239

МЭРИ БОЙЛЬ

Девоншир-террас,

пятница, поздно вечером,

21 февраля 1851 г.

Дорогая мисс Бойль!

Я посвятил часть вечера усердной работе над Вашей рукописью, читанной уже мною ранее, и попытался сделать ее более доходчивой, легкой, придать ей ту компактность, стремлению к которой меня постепенно научили постоянные занятия писательским трудом, привычка подчинять суровой дисциплине, точно полк солдат, все свои мысли, а также овладение искусством ставить каждого солдата на предназначенное ему место. Надеюсь, когда Вы увидите ее в напечатанном виде, то не огорчитесь тем, как я орудовал ножом садовника. Я старался действовать им с предельной осторожностью и вниманием, чтобы показать Вам, в особенности ближе к концу, _как_ такого рода материал (учитывая объем издания, в котором он появится) должно отжимать и как это идет ему на пользу.

Все вышесказанное звучит весьма наставительно, но лишь потому, что я хочу, чтобы Вы это читали (я имею в виду Вашу рукопись) столь же любящими глазами, сколь любящей и нежной была моя рука, которой я старался к ней прикасаться. Предлагаю назвать ее "Мой друг Махогани". Другое название чересчур длинное и не такое интересное. Пока я не зайду завтра в редакцию и не узнаю, что именно готово для будущих номеров, я не смогу сказать, в каком номере она появится. Но в понедельник Джорджи известит Вас письмом. Мы всегда подготавливаем номер за две недели, иначе нельзя успеть с технической работой.

По-моему, в рукописи есть много очень удачных мест. Особенно хорошо то, что касается Кэти. Если я не распространяюсь по этому поводу, то потому лишь, что всегда бываю удручен тяжелым чувством ответственности, поощряя кого-нибудь стать на сей тернистый путь, где так мало наград и столько провалов, где...

Но я не стану читать Вам проповедь. Хотя, при гаснущем огне, когда первые тени нового романа уже призрачно витают надо мною (как это обычно бывает, стоит мне закончить очередную книгу), мне и в самом деле грозит опасность приступить к столь тяжкому занятию и превратиться в докучливого наставника, вместо того чтобы оставаться веселым и беспечным Джо.

А посему - спокойной ночи. И знайте, что Вы всегда можете мне довериться и никогда не увидите мрачной гримасы на моем лице, каким бы мрачным оно ни было!

240

У. МАКРИДИ

Девоншир-террас,

27 февраля 1851 г.

Мой дорогой Макриди,

Сегодня Форстер сказал мне, что Вы хотите, чтобы в субботу, после того как будут пить за Ваше здоровье, был прочитан сонет Теннисона. Я твердо убежден в том, что Вы выбрали для этого очень неподходящее время. У меня нет никаких сомнений, что при столь волнующих обстоятельствах слушатели не примут его так, как должно. Если бы читать его предстояло мне, я ни в коем случае не стал бы этого делать в такое время, в огромном помещении, битком набитом народом. У меня есть какое-то необъяснимое предчувствие, что эта затея обречена на провал.

Встретившись сегодня утром с Бульвером, я рассказал ему о Вашем желании, и он тут же согласился со мной. Я мог бы назвать Вам несколько причин, заставляющих меня придерживаться такого мнения. Но я надеюсь, что Вы настолько доверяете мне, что в этом нет необходимости. Не могу не сказать несколько слов о вчерашнем вечере. Мне кажется, мой милый друг, я как-то говорил Вам, что еще в ту пору, когда я мальчуганом следил за Вами из партера, я был искренним и преданным Вашим поклонником: и что, по-моему, в блестящем сонме Ваших верных приверженцев не было ни одного вернее меня. По мере того как я обогащался духовно - а благоприятные обстоятельства обогащали мой разум и мое состояние, - я все ревностней старался (если только это возможно) постичь Вас. Я забыл обо всем суетном, что было в моей жизни, когда вчера вечером тот скромный облик, которому я столь многим и так давно уже обязан - кому дано измерить это? - так величественно скрылся от моего телесного взора. И если бы я попытался описать Вам то, что я чувствовал тогда - печаль свою о невозвратимой потере или радость при мысли, что мы прощаемся с Вами не потому, что Господь призвал Вас к себе, - лишь несколько капель, расплывшихся на этом листке (капель отнюдь не чернильных) смогли бы дать какое-то представление о том волнении, которым я охвачен.

Но зачем писать об этом? Я лишь как-то облегчил свою переполненную душу и дал Вам весьма слабое представление о том, что сейчас творится в ней; впрочем и это уже немало, и я отсылаю письмо.

Всегда, дорогой мой Макриди, Ваш нежно любящий Друг.

241

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Кнутфорд Лодж, Грейт-Молверн,

воскресенье, 23 марта 1851 г.

Дорогой Бульвер, я решил отказаться от мысли написать новый фарс и сыграть старый! Ради бога, поймите меня правильно, ведь я горю желанием объяснить Вам все по порядку и не сомневаюсь в том, что Вы со мной согласитесь.

У меня масса работы, а переписки в связи с этой пьесой, должно быть, не меньше, чем в министерстве внутренних дел. Со временем и того и другого будет еще больше, так как герцог свалил на нас выбор и приглашение зрителей *, чтобы не нанести оскорбления (насколько я понимаю, избежать этого никак нельзя) двум-трем сотням очень близких ему и очень обидчивых друзей. Плотники, художники-декораторы, портные, сапожники, музыканты - самые разнообразные люди нуждаются в моем постоянном внимании. Стоун - это жернов на шее: мне придется раз пятьдесят пройти с ним его роль, не считая репетиций. В довершение всего, если вычесть дни репетиций и разъездов, у меня остается лишь три свободных дня в неделю, но за это же время я должен обдумывать и писать для "Домашнего чтения". И сверх всего прочего, сам фарс внушает мне сомнение. Я написал первую сцену, короткую и смешную, но не считаю, что стиль фарса мне подходит. Пытаюсь внести в него смысл, но это противно духу фарса. Меня удручает то, что я обману надежды зрителей, так как не смогу дать им в этом жанре то, чего они от меня ждут. Они, наверное, будут разочарованы самим содержанием вещи, и я так остро чувствую несоответствие жанра моим возможностям, что не могу увлечься собственным фарсом, как увлекался пьесами других авторов. А ведь мы с Лемоном до такой степени прославились постановкой фарсов, и это обстоятельство побуждает зрителей решить заранее, что они поднимут рев. Все это заставляет меня отказаться от фарса. Я глубоко убежден, что пьесы заменят его, и не сомневаюсь, что Вы со мной согласитесь.

Мисс Кутс предложила мне внести в программу темы лекций, находящихся под контролем Комитета. Не поместить ли нам об этом статью в газете? И кому ее писать - Вам или мне? Такая статья придаст этим лекциям более серьезный и воспитательный характер. Если ответите мне до четверга, пишите на городской адрес.

Полагаю, в последние дни Вы поняли, что Лемон великолепно сыграет сэра Джеффри? Думаю, Топхем будет восхитителен в роди Иси. Завтра вечером и во вторник мы репетируем в Ковент-гардене. Тогда будет ясно, что у нас получается. Преданный Вам, дорогой мой Бульвер.

Дамы кланяются.

Я написал королеве и отправил письмо через Фипса.

242

У. УИЛСУ

Грейт-Молверн,

пятница, 28 марта 1851 1.

Дорогой Уилс!

Прочту статью Дюма-младшего о смертной казни сегодня вечером. Не успею сделать это до последней почты (здесь ее отправляют слишком рано), так как у меня накопилось много писем, которые требуют ответа, но я отправлю ее утренней почтой, на случай, если Вам нужно будет знать мое мнение о ней днем в редакции. Вообще говоря, я не люблю, когда ради подобной цели описывают казни, - а этот француз вряд ли скажет что-нибудь утешительное. Впрочем, посмотрим.

В Вашем письме, которое мне переслали сюда, было прошение о воспомоществовании (и, пожалуй, уже двадцатое по счету, написанное тем же почерком) и подписанное: "Томас Льюис". Не могу понять, то ли он сумасшедший, то ли необыкновенно наглый бездельник. Пишу о нем только для того, чтобы предупредить Вас: ничего ему не давайте.

Все, что могу сделать для кебов, сделаю завтра *.

Искренне Ваш.

243

У. Г. УИЛСУ

Грейт-Молверн,

пятница вечером, 28 марта 1851 г

Дорогой Уилс, мне совсем не нравится статья молодогб Дюма. Опубликование такой статьи может быть оправдано лишь ее литературными достоинствами, но она крайне поверхностна и неудовлетворительна. Еще больше возражений вызывает то обстоятельство, что это перевод с французского. Я категорически против ее помещения.

Посылаю статью Честертона. В ней нет ничего особенного, называется она: "Хладнокровие воров". Если несколько смягчить самые грубые слова, а также слишком выспренние выражения, будет неплохо.

Преданный Вам.

244

У. Г. УИЛСУ

Девоншир-террас,

четверг утром, 3 апреля 1851 г.

Дорогой Уилс!

Во время вчерашней вечерней прогулки все прояснилось лишь в общих чертах.

Однако сегодня вечером я придумал, как раздобыть блестящий материал для номера. Имея в виду связь со статьей о газовом освещении (газ - это великое дело для успешной работы полиции), я задумал статью: "Ночь в полицейском участке". Если бы Вы посетили нашего друга в Скотленд-Ярде и взяли у него письмо или предписание главному начальнику полицейского участка на Боу-стрит, для того чтобы мы могли присутствовать при допросах арестованных, изучать жизнь полицейского участка всю ночь напролет, обойти камеры вместе с полицейскими и т. д., я бы мог пробыть там, скажем, с 12 ночи до 4-5 утра. В соседнем заведении можно выпить, закусить и обогреться. Мы пошли бы вдвоем, если бы Вам удалось урвать у ночи час-другой. Если нет - я пойду один. Статья будет просто великолепная и появится как раз вовремя, когда всякого рода иностранцы толпами устремляются в лондонские трущобы.

Не говорите, что я вхожу в подробности, хотя в этом нет еще пока необходимости, и не подымайте, конечно, что я предлагаю осуществить свой план сегодня ночью: я так утомлен моими печальными делами и предшествовавшими им обстоятельствами *, что даже не в состоянии отдохнуть как полагается. Но завтра вечером мы отправимся под газовые фонари. Вероятно, нескоро я буду так расположен посетить полицейский участок, как сегодня ночью, кроме того, я боюсь упустить этот единственный в своем роде восхитительный с литературной точки зрения материал.