— Да. Рудольф Рассендил унаследовал рыжий цвет волос от одной из своих прабабушек, и в книге есть место, где он склоняется перед портретом и говорит что-то про тетушку — не могу вспомнить имя — Амелию или как ее там, — от которой унаследовал внешность, как, впрочем, и все остальное. Вот я на тебя сейчас смотрела и представляла, что ты Рудольф Рассендил, отправившийся посмотреть на портрет своей дальней родственницы, чтобы проверить, не напоминает ли она тебе кого-то. Значит, ты попал в романтическую историю? Ну, признавайся.

— Да с чего вы взяли?

— Знаешь, в жизни довольно мало разнообразия. А когда что-то случается, обычно узнаешь знакомый узор. Это как в книге «Вяжем сами» — примерно шестьдесят пять различных образчиков. Так вот, когда ты знаешь определенный узор, ты его всегда заметишь. Твой теперешний узор, насколько я понимаю, называется романтическое приключение. — Она вздохнула. — Но ты, я думаю, ничего мне не расскажешь.

— Рассказывать-то нечего, — сказал сэр Стаффорд.

— Ты всегда был отменным лгунишкой. Ладно, пусть будет так. Когда-нибудь ты ее ко мне приведешь. Это единственное, чего мне хотелось бы, пока доктора не прикончили меня очередным антибиотиком, который они только что открыли. Мне теперь приходится принимать кучу таблеток всех цветов радуги! Ты глазам своим не поверишь!

— Не понимаю, почему вы говорите «ее» и «она»…

— Так-таки и не понимаешь? Нет, дорогой, меня ты не проведешь — я ее чувствую. По тебе, по тому, как и что ты говоришь. Не могу только понять, где ты ее нашел? В Малайе, во время переговоров? Дочка посла или министра? Хорошенькая секретарша из машбюро в посольстве? Нет, не то. На пароходе, когда возвращался в Европу? Да нет, какие теперь пароходы. Должно быть, ты встретил ее в самолете.

— Теплее, — не удержался сэр Стаффорд Най.

— А! — вскинулась она. — Стюардесса?

Он покачал головой.

— Ну, ладно. Можешь хранить свою тайну. Только имей в виду, я все равно узнаю. Я всегда умела узнавать все, что касается тебя. У меня вообще нюх на подобные дела. Конечно, я нынче в стороне от разных событий, но время от времени все же встречаюсь со старыми друзьями, и получить от них нужную информацию — легче простого. Люди встревожены. И так происходит повсюду.

— Вы хотите сказать, что существует всеобщее недовольство?

— Нет, я вовсе не то хотела сказать. Я думаю, что встревожены власть предержащие. Наши ужасные правительства в тревоге. Старое доброе вечно сонное Министерство иностранных дел в тревоге. Что-то такое происходит, чего никак не должно происходить. Беспокойство.

— Студенческие беспорядки?

— О, студенческие беспорядки — это только цветочки. Один цветочек. А тут целое дерево в цвету — оно распускается повсюду, в каждой стране — по крайней мере, так кажется. Знаешь, тут ко мне приходит милая девушка, читает утренние газеты. Сама я с этим уже не справляюсь. Голос у нее очень приятный. И почту мою отправляет, и читает интересные статьи из газет, вообще очень добрая, славная девушка. И читает она именно то, что я хочу знать, а не то, что мне, по их мнению, знать полагается. Да, мир стоит на грани серьезных потрясений, это я поняла и из слов моего старого, очень старого друга.

— От одного из ваших преданных вояк?

— Он генерал-майор, если ты на это намекаешь, много лет как ушел в отставку, но всегда в курсе всех дел. Молодежь — вот воплощение всех зол, если хочешь знать. Но это еще не самое страшное. Они — кем бы они ни были — действуют через молодежь. Молодежь всех стран. Подначивают их; придя на демонстрации, выкрикивают лозунги — лозунги, которые их возбуждают, хотя они не всегда даже понимают, о чем идет речь. Разжечь революцию так просто. У молодых это в крови. Они всегда были бунтовщиками. Ты восстаешь, ты все рушишь, ты хочешь увидеть иной, новый мир. Но при этом ты слеп! На глазах у молодых повязка. Они не видят, куда идут. Что будет дальше? Что ждет их впереди? И кто прячется за их спинами, кто понукает, кто их гонит? Вот что страшнее всего. Понимаешь — кто-то держит морковку перед носом у осла, чтобы тот бежал вперед, а кто-то сзади еще и подхлестывает хворостиной.

— Да, фантазия у вас разыгралась.

— Это вовсе не фантазии, милый мой мальчик. То же самое говорили про Гитлера[76]. Гитлер и Гитлерюгенд[77]. Но этому предшествовала долгая, тщательная подготовка. То была война, разработанная до мельчайших деталей. То была пятая колонна[78], внедренная в разные страны. Это был целый миф о суперменах. О суперменах, которые составят цвет германской нации. Вот о чем они думали, вот во что страстно верили. Возможно, и сейчас кто-то верит в нечто подобное. Это символ веры, который они воспримут с восторгом — стоит только завернуть его в яркую обертку.

— Кого вы имеете в виду, тетя? Китайцев, русских? О ком вы говорите?

— Сама не знаю. Даже понятия не имею. Но где-то что-то творится, и можно узнать прежний почерк. Опять узор, понимаешь? Узор! Русские? Им так заморочили головы коммунизмом, что, мне кажется, они ничего не видят дальше собственного носа. Китайцы? Подозреваю, они и сами еще толком не разобрались, чего им надо. До сих пор верят в Председателя Мао. Я не знаю, кто за всем этим стоит, кто все планирует. На слишком многие вопросы надо найти ответ. Зачем, где, когда, кто?

— Очень интересно.

— Это какой-то ужас — все та же идея, снова и снова возвращающаяся из небытия… История повторяется. Юный герой, супермен, который всех увлекает за собой. — Она помолчала и добавила: — Да представь себе, все та же идея. Юный Зигфрид.

Глава 7

Совет тетушки Матильды

Внучатая тетушка Матильда пристально на него взглянула. А взгляд у нее, как давно уже убедился сэр Стаффорд, был на редкость пронзительным. Сейчас это особенно бросалось в глаза.

— Значит, ты уже слышал эти слова, — сказала она. — Понятно.

— Но что они означают?

— А ты не знаешь? — Ее брови удивленно поднялись.

— Чтоб мне Богу не молиться и сквозь землю провалиться, — скороговоркой произнес сэр Стаффорд детскую клятву.

— Да, мы всегда так говорили, — сказала леди Матильда. — Так ты и вправду не знаешь?

— Ну конечно же нет.

— Но слышал.

— Да. Мне сказал один человек.

— Кто-то влиятельный?

— Пожалуй. А что ты имеешь в виду?

— Ну, ты же в последнее время принимал участие во всяких там важных мероприятиях, ведь так? Представлял нишу бедную старушку Англию и делал для нее все, что мы, и, думаю, получше многих других, которые сидят за круглыми столами и только и делают, что мелют языками Не знаю, получится ли у вас что-нибудь.

— Скорее всего, нет, — сказал Стаффорд Най. — По правде сказать, за такие вещи берешься без излишнего оптимизма.

— Твой долг — делать все как можно лучше, — наставительно сказала леди Матильда.

— Да, глубоко христианский принцип. В наши дни, сдается мне, больше везет тем, кто делает все как можно хуже. Так о чем же идет речь, тетя Матильда?

— Не уверена, что мне это известно…

— Думаю, вы знаете очень много.

— Не то чтобы знаю… Просто случается услышать то одно, то другое…

— Итак?

— Видишь ли, у меня еще осталось несколько старых друзей. Из тех, кто имеет доступ… Хотя, конечно, почти все они сильно сдали — кто плохо слышит, кто немного подслеповат, у кого с головой не все в порядке, а кто еле таскает ноги. Но кое-что у них еще сохранилось. Кое-что вот здесь. — Она красноречиво похлопала себя по голове, увенчанной седыми, уложенными в безупречную прическу волосами. — И вот что я уловила: вокруг все больше тревоги и отчаяния. Гораздо больше обычного.

— Этого всегда хватает.

— Да-да, только теперь все гораздо серьезнее. Как бы это сказать? — Пассивность сменилась активностью. Мне и со стороны это видно, а тебе, изнутри, и подавно — вокруг бог знает что творится. Все идет вкривь да вкось — просто беда. Самая настоящая беда. Пора в этой неразберихе разобраться, если, конечно, еще не поздно. Разумеется, это опасно. Что — то происходит — гроза надвигается. И ведь не только у нас, но и в других странах. Они создали собственную армию, а самое опасное, что это — сообщество молодых. И эта молодежь готова бросаться куда угодно, делать что угодно и верить во что угодно. И покуда: нм обещают возможность рушить, сносить и ломать flee, что попадется под руку, они будут уверены, что воюют за что-то стоящее, за новый мир, который устроят по-своему — и уж наверняка гораздо лучше прежнего. Но вот в чем беда: они ничего не умеют созидать — только разрушать. А ведь есть среди них и такие, кто писал стихи, книги, сочинял музыку, рисовал. Но стоило горячим головушкам увлечься разрушением ради разрушения, как злые силы взяли над ними верх.

— Вы все время говорите «они», «им». А кто эти «они»?

— Хотелось бы мне знать, — сказала леди Матильда. — Ох, как бы мне хотелось это знать! Если я услышу что-нибудь, сразу тебе сообщу. И ты что-нибудь придумаешь.

— К сожалению, мне-то сообщать некому. Не знаю никого, кому можно было бы передать такие сведения.

— А ты и не передавай кому попало. Людям доверять нельзя. Не вздумай сообщать кому-нибудь из этих недотеп, что сидят в правительстве, или как-то с ним связаны, или надеются занять в нем места, когда у нынешнего выйдет срок. Политикам некогда взглянуть на окружающий мир. Они смотрят на страну, в которой живут, а видят одну громадную избирательную платформу. И этого им вполне достаточно. Они что-то затевают, чтобы жить стало лучше, и искренне верят, что у них получится, и сильно удивляются, что народу живется нисколько не лучше и вовсе даже не веселее, и дали ему совсем не то, что народу хотелось. И волей-неволей начинаешь думать, что все эти политики воображают, будто им даровано некое божественное соизволение лгать, если им кажется, что это ложь во спасение. Ведь еще не так давно мистер Болдуин[79] обронил крылатую фразу: «Если бы я сказал правду, я потерял бы избирателей». Так до сих пор и считают все премьер-министры. Время от времени, слава Богу, Он посылает нам великого человека, но очень уж редко.