Пригласили и коллег-мужчин, и критиков, и тех, кто просто любит почитать. Миссис Оливер усадили между двумя очаровательными собеседниками Поэт Эдвин Обин, стихи которого она очень любила, оказался удивительно интересным человеком, ему было что порассказать о своих путешествиях и приключениях, литературных опытах, и не только… К тому же он был знатоком ресторанов и гурманом, так что они с упоением обсуждали разные деликатесы, не касаясь литературных тем.

Сэр Уэсли Кент, сидевший с другой стороны, тоже был очень приятным соседом. Он наговорил множество лестных слов о ее книгах, но сумел сделать это настолько тактично, что она даже не смутилась — а ведь остальные сразу же заставляли ее краснеть Он даже рассказал, почему ему нравится та или иная книга, и это был отзыв человека тонкого и понимающего, а посему миссис Оливер воспринимала его благосклонно. Все-таки куда приятней получать похвалы от мужчин, подумала миссис Оливер. Женщины не знают меры. О Боже, что иногда писали ее поклонницы! Впрочем, им часто не уступали в экзальтации чувствительные юноши, особенно из южных стран. Буквально на прошлой неделе она получила письмо, которое начиналось так: «Читая вашу книгу, я понял, какая вы благородная женщина». Ее очередной роман «Вторая золотая рыбка» вызвал у ее поклонника такой бурный восторг, что миссис Оливер даже немного расстроилась, настолько он был неуместным. Нет, излишней скромностью она не отличалась Ее детективные романы действительно неплохи — именно в рамках жанра. Какие-то менее удачны, какие-то очень даже ничего. Но она никак не могла понять, каким образом по ним можно сделать вывод, что она благородная женщина! Вот уж действительно неисповедимы читательские фантазии. Она была скорее удачливой женщиной, потому что небеса наградили ее счастливым даром — писать то, что доставляло удовольствие людям Да, тут ей очень повезло.

Так что торжественное мероприятие оказалось не таким уж тягостным, а отчасти даже приятным — полакомилась меренгами, поболтала со славными людьми Пора было вставать из-за стола и идти со всеми в другую комнату пить кофе — обычно люди с удовольствием пользуются возможностью пообщаться с новыми людьми. Но для миссис Оливер приближался опасный момент, она уже знала это по горькому опыту. Именно сейчас на нее накинутся присутствующие здесь любительницы детективов, и она тут же сделается неподобающе косноязычной — а что можно ответить на все эти «охи» и «ахи»? Разговор обычно очень напоминает диалог из разговорника для туристов:

«Я просто не могу не сказать вам, в каком восторге я от ваших книг — это что-то потрясающее!»

Ответ польщенного автора:

«О, вы так добры. Я очень тронута».

«Вы не поверите, но я мечтала о встрече с вами почти целый год! Я необыкновенно счастлива!»

«О, как это мило с вашей стороны. Очень, очень мило».

Вот такая глубокомысленная беседа. Причем почему-то никто не решается завести речь о чем-то кроме ваших книг или в крайнем случае книг вашей собеседницы, если таковые имелись и вам случилось их читать. В такие минуты миссис Оливер напоминала себе муху, которая угодила в паутину, из которой никак не возможно выпутаться. Некоторые ее коллеги умели повернуть разговор в нужное русло и только радовались восхищенным речам, но миссис Оливер с горечью сознавала, что ей на это рассчитывать не приходится. Как-то раз ее приятельница, итальянка, попыталась поучить ее уму-разуму.

— Я слушала вас, — сказала Альбертина своим чудесным, низким, таким неанглийским голосом, — я слушала, что вы говорили тому молодому человеку, который брал у вас интервью. У вас совсем-совсем нет гордости, а вы должны гордиться своей работой. Вы должны говорить: «Да, я пишу хорошо. Я пишу лучшие детективные романы».

— Но я вовсе не лучше других, — сразу возразила миссис Оливер. — Конечно, я пишу не так уж плохо, но…

— Ах, ну разве так можно: «не так плохо»! Вы должны соглашаться, что пишете просто замечательно, даже если сами так не считаете.

— Знаете что, Альбертина, — сказала тогда Оливер, — а почему бы вам не дать интервью всем этим газетчикам? У вас бы это отлично получилось. Вы не могли бы хоть разок выдать себя за меня, а я бы послушала находясь где-нибудь рядом, а?

— А что — я, пожалуй, бы справилась. Только они бы сразу сообразили, что это не вы. Они же видели ваши портреты. Но в любом случае вы должны говорить: «Да-да, я прекрасно знаю, что пишу лучше всех». Всем и каждому. Пускай они раструбят об этом на весь мир. Невыносимо слушать, как вы что-то бормочете — будто извиняетесь за то, что вы такая, как есть. Так нельзя, понимаете?

Миссис Оливер очень напоминала себе тогда актрису-дебютантку, которая никак не может осмыслить свою роль, и режиссер — то есть Альбертина — уже отчаялся и понял, что она абсолютно неспособна выполнять его указания… Но здесь, судя по всему, особых трудностей не предвидится. Конечно, несколько дам-охотниц уже подстерегают ее и осторожненько подкрадываются. Но ничего, она встретит их с любезной улыбкой и прочувствованно произнесет: «Очень, очень тронута. Приятно слышать, что твои книги приносят людям радость».

Просто вытащить из памяти давно апробированные слова, уже нанизанные, как бусины, в нужном порядке. И тут же постараться уйти.

Она обвела глазами стол — ведь кроме надоедливых поклонниц тут могли оказаться и друзья. А, вон там Марина Грант, с ней всегда так весело. Да, надо поторопиться. Сейчас все разбредутся кто куда — усядутся на диваны, за кофейные столики, по укромным уголкам. Она заставила себя встать. Миссис Оливер опасалась, что среди ее поклонниц найдется и такая, от которой не сбежишь. Особенно если толком не помнишь, знакома ты с этой дамой или нет. Дурные предчувствия оправдались. Рядом вдруг возникла настоящая великанша. И зубы у нее были большие, крепкие, как у хищника. Французы назвали бы ее une femme formidable[293], но более сдержанные англичане ограничились бы более нейтральным словом. Если она даже и не была знакома с миссис Оливер, то спастись было уже нереально.

— О, миссис Оливер, — начала она неожиданно писклявым голосом. — Наконец-то! Я так мечтала вас увидеть! Я обож-ж-жаю ваши книги. И мой сын тоже. А мой муж непременно берет их с собой в дорогу. Давайте-ка присядем. Мне надо с вами о многом поговорить.

«Так, — подумала миссис Оливер, — она явно не из тех, с кем мне хотелось бы пообщаться. Впрочем, какая разница.»

И она покорно побрела за этим полицейским в юбке к диванчику в противоположном углу. Ее новая знакомая взяла одну чашечку кофе для себя, а вторую поставила перед миссис Оливер.

— Вот так. Теперь можно и побеседовать. Я думаю, мое имя ничего вам не скажет. Я — миссис Бартон-Кокс.

— В самом деле? — пробормотала миссис Оливер, как всегда, впав в легкую панику. Миссис Бартон-Кокс? Тоже писательница? Нет, едва ли. Но эту фамилию она где-то слышала. Что-то смутно знакомое… Может, она пишет о психологии? И не имеет отношения ни к беллетристике, ни к фельетонам, ни к детективам. Может, это какая-нибудь полоумная, увлеченная политикой? Ну, тогда волноваться не о чем. Надо просто подождать, а когда она разговорится, время от времени вставлять: «Ах, как интересно!»

— Вы, вероятно, очень удивитесь, когда услышите то, что я вам скажу, — заявила миссис Бартон-Кокс. — Так знайте, когда я стала читать ваши книжки, то сразу поняла, что вы умеете сочувствовать людям и отлично понимаете человеческую натуру. Вот, решила я, вот единственный человек, который сумеет ответить на мой вопрос. Да, вы, и никто другой.

— Вряд ли я смогу… — смущенно начала миссис Оливер, пытаясь придумать как можно более убедительное возражение.

Миссис Бартон-Кокс макнула кусок сахару в кофе и с хрустом разгрызла его, как хищник разгрызает кость. «Вот это зубы, — мелькнуло в голове у миссис Оливер. — Крепкие, как слоновая кость. Такие зубы у собак, моржей и, само собой, у слонов. А у моржей и слонов есть еще и бивни». Миссис Бартон-Кокс тем временем продолжала:

— Но сначала я хотела бы кое-что уточнить: у вас ведь есть крестница? Некая Селия Равенскрофт?

— О! — Миссис Оливер была приятно удивлена. Она надеялась, что разговор о крестнице будет более интересным, чем о детективах. Крестниц у нее было множество — да и крестников тоже. Признаться, с годами она все реже и реже их вспоминала, а кое-кого и вовсе не помнила. Конечно, пока они были маленькими; она исполняла все обязанности крестной матери — посылала им игрушки к Рождеству, навещала их и их родителей, приглашала погостить на школьные каникулы, присутствовала на выпускных вечерах. А в особо торжественных случаях — будь то двадцать первый день рождения[294] или свадьба — делала подобающие статусу крестной подарки. После чего крестники и крестницы отходили на средний, а то и дальний план. Они заводили семьи, после чего уезжали за границу: работали в посольствах, или преподавали в тамошних школах, или активно погружались в общественную жизнь. Как бы то ни было, они постепенно исчезали из ее жизни. Впрочем, иногда они вдруг снова появлялись на горизонте, и миссис Оливер приятно было с ними пообщаться. Но иногда ей с трудом удавалось вспомнить, когда же она видела их в последний раз, кто их родители и почему ее вообще пригласили в крестные.

— Селия Равенскрофт, — сказала миссис Оливер, героически напрягая память. — Ну разумеется.

Не то чтобы она сумела представить себе эту Селию, разве что в самом раннем детстве. Во время крещения. Ей тогда посчастливилось купить прелестное серебряное ситечко времен королевы Анны — подарок младенцу. Вещь полезная и практичная. Сгодится и на тот случай, если крестнице вдруг понадобятся наличные — его можно будет продать за вполне приличную сумму. Да, антикварное ситечко она помнила отлично. Заплатила за него семнадцать фунтов одиннадцать шиллингов. Проба «Британия»[295]. Все эти ситечки, серебряные кофейники и крестильные чаши вспомнить было куда легче, чем самого ребенка.