— Новая фантазия В. М.К. — промолвила важная шишка. — Мы были все потрясены.

«Кто это «мы»?» — подумал Перегрин.

— Впрочем, — продолжала шишка, — каждый развлекается по-своему.

Перегрин подумал, что, пожалуй, никогда прежде его не оскорбляли столь невинным тоном.

— Для нас театр — дело жизни, — сказал он.

Важная шишка глянула на него с шутливым интересом.

— Правда? Ну что ж, я могу понять. Надеюсь, у вас все идет хорошо. Но честно говоря, я изумлен такой прихотью В. М.К. Я и не предполагал, что он способен поддаваться прихотям.

— Я почти не знаю мистера Кондукиса, — сказал Перегрин.

— А кто может сказать, что знает его? — подхватила важная шишка. — Он — живая легенда своего времени, и, что самое удивительное, в этой легенде каждое слово чистая правда.

Весьма довольный своим афоризмом, гость хохотнул и величественно отошел в сторону, оставив после себя аромат сигары, шампанского и самой лучшей мужской косметики.

«Если я когда-нибудь стану столь же сказочно богатым, — задумался Перегрин, — превращусь ли я в такого же индюка? Или это неизбежно?»

Он обнаружил, что стоит рядом с Эмили Данн, той, что помогала в магазине Джереми и которая должна была играть Джоан Харт в «Перчатке». Роль она получила после прослушивания, к тому же Перегрин видел ее прежде в роли Гермии в постановке «Сна в летнюю ночь»[18].

У нее были темные глаза и чувственный рот. Перегрин находил ее очень неглупой девушкой, и ему нравился ее глубокий голос.

— Принести вам шампанского? — спросил Перегрин. — И не хотели бы вы чего-нибудь перекусить?

— Да и нет, спасибо, — ответила Эмили. — Ваша пьеса просто замечательная. И роль мне нравится. Поверить не могу своему везению. А еще я не могу поверить, что нахожусь в новом Дельфине».

— Мне показалось, что вы читали с явным удовольствием и с очень верной интонацией. Жаль, что Джоан была сестрой Уильяма, потому что она была единственной женщиной из его окружения, кто мог бы стать ему хорошей женой.

— Да, вы правы, жаль. Вам нравятся такие вечеринки?

— Не особенно, но я каждый раз надеюсь, а вдруг понравится.

— А я даже надеяться перестала… Знаете, я хочу вам кое-что рассказать о «Дельфине». Когда я работала в «Русалке» год назад, я часто смотрела из окна на «Дельфин», расположенный на противоположном берегу реки. И вот однажды я пересекла мост Черных братьев, пришла на улицу Речников и долго стояла и смотрела на него. А потом один очень старый рабочий сцены рассказал мне, что его отец работал на занавесе у Адольфуса Руби. А еще у меня есть книжка. Я купила ее в одной дешевой лавчонке, она называется «Котурны и подмостки». Написана ужасно, но в ней есть очень хорошие фотографии, а «Дельфин» выглядит лучше всех.

— Покажете мне ее.

— Обязательно.

— У меня тоже есть, что рассказать о «Дельфине». Как жаль, что мы не встретились тогда на улице Речников, — сказал Перегрин. — Вам нравятся эскизы Джереми? Пойдемте посмотрим на них.

Эскизы были развешаны по фойе и удачно освещены. Джереми поступил весьма разумно: персонажи были запечатлены в простых позах и выглядели изящно, выразительно и грациозно. Перегрин и Эмили довольно долго разглядывали их, когда Перегрин вдруг сообразил, что ему следовало бы заняться и другими гостями. Эмили, по-видимому, пришла в голову та же мысль.

— Мне кажется, Маркус Найт хочет с вами переговорить, — сказала она. — Похоже, он чем-то недоволен.

— О черт! Определенно недоволен. Извините.

Найт бросал на Перегрина взгляды, исполненные великодушной приязни и в то же время легкого негодования. Он был центром группы, состоявшей из Уинтера Мориса, миссис Гринслейд, хозяйки вечеринки, великолепно одетой и чрезвычайно светской дамы, Дестини Мед и одного из высокопоставленных гостей, взиравшего на Дестини так, словно уже приобрел ее в свою собственность.

— А, Перри, дорогой мой! — Маркус Найт, приветственным жестом поднял бокал. — Прошу простить меня, — весело обратился он к остальной компании. — Если я не сцапаю его прямо сейчас, он улизнет от меня навеки.

К некоторому изумлению миссис Гринслейд, Найт поцеловал ей руку.

— Чудный, чудный вечер, — сказал он и отошел. Перегрин заметил, как миссис Гринслейд, глядя на высокопоставленного гостя, на долю секунды сделала большие глаза.

«Мы забавляем ее», — угрюмо подумал Перегрин.

— Перри, — начал Найт, взяв собеседника под руку, — нам надо обстоятельно, не торопясь поговорить о твоей замечательной пьесе. И я не кривлю душой, пьеса и в самом деле замечательная.

— Спасибо, Марко.

— Не здесь, конечно, — свободной рукой Найт обвел фойе, — и не сейчас. Но очень скоро. А пока я хотел бы высказать одну мысль.

«Так, — пронеслось в голове у Перегрина. — Начинается».

— Мысль вот какая, возможно, над ней стоит задуматься. Тебе не кажется — заметь, я не требую никаких выгод для себя лично, — тебе не кажется, дорогой Перри, что во втором акте ты чересчур долго держишь Шекспира за сценой? Я хочу сказать, создав такое огромное напряжение…

Перегрин слушал знаменитый голос, смотрел на красивое, тонко вылепленное лицо с благородным лбом, наблюдал за движением губ, изумляясь тому, как точно изгиб верхней губы воспроизводил очертания рта Шекспира на гравюре Друшаута и так называемом «графтоновском» портрете. «Я не должен ссориться с ним, — подумал Перегрин. — У него есть известность, внешность и редчайший голос. Господи, дай мне силы».

— Я хорошенько обдумаю твое предложение, — сказал он, понимая, что и Найт отлично сознает, что никаких изменений сделано не будет.

С величественной снисходительностью похлопав Перегрина по плечу, Найт воскликнул:

— Согласие нам необходимо, как птицам в одном маленьком гнездышке.

— Совершено верно, — подтвердил Перегрин.

— И еще одно, дорогой мой, но это уже строго между нами. — Он увлек Перегрина в коридор, ведущий в ложи. — Я с удивлением обнаружил, — сказал он, выразительно понизив голос, — что в нашу труппу вошел В. Хартли Гроув.

— Он прочел свою роль довольно хорошо, ты не находишь?

— По-моему, слушать было невыносимо, — сказал Найт.

— Разве? — холодно отозвался Перегрин.

— Дорогой мой, ты вообще что-нибудь знаешь о Гарри Гроуве?

— Только то, что он вполне приличный актер, — ответил Перегрин. — Марко, не кати бочку на Гроува. К твоему сведению, — я буду страшно признателен, если это останется строго между нами, исключительно между нами, Марко, — не я принял его в труппу. Это было сделано по желанию начальства. Во всем остальном мне не чинили препятствий, и, если бы я даже захотел, я не смог бы противостоять им.

— Так этого типа тебе навязали?

— Можно и так сказать.

— Ты должен был отказаться.

— У меня не было на то ни одной разумной причины. Он вполне подходит для этой роли. Умоляю тебя, Марко, не устраивай скандала с самого начала. Подожди, пока у тебя появится реальный повод.

Несколько секунд Перегрину казалось, что Найт собирается продемонстрировать свой огненный актерский темперамент во всей красе. Но Перегрин был уверен, что Найт мечтает сыграть Шекспира, и, хотя даже в темноватом коридоре был явственно виден сигнал опасности — медленно приливающая краска к скульптурному лику Маркуса, — обычный взрыв не последовал. Вместо этого Найт миролюбиво обратился к Перегрину:

— Послушай, ты думаешь, я капризничаю. Позволь сказать тебе, Перри…

— Я не хочу выслушивать сплетни, Марко.

— Сплетни! Боже мой! Тот, кто обвиняет меня в распускании сплетен, наносит мне невыносимое оскорбление. Сплетни! Я хочу рассказать тебе истинный факт: Гарри Гроув…

В коридоре лежал толстый ковер, и они не услышали приближения шагов. Могло бы случиться непоправимое, если бы Перегрин не заметил тень, скользнувшую по позолоченной панели. Он сжал локоть Найта, и тот умолк.

— Могу я спросить, чем вы тут занимаетесь? — раздался голос Гарри Гроува. — Сплетничаете?

Он говорил легкомысленным насмешливым тоном, держался почти развязно, однако его манеры вовсе не казались оскорбительными.

— Перри, — продолжал Гроув, — это восхитительный театр. Я хочу обойти его и все как следует разглядеть. Почему бы нам не устроить вакхическую процессию и не пройтись по театру и вокруг, разбивая бокалы с шампанским и распевая безумно-непристойный гимн? Разумеется, впереди будет шествовать наш великий, величайший актер. Или нами должна предводительствовать чета Гринсливов?

Нелепая идея прозвучала столь забавно, что пребывавший в нервном напряжении Перегрин невольно рассмеялся.

— Прошу прощения, — с достоинством произнес Найт и удалился.

— «Он оскорбился. И уходит прочь»[19]. Знаешь, он не любит меня. Сильно не любит.

— Тогда не раздражай его, Гарри.

— Думаешь, лучше не надо? Но он так и напрашивается, разве нет? Впрочем, ты, конечно, прав. Кроме всего прочего, я не могу себе этого позволить. Грингидж может вышвырнуть меня. — И Гарри нахально воззрился на Перегрина.

— Если он не вышвырнет, то это сделаю я. Будь умницей, Гарри. А мне пора вернуться в гущу событий.

— Я оправдаю ваши ожидания, Перри. Я всегда оправдываю чужие ожидания.

В добродушном тоне Гроува Перегрину почудилась угрожающая нотка.

Вернувшись в фойе, Перегрин обнаружил, что веселье достигло апогея. Манеры присутствующих теперь резко отличались от общепринятых. Каждому, кто хотел быть услышанным, приходилось кричать и почти всем хотелось бы присесть. Важные шишки стояли отдельной кучкой, словно сверкающая и недоступная галактика, а остальные возбужденно обсуждали театральные дела, стараясь перекричать друг друга. Перегрин увидел, как миссис Гринслейд что-то сказала мужу, наверняка речь шла о том, что гостям пора бы расходиться. Перегрин решил, что будет лучше, если Дестини Мед и Маркус Найт покажут пример вежливости. Перегрин заметил их стоящими в сторонке и понял, хотя не мог их слышать, что Найт с раздражением объясняет Дестини, почему он настроен против В. Хартли Гроува. Она слушала его со всепоглощающим сочувствием и в то же время то и дело кокетливо скашивала глаза, и всегда в одном и том же направлении. Она явно старалась, чтобы Найт не заметил ее маневра.