Ну а теперь перейдем к тому, что в данный момент интересует меня больше всего. Именно поэтому я так жажду увидеть миссис Бартон-Кокс.

— Не понимаю, чего вы от нее ждете. Она только и может, что совать нос в чужие дела и ко всем приставать с немыслимыми просьбами. Ей, видите ли, нужно что-то разнюхать, но почему это должна делать я?

— Действительно, почему вы? И почему она сама не хочет ничего предпринять? Мне кажется, нам следует найти ответ на этот вопрос. Понимаете, она — связующее звено.

— Связующее звено?

— Да. Мы не знаем, в какую цепь фактов и событий включено это звено. Однако мы знаем, что эта дама готова на самые экстравагантные поступки ради того, чтобы узнать правду о гибели Равенскрофтов. Но две очевидные причины налицо: ваша крестница, Селиия Равенскрофт, и ее сын, который ей вовсе и не сын.

— То есть как это не сын?

— Он приемный сын, — сказал Пуаро. — Она его усыновила. Ее родной сын умер.

— Умер? Но отчего? Когда?

— Я сам задавал себе те же вопросы. За этим могут скрываться глубокие переживания, жажда мести… В любом случае мне необходимо с ней увидеться и выяснить, что она собой представляет. Мне почему-то кажется, что эта дама очень нужный нам человек.

Раздался звонок.

— Это Селия, — сказала миссис Оливер и пошла открывать. — Вы уверены, что я все сделала как надо?

— Совершенно уверен, — сказал Пуаро. — Надеюсь, и Селия не будет возражать.

Миссис Оливер вернулась через несколько минут в сопровождении Селии Равенскрофт. Девушка посмотрела на Пуаро с некоторой опаской.

— Не знаю, — сказала она. — Не знаю, стоит ли мне… — И она замолкла.

— Хочу тебя познакомить, — воспользовалась паузой миссис Оливер, — самый выдающийся детектив современности, мосье Эркюль Пуаро. У него особый дар раскрывать самые неразрешимые тайны.

— О-о, — протянула Селия, недоверчиво разглядывая маленького человечка с яйцевидной головой и огромными усами.

— Кажется, — неуверенно начала она, — я о вас что-то слышала.

Эркюль Пуаро едва не выпалил в ответ: «Вы мне лучше покажите того, кто обо мне не слышал», но, сделав поистине нечеловеческое усилие, сдержался. На самом деле это непрозвучавшее утверждение уже не соответствовало действительности, поскольку многие почитатели и знакомые Пуаро давно покоились под приличествующими их положению дорогими могильными плитами.

Он пододвинул ей стул:

— Присаживайтесь, мадемуазель. Хочу вам рассказать немного о себе. Во-первых, если я берусь за какое-то расследование, я всегда довожу его до конца. Я непременно узнаю правду, и если вы и вправду хотите знать правду — простите за невольный каламбур — то я обязательно до нее доберусь. Но, может статься, вам нужно только утешение. Правда и утешение далеко не всегда одно и то же. Я могу найти убедительные доводы, которые вас успокоят. Что же касается правды… вы не боитесь, что, узнав ее, будете очень сожалеть?

Селия испытующе на него посмотрела.

— Так вы думаете, что правда мне не нужна?

— Я думаю, что она может оказаться… слишком горькой. И вы скажете себе: «Зачем я это сделала? Зачем так упорно пыталась вытащить ее из небытия? Ну и что, выяснила — но я же ничего не могу изменить — весь этот кошмар. Пусть бы это оставалось для меня просто самоубийством А так… Я уже не могу по-прежнему их любить.»

— В наше время любовь к родителям вообще не в чести, — ввернула миссис Оливер. — Новое мировоззрение, так сказать.

— Мне все это время очень не сладко… ну после смерти мамы и папы, — сказала Селия. — Я пыталась что-то понять. Эти намеки, шепот за спиной… Люди смотрят на меня с жалостью, а часто… и с любопытством. Все время кто-то пытается выпытать что-то про родителей. Или про их друзей. Или про моих друзей. Мне все это так надоело… Вот вы сказали, что я… могу пожалеть — возможно, но все же я хочу знать правду. Какая бы она ни была.

Поставив таким образом все точки над «i», Селия спросила его о том, что, видимо, интересовало ее больше всего.

— К вам ведь заходил Десмонд, да?

— Заходил. Вы не отговаривали его, когда узнали, что он собирается ко мне?

— Он мне ни о чем не сказал.

— А если бы сказал?

— Я не знаю, как бы к этому отнеслась.

— Я хотел бы задать вам один вопрос, мадемуазель Очень важный. И — вы уж простите — очень личный. Но я должен это знать.

— Спрашивайте.

— Десмонд показался мне очень милым и добрым молодым человеком и очень ответственным. А теперь я хочу вас спросить: вы действительно собираетесь выйти за него замуж? Хотите навсегда соединить с ним свою судьбу? И могут ли повлиять на ваше решение те или иные обстоятельства гибели ваших родителей?

— Так вы действительно думаете, что это было не самоубийство?

— Пока у меня нет никаких оснований это утверждать, хотя обнаружились некоторые факты, не вписывающиеся в версию о самоубийстве. Правда, полиция до сих пор считает, что это самоубийство.

— Но они же так и не выяснили причину?

— Причину, может, и не выяснили, — сказал Пуаро. — Но они могли выяснить что-то такое, что, возможно, причинит вам боль. И потому позволю себе еще раз спросить: не лучше ли отступиться? Сказать себе: «Что было, то было. Вот человек, которого я люблю и который любит меня. И у нас впереди целая жизнь».

— Десмонд вам сказал, что он — приемный сын?

— Да, сказал.

— Так какое же ей тогда до нас дело? С чего это вдруг она пристала к крестной?

— Он ее любит?

— Нет, — отрезала Селия. — И никогда не любил. Если хотите знать, он терпеть ее не может.

— Но она ведь заботилась о нем — сделала все возможное, чтобы он получил образование. Не каждая мать так заботится о своем ребенке. Как вы думаете, а она его любит?

— Не знаю. По-настоящему, думаю, нет. Ей просто хотелось ребенка. Ее собственный погиб в результате какого-то несчастного случая, а муж как раз незадолго до этого умер Вот она и решила взять чужого. Или ее муж умер еще раньше? Нет, не помню..

— Понимаю. Мне бы хотелось узнать еще одну вещь: будет ли он обеспечен материально?

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Он вполне способен содержать меня — то есть жену. Кажется, на его имя были положены какие-то деньги — при усыновлении. Приличная сумма, как я поняла. Конечно, не миллионы, но все же…

— А она не может что-нибудь… удержать?

— Вы что, думаете — она всего ее лишит, если он на мне женится? По-моему, она что-то такое ему говорила… Но вряд ли она сможет это сделать. Ведь все было оговорено. Кажется, комитетом по опеке над детьми. Я слышала, этот комитет не дает своих питомцев в обиду.

— Я хотел бы спросить вас о том, что никто, кроме вас, вероятно, не знает. Разве что миссис Бартон-Кокс. Вам известно, кто его настоящая мать?

— Вы считаете, что это из-за нее мамаша Десмонда начала все вынюхивать? Но я понятия не имею, кто его мать. Вполне возможно, что он вообще незаконнорожденный. Обычно их то как раз и пристраивают в чужие семьи, верно? Может, она что-то и разнюхала про его настоящих родителей. Но ему-то она точно ничего не сказала. Просто наговорила всяких глупостей, какие обычно говорят в таких случаях. Что приемным сыном быть даже лучше, потому что, раз тебя взяли, значит, ты желанный ребенок. И прочую белиберду. Кажется, это принято в некоторых благотворительных обществах — чтобы ребенку легче было примириться с реальностью.

— А имеются ли у него близкие родственники? Он вам не говорил?

— Понятия не имею. Да и он, по-моему, тоже. Его это вообще мало волнует. Знаете, он не любит дергаться по пустякам.

— А может быть, миссис Бартон-Кокс была близка с вашими родителями, была, так сказать, другом семьи? Не встречались ли вы с ней в детстве, когда еще не уехали учиться в Швейцарию? Попробуйте вспомнить.

— Да нет, вряд ли. Кажется, его мать — я говорю про миссис Бартон-Кокс — жила в Малайе. По-моему, ее муж там и умер. А Десмонда они послали учиться в Англию, пристроили к какому-то родственнику, чтобы было к кому ездить на каникулы. Мы с ним во время каникул и познакомились. Так и дружим с тех пор. Он казался мне настоящим героем — я тогда была ужасной мечтательницей. По деревьям он лазил, словно белка, показывал мне птичьи гнезда с яичками, научил их различать. В общем, мы с ним были не разлей вода. Поэтому у нас все и вышло как бы само собой — то есть, когда мы снова встретились в университете и заговорили о доме, о тех местах, где жили раньше… Он еще спросил, как моя фамилия. «Я ведь только твое имя знаю», сказал он, а потом мы столько всего навспоминали… Можно сказать, с этого все и началось. Я далеко не все о нем знаю. Я даже о своей собственной семье мало чего знаю. А как вообще можно планировать будущее, если совершенно не знаешь прошлого — того, что может полностью перевернуть твою жизнь.

— Значит, вы настаиваете, чтобы я продолжал свое расследование?

— Да, хотя мне не очень-то верится, что это что-то даст. Мы ведь с Десмондом тоже не сидели сложа руки, но все впустую. Будто ничего и не было в их жизни. Только эта нелепая смерть. Когда двое кончают с собой, кажется, что это одна смерть, общая… Как это у Шекспира — или не знаю у кого: «И даже смерть не разделила их»[351].— Она снова взглянула на Пуаро. — Да, мне очень бы хотелось, чтобы вы все узнали. И расскажите миссис Оливер или… мне. Я бы хотела, чтобы мне. — Она обернулась к миссис Оливер. — Только не думайте, что я не хочу, чтобы вы знали — нет, вы всегда были такой замечательной крестной, я вовсе не хочу вас обидеть. Но мне нужно знать — понимаете, мне просто необходимо знать, я хочу, чтобы вы взяли след, мосье Пуаро, и извините, если я не так выразилась, меньше всего я хотела бы вас обидеть…