— Простите — нельзя ли взглянуть на вашу программку? Боюсь, я обронила свою, пока пробиралась к месту.

— Пожалуйста, — сказал он.

Он протянул ей программку, и она тотчас в нее углубилась. Свет погас. Началось второе отделение концерта. Зазвучала увертюра к «Лоэнгрину»[54]. Когда она кончилась, соседка вернула ему программку, коротко поблагодарив.

— Большое спасибо. Вы очень любезны.

Следующим номером были «Шорохи леса» из «Зигфрида». Сэр Стаффорд посмотрел в программку. Только теперь он заметил, что внизу страницы что-то было едва заметно написано карандашом. Света было маловато, и он даже не попытался сразу это прочесть. Он спокойно закрыл программку и так и держал ее в руке. Так как сам он ничего на ней не писал, значит это сделала она, или, скорее всего, заранее написала что-то в своей программке, а затем во время увертюры вынула ее из сумочки и передала ему. Он снова был окутан прежней таинственной атмосферой, полной опасности и приключений. Сначала встреча на Хангердфордском мосту и конверт, торопливо вложенный ему в руку. Теперь эта женщина была рядом. Он бросил на нее один или два быстрых, безразличных взгляда, как смотрят обычно на незнакомых людей, оказавшихся рядом. Она откинулась в кресле; на ней было платье из матового крепа с высоким воротом, на шее — старинное ожерелье крученого золота. Темные волосы были коротко острижены и гладко уложены. Она не смотрела на него и не отвечала на его взгляды. Он задал себе вопрос: нет ли кого-нибудь в зале Фестиваль-Холла, кто наблюдал бы за ней — или за ним? Следил, не смотрят ли они друг на друга, не разговаривают ли? Весьма возможно, что так оно и есть, да, скорее всего, именно так. Она откликнулась на его объявление. Что ж, ему бы хватило и этого. Любопытство его, разумеется, не было удовлетворено, но зато он точно теперь знал, что Дафна Теодофанос — или Мэри Энн — жива и находится здесь, в Лондоне. В будущем могут представиться другие возможности узнать, с кем он имеет дело. Но план сражения разрабатывает она. Ему придется следовать ее указаниям. Он будет следовать им и дальше, как тогда в аэропорту, и — нельзя не признаться — он вдруг ощутил, что жизнь его стала куда интереснее. Это было лучше нудных конференций, заполняющих жизнь дипломата. А та машина — его и вправду пытались сбить? Несомненно. А потом еще раз… Конечно, у нас у всех такое воображение… а водители гоняют так беспардонно, что подозрения невольно могут возникнуть на пустом месте. Он свернул программку и положил ее во внутренний карман пиджака. Очередной номер закончился. Женщина в соседнем кресле громко вздохнула, затем заговорила, вроде — как бы сама с собой, а возможно с соседом слева, при этом она то и дело громко вздыхала.

— Юный Зигфрид, — сказала она и снова вздохнула.

Программа завершилась маршем из «Мейстерзингеров»[55]. Публика бурно аплодировала, потом стала расходиться. Он ждал — не подаст ли она ему какой-нибудь знак, но нет, знака не было. Она подобрала свою накидку, прошла вдоль ряда, слегка прибавила шагу и затерялась в шумной толпе.

Стаффорд Най нашел свою машину и отправился домой. Приехав, он развернул программку и, пока закипал кофе, принялся внимательно ее рассматривать.

То, что оказалось в программке, сильно его разочаровало, чтобы не сказать больше. В ней не было никакого послания. Только возле списка номеров едва виднелись какие-то значки, которые он не успел разглядеть в зале. Но это были не слова, не буквы и даже не цифры. Похоже… Да, это были просто ноты! Казалось, кто-то нацарапал музыкальную фразу не совсем подходящим для этого карандашом. На минуту Стаффорду Наю подумалось, а нет ли там симпатических чернил[56], которые проявятся под действием тепла. Довольно опасливо, порядком стыдясь своего романтического предположения, он подержал бумагу перед электрическим камином, но на ней совершенно ничего не высветилось. Он вздохнул и бросил программку на стол. Его охватил праведный гнев. Вся эта нелепица — встреча на мосту над рекой, под ветром и дождем! Просидел весь концерт бок о бок с женщиной, которой ему так хотелось задать кучу вопросов, — и чем все кончилось? Да ничем! Полный тупик. И все же она с ним встретилась. Только зачем? Если она не собиралась поговорить, условиться о дальнейших встречах, зачем было вообще приходить?

Рассеянно взглянув на стоявший у дальней стены шкаф, где у него стояли триллеры, детективные романы и несколько томов научной фантастики, он покачал головой и в который раз подумал, что вымысел куда интереснее реальной жизни. Убийства, таинственные звонки по телефону и неимоверное количество иностранных красавиц шпионок. Тем не менее эта самая ускользающая леди может еще раз предъявить на него свои права. «Но в следующий раз, — подумал он, — мне надо самому кое о чем позаботиться. В ее игру можно играть и вдвоем».

Он отбросил программку, выпил еще одну чашку кофе и подошел к окну. Программка снова оказалась у него в руке. Он глядел вниз, на улицу, и, когда его взгляд случайно упал на раскрытую программку, он почти бессознательно принялся напевать себе под нос. У него был хороший музыкальный слух, и ему не стоило никакого труда напеть мотив по нацарапанным на листе нотам. Мотив показался ему знакомым. Он запел громче. Что же это? Там, там, там, там ти-там. Там. Там. Да, определенно что-то знакомое.

Он принялся распечатывать письма. Все они были скучнейшие. Пара приглашений, одно — из американского посольства, одно от леди Ательхэмптон, потом еще на благотворительный эстрадный концерт, куда ожидали особ из королевского дома, вследствие чего, намекал ось в письме, вполне прилично было бы заплатить за билет пять гиней[57]. Он сильно сомневался в том, что ему захочется принять любое из этих приглашений. Он уже твердо решил, что ему не стоит оставаться в Лондоне, а лучше без дальнейших проволочек съездить в гости к тетушке Матильде, как он и обещал. Тетю Матильду он любил, хотя навещал не слишком часто. Она жила в квартире из нескольких заново отремонтированных комнат в боковом крыле старинного георгианского[58] дома в поместье, доставшемся ей по наследству от деда. У нее была просторная гостиная великолепных пропорций, небольшая овальная столовая, новая кухня, переделанная из прежней комнаты экономки, две спальни для гостей, большая комфортабельная спальня с примыкающей ванной комнатой лично для нее, и удобное помещение для терпеливой компаньонки, неразлучно при ней находившейся. Остатки былого штата верных домашних слуг были тоже удобно устроены и хорошо обеспечены. Весь остальной дом пребывал в чехлах от пыли и периодически приводился в порядок. Стаффорд Най любил старый дом — он еще мальчишкой проводил там каникулы. В те дни там царило веселье. В доме жил его старший дядя с женой и двумя детьми. Да, тогда там было приятно бывать. Денег и прислуги хватало. Тогда он как-то не обращал внимания на портреты и картины. Там было множество громоздких образчиков викторианской[59] живописи, занимавших самые выигрышные места, но было и несколько прекрасных портретов старых мастеров. Рэйбёрн[60], два Лоуренса[61], Гейнсборо[62], Лели[63], два не вполне достоверных ван Дейка[64]. И пара Тёрнеров[65]. Некоторые из них были проданы, когда семья нуждалась в деньгах. Но он всегда во время своих визитов с удовольствием рассматривал оставшиеся картины и семейные портреты.

Тетя Матильда слишком любила поболтать, зато всегда рада была его видеть. На него же лишь временами находили приступы любви к своим родственникам, и сейчас он не совсем понимал, с чего это ему так захотелось с ней повидаться. А почему он вдруг вспомнил о фамильных портретах? Может быть, все дело в том, что там есть портрет его сестры Памелы, написанный неким знаменитым художником двадцать лет назад? Ему хотелось увидеть портрет Памелы и рассмотреть его получше. Посмотреть, насколько разительно сходство между его сестрой и незнакомкой, которая ворвалась в его жизнь столь возмутительным образом и все в ней перевернула.

Он снова взял программку концерта в Фестиваль-Холле и не без досады принялся напевать мелодию, написанную карандашом. Там, там, ти-там… И вдруг его осенило: он узнал этот мотив. Это была тема Зигфрида. Рог Зигфрида. Именно это и сказала та женщина прошлым вечером. Тема юного Зигфрида. Она не обращалась к нему, да и ни к кому вообще. Но это и было ее сообщение, слова, которые ничего не значили для окружающих, потому что они сочли бы, что речь идет о только что исполненном номере программы. И на его программке был тот же мотив. Да, Юный Зигфрид. Это должно что-то означать. Оставалось надеяться, что его снова осенит догадка, юный Зигфрид. Черт знает, что это значит. Как, где, когда, зачем и почему? Нелепица. Сплошные вопросы.

Он подошел к телефону, и его соединили с тетушкой Матильдой.

— Ну, разумеется, Стаффи, дорогой, я буду очень рада! Поезжай поездом в шестнадцать тридцать. Понимаешь, он ходит как и раньше, только сюда прибывает на полтора часа позже. И из Паддингтона[66] отправляется позже — в семнадцать пятнадцать. Очевидно, это они и называют улучшением железнодорожного обслуживания. Останавливается по дороге на каких-то несусветных полустанках. Ну, хорошо. Хорэс встретит тебя в Кингс-Марстоне.

— Значит, он все еще у вас?

— А где ж ему еще быть?

— Конечно, я понимаю.

Хорэс был некогда конюхом, потом дослужился до кучера, потом стал шофером и, судя по всему, до сего дня пребывал в этой должности. «Ему никак не меньше восьмидесяти», — сказал себе сэр Стаффорд и улыбнулся.

Глава 6

Портрет дамы

— Ты прекрасно выглядишь, милый, и загорел, — сказала тетя Матильда, одобрительно его разглядывая. — Полагаю, это все Малайя. Ты ведь туда ездил, верно? Или в Сиам?[67]Таиланд? Они так часто меняют названия, что, право, никак не упомнишь. Во всяком случае, не Вьетнам, правда? А то я про этот Вьетнам просто слышать уже не могу! Сплошная неразбериха: Северный Вьетнам, Южный Вьетнам, Вьет-Конг[68], а еще Вьет — как его там, не знаю — и все рвутся в бой друг с другом, и никто не хочет уступить. Никто не хочет съездить в Париж или куда там еще… сесть за стол и все обсудить. А тебе не кажется, милый, — я сама над этим поразмышляла и нашла, по-моему, очень славное решение: почему бы им не устроить побольше футбольных полей, и пусть сражаются в свое удовольствие — все же оружие не такое смертоносное. Не то что этот жуткий напалм[69] — ну, ты знаешь. И пусть тузят друг друга на здоровье. Сами потешатся и других развлекут; можно будет даже деньги брать с тех, кто захочет посмотреть. Честно говоря, мне кажется, мы просто не совсем понимаем, что именно им нужно, и все время пытаемся всучить что-то не то.