогой платок, objet de luxe[137] ручной работы, вышитый в парижской мастерской. У кого из пассажирок — если на минуту отвлечься от метки — может быть такой платок? Уж конечно не у миссис Хаббард, женщины вполне почтенной, но никак не претендующей на элегантность. И не у мисс Дебенхэм, потому что англичанки ее круга обычно пользуются тонкими льняными платками, а не покупают батистовые фитюльки по двести франков штука. И уж конечно не у горничной. Однако в поезде есть две женщины, у которых может быть такой платок. Давайте посмотрим, имеют ли они какое-то отношение к букве «Н». Я говорю о княгине Драгомировой.

— Которую зовут Natalia, — язвительно вставил мосье Бук.

— Вот именно. Ее имя, как я уже говорил, решительно наводит на подозрение. Вторая женщина — это графиня Андрени. И здесь нам сразу же бросается в глаза…

— Не нам, а вам…

— Отлично, значит, мне. На ее имени стоит жирное пятно. Простая случайность, скажете вы. Но вспомните, что ее имя Елена. Предположим, что ее зовут не Елена, a Helena. Большое Н легко превратить в большое Е и росчерком присоединить к нему маленькое «е», а затем, чтобы скрыть эти манипуляции, посадить на паспорт жирное пятно.

— Helena! — воскликнул мосье Бук, — А это мысль!

— И еще какая. Я ищу подтверждения своей догадки, хотя бы самого незначительного, и нахожу его. Во время обыска одна из наклеек на чемодане графини оказывается чуть влажной. Именно та, которая закрывает начало ее имени, вытисненного на крышке. Значит, наклейку отмочили и переклеили на другое место.

— Вы меня почти убедили, — сказал мосье Бук. — Но чтобы графиня Андрени… да нет…

— Ах, старина, вы должны перестроиться и посмотреть на это дело с другой точки зрения. Подумайте, как должно было предстать это убийство миру. И не забывайте, что заносы разрушили изначальные планы убийцы. Давайте на минуту представим себе, что заносов нет и поезд следует по расписанию. Что бы произошло в таком случае? Убийство, по всей вероятности, открылось бы ранним утром на итальянской границе. Итальянская полиция выслушала бы почти те же самые показания. Мистер Маккуин предъявил бы письма с угрозами, мистер Хардман изложил бы свою историю, миссис Хаббард также горела бы желанием рассказать, как ночью в ее купе проник мужчина, точно так же нашли бы пуговицу с форменной тужурки проводника. Но, как я думаю, две вещи от этого бы изменились: мужчина проник бы в купе миссис Хаббард до часу ночи, и форму проводника нашли бы в одном из туалетов…

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что по плану это убийство должно было предстать как дело рук некоего неизвестного, забравшегося в поезд. Тогда предположили бы, что убийца сошел в Броде, куда поезд прибывает в ноль пятьдесят восемь. Кто-нибудь из пассажиров, вероятно, столкнулся бы в коридоре с незнакомым проводником, форма была бы брошена на видном месте — так, чтобы никаких сомнений не оставалось в том, как все было проделано. И никому и в голову не пришло бы подозревать пассажиров. Так, друзья мои, должно было предстать это убийство окружающему миру. Однако непредвиденная остановка смешала все карты. Вот почему убийца так долго оставался в купе со своей жертвой. Он ждал отправления поезда. Потом он понял, что поезд дальше не пойдет. И ему пришлось менять планы на ходу, потому что теперь станет ясно, что убийца в поезде.

— Конечно, конечно, — нетерпеливо прервал его мосье Бук. — Это я понимаю. Но при чем тут платок?

— Я возвращаюсь к платку, но окольным путем. А сначала вы должны понять, что письма с угрозами придуманы для отвода глаз. Их целиком и полностью заимствовали из какого-нибудь стереотипного американского детектива. Это явная подделка. Они просто-напросто предназначались для полиции. Мы должны спросить себя: «Обманули ли эти письма Рэтчетта?» Судя по всему, мы скорее всего должны ответить на этот вопрос отрицательно: инструктируя Хардмана, Рэтчетт будто бы указал на вполне определенного врага, личность которого ему хорошо известна. Конечно, если принять рассказ Хардмана на веру. Однако мы знаем наверняка, что Рэтчетт получил всего Одно письмо и притом совершенно другого характера, — письмо с упоминанием о Дейзи Армстронг, клочок которого мы нашли в его купе. Если Рэтчетт раньше этого не понимал, письмо, несомненно, должно было ему объяснить, за что ему собираются мстить. Это письмо, как я сразу сказал, не предназначалось для посторонних глаз. Убийца первым делом позаботился его уничтожить. И вот тут-то он просчитался во второй раз. В первый раз ему помешали заносы, во второй — то, что нам удалось восстановить текст на клочке сожженного письма. То, что эту записку так старались уничтожить, могло означать лишь одно: в поезде находится лицо, настолько близкое семейству Армстронгов, что, если бы записку нашли, подозрение прежде всего пало бы именно на это лицо.