Всегда сердечно преданный Вам.

15

У. Г. УИЛСУ *

Тэвисток-хаус,

, 13 апреля 1855 г.

Мой дорогой Уилс,

Посылаю Вам экземпляр с поправками, внесенными в "Тысячу и одно жульничество". Проследите за пунктуацией "Солдатских жен".

Считаете ли Вы, что прилагаемое мною письмо принадлежит перу того самого мистера Холта? Верните мне его, присовокупив Ваше "да" или "нет".

Возвращаю Вашу рукопись, которую я внимательно прочитал. Она небезынтересна, но, на мои взгляд, обладает одним существенным недостатком, с которым я ничего не могу поделать.

Все действие подчинено Вашему замыслу, и люди не живут сами по себе. Я вижу и слышу, как вертятся колесики, люди же одушевлены лишь настолько, насколько это требуется для развития сюжета, однако в них не больше жизни, чем в движущихся восковых фигурках. Мне очень трудно сказать, в чем тут дело, так как все это постигается лишь чутьем, однако постараюсь пояснить Вам свою мысль на двух небольших примерах. Если бы сцена с умирающей была сделана как следует, то разговор героини с мальчиком стал бы естественной частью этой сцены и никоим образом не мог бы испортить ее; какова бы ни была тема этого разговора, он неизбежно был бы связан в представлении читателя с женщиной, лежащей на кровати, и постепенно подготовил бы его к приближающейся развязке. Если бы мальчик на империале вышел у Вас натуральным, то была бы натуральной и его болезнь, и читатель соответствующим образом воспринял бы ее. Однако получилось так, что разговор у постели мешает линии умирающей, умирающая мешает разговору и они никак друг с другом не сочетаются. Ясно также, что мальчик заболевает потому, что это нужно Вам, автору, ибо если бы не несколько относящихся к нему строк в конце главы, читателю и в голову бы не пришло, что с ним что-то случилось. Те же возражения относятся к Вашему сэру Лестеру Дедлоку и к Вашему мистеру Талкингхорну. А вся вступительная часть чрезмерно растянута без всякой необходимости.

Сцена на империале была бы превосходна, если бы не все тот же ужасный недостаток. Вообразите, что Вы сами сидели на этом империале и внезапно попали в факельное шествие тех времен, неужели Вы не вынесли бы оттуда никаких впечатлений, кроме тех, которыми Вы делитесь с читателем? Представьте себе, что это Ваши собственные воспоминания, а потом еще раз прочтите эту сцену. И именно потому, что она написана ненатурально, поведение людей, взобравшихся на империал, в высшей степени неправдоподобно. В то же время если бы эта сцена была изображена правдиво и сильно, то более или менее неизбежное и вполне дозволенное во всяком литературном произведении неправдоподобие стало бы лишь составной частью чего-то столь яркого и естественного, что читателю волей-неволей пришлось бы примириться с ним.

Неплохо сделаны сцена на колокольне собора св. Павла и сцена в доме гравировщика, но меня не покидает ощущение, что все эти вещи - подобие Франкенштейна *. Кроме того, Вы все время идете по стопам какого-нибудь известного мне автора; и там, где Ваши башмаки могли бы при иных обстоятельствах оставить ясный и отчетливый отпечаток, они настолько сливаются со следами этого писателя, что читатель, следящий за шагами обоих, пребывает в состоянии полнейшего замешательства.

Не сомневаюсь, что в дальнейшем все недостатки Вашего повествования еще усилятся, так как по мере развертывания сюжета писать будет все труднее. Я честно называю Вам их; во-первых, потому, что Вы сами этого хотели; во-вторых же, потому, что обычно, читая какой-нибудь роман, я склонен допускать и извинять столь многое, что отнюдь не считаю себя способным найти больше ошибок, чем кто-либо другой, скорее наоборот.

Всегда преданный Вам...

16

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

27 апреля 1851 г.

...Страна, военные дела которой оказались в столь ужасном состоянии; огромное, черное облако нищеты расстилается над каждым городом, с каждым часом становясь все больше и темнее, и при этом из двух тысяч людей не найдется и одного, кто подозревал бы о его существовании или хотя бы способен был поверить в него; праздная аристократия; безмолвствующий парламент; каждый за себя и никто за всех; такова перспектива, и мне она представляется весьма зловещей...

Попытка ученых мужей из комитета фальсификации * представить фальсификацию как естественное, следствие спроса и предложения - что за чудесное открытие в области политической экономии!

Ступеньки этой лестницы, сэр, никогда не приведут нас к золотому веку; а сам я не стану поддерживать фалды Великого Могола всех самозванцев, господина Маккулоха.

17

МИСС КУТС

Тэвисток-хаус,

пятница, 11 мая 1855 г.

...Лейард совершил ошибку *, Люди, готовые затравить его до смерти, тысячу раз умышленно извращали истину на все возможные лады и своим несправедливым гонением на него не вызывают у меня ни капли сочувствия, а лишь недоверие и гнев. Прислушайтесь к тому, что я говорю сейчас о положении дел в этой безумной стране, ибо возможно, что через десять лет будет уже слишком поздно говорить об этом. Народ не будет вечно терпеть, из всего, что я наблюдаю, мне это совершенно очевидно.

И мне хочется что-нибудь противопоставить справедливому гневу народа.

Это единственная причина, из-за которой я всей душой стремлюсь к реформам. Я ничего не выигрываю этим, а теряю все (ибо общественное спокойствие - хлеб мой), и все же я полон самой отчаянной решимости, потому что знаю, что положение безнадежно.

Незачем говорить Вам, что мне одинаково противны и любое искажение правды, и попытка уклониться от признания своей неправоты. Там, где я уверен в истине, я не стану лукавить ни с одним человеком. Поступи я иначе, я возненавидел бы себя.

Вы считаете меня взбалмошным, потому что иногда я внезапно заговариваю о вещах, о которых долго думал, и виден лишь конечный итог, а сам путь неясен. Но путь этот долог, и я прошел его медленно и терпеливо. Верьте этому, а там можете считать меня взбалмошным сколько Вам угодно. Называйте меня, как хотите, и пишите мне письма, которыми я так горжусь..,

18

МИСС КУТС

Тэвисток-хаус,

вторник, 15 мая 1855 г.

В двух словах подвожу итог ниневинского дела*.

Как я уже говорил, Лейард совершил ошибку, был слишком оскорблен и обижен, чтобы тут же исправить ее, как это мог бы сделать человек, обладающий большим присутствием духа и уравновешенный (к примеру - я), и этим дал в руки своим врагам оружие против себя, каковым они и воспользовались.

Никак не могу согласиться с Вами в том, что он восстанавливает один класс против другого. Он лишь признает, что они враждебны друг другу. К тому же Вы, очевидно, упускаете из виду, что коль скоро в этом вопросе столкнулись интересы двух крупных классов, то и на сам вопрос следует смотреть с двух сторон. Вы полагаете, вызов бросил простой народ. Я же считаю, что вот уже долгие годы это делает аристократия и что именно она противопоставила себя всей стране, а вовсе не страна противопоставляет себя аристократии.

Вот какова моя позиция по отношению к Лейарду. Я почувствовал, помнится, еще за неделю или дней за десять до того дня, как он совершил эту злополучную ошибку, что он нуждается в поддержке; встретив его у Вас, я был поражен происшедшей в нем переменой и его встревоженным видом; я случайно узнал о злобных интригах, которые ведутся против него, о тайных влияниях, используемых для того, чтобы погубить его; я написал ему письмо, в котором убеждал его не терять присутствия духа, и говорил, что при нынешних обстоятельствах считаю его самым полезным человеком в парламенте; и что я положительно чувствую себя обязанным оказать ему любую помощь, какая только в моих силач, если она не потребует моего личного присутствия. То, что я мог тогда сделать для него, я сделал немедленно, и он отнюдь не остался к этому нечувствительным. Он показал мне свои проекты за несколько дней до того, как представил их парламенту, и в основном я их одобрил. Тут случилась эта ошибка. Как раз на следующий день мы обедали вместе и я заклинал его ради всех святых соблюдать осторожность. Еще через день-два состоялось собрание, посвященное реформам в управлении, и было предложено создать общество. Я решил стать его членом и внести (в назидание большинству) двадцать фунтов. Почувствовав, что Лейард нуждается в некоторой поддержке, и считая его, несмотря на его промах, достойным ее, я послал ему записку следующего содержания: "Скажите-ка мистеру Линдсею, что в этих пределах общество может рассчитывать на меня". В прошлую субботу, выполняя наше давнишнее соглашение, заключенное еще за несколько недель до этой прискорбной ошибки, мы с ним обедали в Гринвиче с Пакстоном * и еще кое с кем. Лейард спросил меня, не получил ли я письма от мистера Морли, президента этго общества, так как мистер Морли спрашивал его мнение о возможности каким-нибудь образом убедить меня выступить на собрании в театре Друри-Лейп (в случае если они решат устроить там собрание). Я подумал и ответил, что, мне кажется, я мог бы выступить по такому поводу, но что я не могу обещать этого, прежде чем не ознакомлюсь во всех подробностях с их намерениями и не удостоверюсь, что я их одобряю. Я написал ему об этом, чтобы еще раз внушить, как необходимо соблюдать осторожность при столь ответственных обстоятельствах, и он горячо согласился со мной, добавив: "Если Вы пойдете, пойду и я; иначе, очевидно, нет".

Мне во что бы то ни стало хочется быть полностью откровенным с Вами в этом вопросе, и сейчас Вы знаете все, что знаю я. Если в моих силах хоть немного повлиять на него, я надеюсь заставить его быть поспокойней и потверже. В подобном деле никто не принудит меня отступиться от того, что я считаю правильным. Что до возможности вынудить меня на какое-нибудь сделанное в запальчивости публичное заявление, то я уверен, что если бы Вам случалось когда-нибудь раньше слышать мои разглагольствования, Вам не пришло бы в голову сомневаться в моем хладнокровии или же в том, что при таких обстоятельствах свою запальчивость я оставляю... скажем, на Стратон-стрит... *