– Я не только деликатная женщина, как вы изволили заметить, но и хорошая слушательница, пусть даже мне недостает эрудиции.

– Так вот, мне хотелось бы услышать чуть больше о том, что Робби говорил вам о «Проекте Б».

– Он говорил… теперь мне трудно вспомнить. Он упомянул о нем после того, как рассказал об операции, которую они производили на мозге людей, страдавших тяжелыми формами депрессии, потенциальных самоубийц, неврастеников. В общем, разговор шел о том, о чем обычно говорят в связи с Фрейдом. По его словам, побочные эффекты невозможны. То есть люди после операции становятся спокойными, счастливыми, покладистыми, больше ни о чем не тревожатся и не стремятся наложить на себя руки. Они просто не думают об опасности и не замечают ее. Но тем не менее он сказал, что, по его мнению, с «Проектом Б» возникнут проблемы.

– Он приводил какие-либо подробности, говорил что-то конкретно?

– Он сказал, что эту идею ему подсказала я, – неожиданно заявила леди Клекхитон.

– Что? Вы подсказали идею такому выдающемуся ученому, как Роберт Шорхэм? Но ведь вы ничего не смыслите в науке!

– Конечно, нет. Но я всегда старалась вкладывать в головы людям немного здравого смысла. Чем они умнее, тем меньше в них здравого смысла. Я хочу сказать, что люди, которые что-то значат в этом мире, думают о простых вещах, таких как просечка на почтовых марках. Взять, к примеру, Адама… или как там его… нет… Макадама из Америки, который проложил асфальтированные дороги, чтобы фермеры могли быстрее привозить свой урожай на побережье и получать больше прибыли. Я хочу сказать, они приносят гораздо больше пользы, чем все эти выдающиеся ученые. Ученые лишь способны изобретать вещи, уничтожающие людей. Это я и сказала Робби. Разумеется, в деликатной, полушутливой форме. Он принялся рассказывать мне о чудесах, происходящих в научном мире, о бактериологическом оружии, биологических экспериментах, о том, что можно делать с человеческими зародышами на ранней стадии их развития. Он говорил также о страшных газах и о том, как глупы люди, выступающие против атомной бомбы, поскольку это поистине гуманное оружие по сравнению с тем, что было изобретено в последнее время. И тогда я сказала, что было бы гораздо лучше, если б Робби, или кто-то такой же умный, как он, изобрел что-нибудь действительно разумное. Он с удивлением посмотрел на меня, и в глазах у него загорелись огоньки, как это с ним иногда случается. «А что вы считаете разумным?» Я сказала: «Почему бы вам вместо бактериологического оружия, страшных газов и тому подобного не изобрести что-нибудь такое, что сделало бы людей счастливыми? Наверняка это было бы ничуть не сложнее. Вы только что говорили об операции, при которой, насколько я поняла, удаляется небольшая часть лобной доли мозга – или затылочной, не имеет значения, – в результате чего в характере людей происходят значительные изменения. Они становятся другими. Перестают испытывать беспокойство или желание покончить с собой. Если б вы могли изменять людей подобным образом, удаляя небольшие части костей, мышц или нервов либо чиня железы, удаляя или добавляя их. Если вы способны добиваться таких изменений в характере людей, почему бы вам не изобрести что-нибудь такое, что делало бы их спокойными, может быть, даже сонными? Предположим, у вас есть средство – не снотворное, – после употребления которого человек сидит в кресле и видит приятные сны в течение двадцати четырех часов или около того, и просыпается лишь время от времени для приема пищи. Мне кажется, это неплохая идея».

– И в этом состояла суть «Проекта Б»?

– Разумеется, он не вдавался в подробности. Но тогда его так вдохновила эта идея, что он даже разволновался. Потом говорил, что ему подсказала ее я, и мне, естественно, было приятно это слышать. Ведь моя идея не была связана с созданием более совершенных средств убийства – мне даже не хотелось, чтобы люди плакали от слезоточивого газа. Помню, я еще упомянула веселящий газ. Когда вам удаляют зубы, дают его нюхать, и вы смеетесь. Я сказала, было бы хорошо, если бы изобрели что-нибудь столь же полезное, только более продолжительного действия. Ведь веселящий газ действует около пятидесяти секунд, не так ли? Однажды моему брату удаляли зуб. Его кресло стояло рядом с окном. Под действием веселящего газа брат так смеялся, что выбил ногой стекло, и оно вывалилось на улицу. Дантист был крайне недоволен.

– Ваши истории всегда содержат какой-то странный подтекст, – заметил адмирал. – Так что, этим вашим советом и воспользовался Роберт Шорхэм?

– Мне трудно сказать. Не думаю, что это было какое-то усыпляющее или веселящее средство. Во всяком случае, что-то было. Но это был не «Проект Б», а нечто иное, под другим названием.

– Что за название?

– Он упоминал его один или два раза. Что-то вроде «Бенджерс Фуд», – сказала леди Матильда после некоторых раздумий.

– Какое-нибудь средство для улучшения пищеварения?

– Не думаю, что это имело какое-то отношение к пищеварению. Скорее, это что-то, что нужно нюхать. Вы знаете, мы беседовали об очень многих вещах, и я уже сейчас не могу сказать, что именно он говорил в тот самый момент. «Бенджерс Фуд». Бен… Бен… это название определенно начиналось с «Бен». И было какое-то приятное слово, связанное с ним.

– Это все, что вы можете вспомнить?

– Пожалуй. С тех пор прошло столько времени… Тогда он сказал мне, что я подсказала ему идею в отношении «Проекта Бен». После этого я иногда спрашивала его, работает ли он еще над «Проектом Бен», а это почему-то вызывало у него сильное раздражение. Он говорил, что столкнулся с препятствием и отказался от него, потому что тот находился в… Следующие восемь слов относились к профессиональному жаргону, и даже если бы я их вспомнила, вы все равно ничего не поняли бы. Но в конце концов однажды, восемь или девять лет назад, он пришел и спросил: «Вы помните “Проект Бен”?» Я сказала: «Конечно, помню. Вы все еще работаете над ним?» Он ответил, что твердо решил отказаться от него. Я выразила сожаление по этому поводу. Робби сказал: «Проблема не только в том, что я не смог добиться того, чего хотел. Теперь я знаю, что этого можно добиться. Знаю, в чем заключалась моя ошибка. Знаю, в чем заключалось препятствие. Знаю, как устранить его. Вместе со мной над этим работает Лиза. Да, это может получиться. Требуется провести кое-какие эксперименты, но это может получиться». «Ну хорошо, – сказала я, – что же тогда вас тревожит?» «Видите ли, – ответил он, – я не знаю, как это в действительности будет отражаться на людях». Я поинтересовалась, чего он боится – что его изобретение убьет или покалечит людей? «Нет, – ответил он, – не в этом дело»… О! Я вспомнила! Он называл это «Проект Бенво». Точно. Это сокращение от benevolence[36].

– Вы имеете в виду благотворительность? – спросил изумленный адмирал.

– Нет-нет. Я думаю, он просто хотел, чтобы люди стали доброжелательными. Испытывали доброжелательность.

– Мир и добрая воля в отношении людей?

– Он так это не формулировал.

– Да, эти слова больше приличествуют религиозным лидерам… Они произносят их в своих проповедях, и если бы люди поступали соответственно обращенным к ним призывам, это был бы счастливый мир. Но, насколько я понимаю, Робби не собирался проповедовать. Он собирался изготовить в лаборатории какое-то средство.

– Что-то в этом роде. И он говорил, что невозможно предугадать, какое влияние то или иное средство способно оказывать на людей. В одном отношении оно может оказаться благотворным, в другом – вредоносным. Он приводил в качестве примеров пенициллин, сульфонамиды, трансплантацию сердца, таблетки для женщин, хотя в то время у нас еще не было «таблеток». Однако то, что сегодня представляется чудодейственным лекарством, завтра может дать нежелательный побочный эффект. Эту мысль он и хотел донести до моего сознания. Понять это мне было довольно непросто. «То есть вы не хотите брать на себя риск?» – спросила я. «Вы абсолютно правы, – ответил он. – Я не хочу брать на себя риск. Дело в том, что у меня нет ни малейшего представления, каков будет этот риск. Это беда всех ученых. Мы берем на себя риски, и они связаны не с нашими открытиями, а с тем, как люди воспользуются нашими открытиями». «Вы опять говорите об атомной бомбе», – заметила я. «Какие, к черту, атомные бомбы, мы ушли далеко вперед», – сказал он. «Но если вы собираетесь сделать людей спокойными и доброжелательными, о чем вам тревожиться?» – «Вы не понимаете, Матильда. И никогда не поймете. И мои коллеги-ученые, по всей вероятности, тоже меня не поймут. Можете мне поверить, это очень большой риск. Во всяком случае, прежде чем взять его на себя, следует очень хорошо поразмыслить». – «Но ведь вы всегда можете прекратить действие своего средства, как в случае с веселящим газом, разве нет? Я хочу сказать, вы могли бы делать людей доброжелательными на короткое время, а потом возвращать их в прежнее состояние». «Нет, – ответил он, – изменение будет носить необратимый характер, поскольку средство воздействует на…» – и затем снова последовал профессиональный жаргон. Длинные слова, цифры, формулы и тому подобное. Мне кажется, это должно быть нечто такое, чем лечат кретинов. Ну, когда им наращивают щитовидную железу или удаляют ее, – я не помню точно. Что-то в этом роде. Я представляю это так: где-то находится маленькая славная железа, и если ее удалить или что-нибудь с нею сделать… люди навсегда становятся…

– Доброжелательными? Вы уверены, что это подходящее слово? Доброжелательность?

– Да, поскольку именно поэтому он назвал свой проект «Бенво».

– Интересно, что думали по этому поводу его коллеги?

– Не думаю, что об этом знали многие. Австрийка Лиза – не помню ее фамилии, – которая работала с ним. И еще один молодой человек по имени Лиденталь – кажется, так, – но он умер от туберкулеза. Робби говорил, что те, кто с ним работал, были простыми ассистентами и толком не знали, чем он занимается. Я понимаю, куда вы клоните, – неожиданно сказала леди Матильда. – Не думаю, что он когда-нибудь кому-нибудь что-нибудь говорил. Судя по всему, отказавшись от этой идеи, он уничтожил все записи. А потом его хватил удар, и сейчас он, бедняга, плохо говорит. У него парализована одна сторона тела. Но слышит он довольно хорошо. Постоянно слушает музыку. В ней теперь вся его жизнь.