— Наоборот — несомненная польза, — сказал Пуаро. — Должен признать, что ваша идея весьма неплоха.

— Насчет слонов? — неуверенно спросила миссис Оливер.

— Насчет их памяти, — сказал Пуаро. — Это очень важно: узнать факты, которые почему-то задержались в памяти у тех или иных людей, хотя они, вероятно, и сами не знают почему. Нам бы самим всех этих фактов никогда не узнать. Но ведь именно они породили все эти домыслы — об изменах, болезнях, двойном самоубийстве, ревности. А теперь, опираясь на них, мы должны извлечь зерно истины.

— Люди любят посудачить о прошлом, — сказала миссис Оливер. — Оно им кажется более ярким, чем настоящее, хотя бы потому, что тогда они были моложе. Они словно заново проживают те годы, сначала вспоминают о тех своих знакомых, которые вам совершенно не интересны, потом — что такой-то их приятель действительно знал Равенскрофтов. И опять долгое перемалывание того, что говорил приятель…

Понимаете, это тот случай, когда генерал и леди Равенскрофт для них как бы очень дальние родственники. О двоюродных мы знаем практически все, о троюродных — поменьше, а там уж седьмая вода на киселе, о них почти ничего неизвестно. Так что все мои трофеи практически не имеют никакой ценности.

— Напрасно вы так думаете, — сказал Пуаро. — Я уверен, что в вашей прелестной фиолетовой книжице содержится достаточное количество достоверной информации. К сожалению, в официальных отчетах, которые мне удалось добыть, нет ничего, что проливало бы хоть какой-то свет на эту трагедию. Полиция не обнаружила никаких мотивов. Супруги, казалось бы, были преданы друг другу и не имели никаких серьезных проблем со здоровьем. Естественно, в отчетах речь идет об относительно коротком отрезке времени, предшествовавшем трагедии. А ведь было и более далекое прошлое, и оно осталось вне поля зрения полиции.

— Безусловно, — сказала миссис Оливер, — поэтому-то я и отправилась к своей старой Няне. Она такая древняя — по виду ей не меньше ста, но на самом деле около восьмидесяти. Я ее помню с детства. Она всегда любила рассказывать про свое житье-бытье в дальних странах, в семьях тех, кто служил в Индии, Египте, Сиаме, ну и в и прочих не менее экзотических странах.

— И что-то привлекло ваше внимание?

— Да, — сказала миссис Оливер, — она рассказывала про какую-то трагедию, очень, правда, путано. Я даже сначала не сообразила, что речь идет о Равенскрофтах, вернее, о какой-то их родственнице. То ли сестре генерала, то ли его свояченице — сестре миссис Равенскрофт. Главное — эта особа много лет провела в специализированном санатории, попросту говоря, в психушке, только очень комфортабельной. Как я поняла, она то ли убила собственных детей, то ли покушалась на убийство, и было это очень давно, а потом ее подлечили и выпустили, после чего она угодила в Египет или в Малайю — к Равенскрофтам. А потом, очевидно, опять стряслась беда, опять что-то связанное с детьми. Короче, этот случай постарались замять. И тут я подумала: а не было ли какой-нибудь наследственной душевной болезни в семье леди Равенскрофт или генерала? Это могло проявляться не только у ближайших родственников, но и у более дальних, понимаете? И вот про этих дальних родственников тоже не мешало бы узнать.

— Да, — сказал Пуаро, — не мешало бы. Такая болезнь может проявиться внезапно, а унаследовать ее можно даже от очень дальних родственников. Болезнь может затаиться на долгие годы, а потом вдруг расцвести пышным цветом. У старых грехов длинные тени.

— Я вот что подумала, — сказала миссис Оливер. — Няня Мэтчем по старости лет могла что-то и нафантазировать, но тем не менее ее утверждения могут каким-то образом перекликаться с тем, что мне сказала Бартон-Кокс.

— То есть с тем, что она пыталась у вас узнать?

— Вот именно! Рассчитывала, что я выведаю это у моей крестницы и тут же расскажу ей…

— Она уверена, что Селии это известно?

— Что-то она, конечно, может знать. Какие-то обстоятельства, факты из их жизни и, возможно, в глубине души догадывается, кто из родителей мог сотворить такое..

— И вы хотите сказать, что эта особа — миссис..

— Миссис Бартон… как-ее-там… Двойная фамилия. Испугалась, что ее сын женится на особе, предрасположенной к психическим заболеваниям. Если мать Селии убила собственного мужа, то лучше бы ее мальчику держаться от нее подальше, а вот если убийцей был отец, то это уже не так страшно…

— Вам показалось, что она боится именно материнской линии?

— Да, ведь считается, что по отцовской ничего такого передастся не может. Как я поняла, дама она недалекая, хотя и с гонором, — сказала миссис Оливер. — Воображает, будто все знает, хотя это далеко не так. А знаете мосье Пуаро, мне кажется, если бы вы были женщиной, то несомненно этим бы тоже грешили.

— Занятно, но… вполне вероятно, — сказал Пуаро. — Да, мне следовало бы быть поскромнее. — И он вздохнул. — Но давайте продолжим, нам еще столько надо попытаться выяснить…

— Я еще кое-что любопытное услышала. Тоже о ребенке, понимаете? Кто-то вдруг мне сказал: Равенскрофты? Это не те, что усыновили ребенка? Они в нем души не чаяли — обожали его, их-то собственный ребеночек умер — в Малайе, кажется — ну, в общем, они уже считали ребенка своим, как вдруг, откуда ни возьмись, приезжает мать и подает на них в суд. Суд постановил оставить ребенка у Равенскрофтов, и тогда мать попыталась его выкрасть.

— Есть факты менее эффектные, но надежные, — сказал Пуаро, — их я рассмотрел бы в первую очередь.

— Например?

— Парики. Упомянутые вами четыре парика.

— Да, — сказала миссис Оливер, — меня это тоже насторожило. Не понимаю, что бы это могло значить? И еще история про психически больную… В сумасшедших домах попадаются пациенты, которые убили своего ребенка — иногда и чужого — по какой-то непостижимой для нормального человека причине… Но даже если и допустить нечто подобное: почему это могло толкнуть генерала и леди Равенскрофт на самоубийство?

— Разве что кто-то из них был в этом замешан, — сказал Пуаро.

— Вы полагаете, что генерал Равенскрофт мог убить своего незаконнорожденного сына? Или незаконнорожденного сына леди Равенскрофт? Нет-нет, это уж чересчур отдает мелодрамой. А если она убила своего ребенка… или ребенка мужа? Если у них в роду и впрямь есть ненормальные?

— Не будем гадать, — сказал Пуаро, — люди чаще всего таковы, какими кажутся.

— То есть…

— Судя по собранной вами информации, они были счастливы, благополучны и здоровы. И хотя кто-то говорил о серьезной болезни и визитах к лондонскому врачу, люди ходят к ним не только по поводу рака. И все же мы так и не узнали ничего определенного. Почему? По какой-то причине супруги захотели свести счеты с жизнью.

— Я знала одну пару, — сказала миссис Оливер, — во время войны — Второй мировой, разумеется… Так вот, они были уверены, что немцы высадятся в Англии, и решили, что сразу покончат с собой. Я сказала, что это просто бред, но они стали уверять меня, что не смогут это пережить. Абсолютный бред. Надо же иметь хоть какое-то мужество. Тем более что их смерть, смерть простых обывателей, пользы никому бы не принесла. А кстати…

— Да, я вас слушаю.

— Я вдруг сейчас подумала — а что, если смерть генерала и леди Равенскрофт была кому-то выгодна?

— Вы хотите сказать, что кто-то рассчитывал на наследство?

— Ну не обязательно на наследство Может быть, кто-то получил шанс добиться большего, выбиться в люди. В любом случае, они хотели что-то скрыть от своих детей, унести с собой в могилу некую тайну…

Пуаро тяжко вздохнул.

— Вот в чем ваша беда, — сказал он, — вы слишком сосредоточены на том, что могло бы произойти. Но это только предположения, хотя и вполне возможные предположения. Так что вопрос остается. Почему? Почему они погибли? Кому это было выгодно? Люди отправляются вечерком пройтись по берегу, берут с собой собаку…

— А собака-то тут при чем? — сказала миссис Оливер.

— Да это я так, к слову. То ли они взяли ее с собой, то ли пес просто увязался за хозяевами… Может, в этой собаке, так сказать, и зарыта собака?

— Ну не знаю, это такая же загадка, как парики, — сказала миссис Оливер. — Еще один факт, который не поддается объяснению. Один из моих слонов уверял, что пес обожал леди Равенскрофт, а другой сказал, что он однажды ее укусил.

— Ясно одно, — Пуаро снова вздохнул, — нам катастрофически не хватает сведений, а откуда их взять спустя столько лет?

— Ну вы-то всегда найдете, где их взять? — сказала миссис Оливер, — Помните того художника, которого застрелили или отравили, то ли на берегу моря, то ли в каком-то замке. Вы все-таки узнали, кто это сделал, хотя никогда в глаза не видели ни убийцу, ни его жертву[342].

— Верно. Но я расспросил о них тех людей, которые были там в то время.

— Я сейчас делаю то же самое, — сказала миссис Оливер, — только у меня пока ничего не получается. Никак не могу найти тех, кто знал бы все не понаслышке. Настоящего свидетеля. Как вы думаете, не бросить ли нам это дело?

— Думаю, это было бы весьма мудрое решение, — сказал Пуаро, — но боюсь, сейчас нам с вами уже не до мудрых решений. Как-то досадно все бросать на полпути. И потом, я уже не могу вот так все оставить, ради памяти этих славных людей, ради их славных детишек. Они, надеюсь, выросли хорошими людьми?

— Мальчика я не знаю, — сказала миссис Оливер, — я его кажется никогда не видела… Что же касается крестницы… Хотите познакомиться с Селией? Я могу ей сказать, чтобы она зашла к вам.

— Не уверен, что она захочет тащиться к какому-то старикашке, но мы можем все устроить иначе И с большей пользой. Но мне хотелось бы повидать еще кое-кого.

— И кого же?