Агата Кристи - Пассажир из Франкфурта

Все посмотрели на мистера Робинсона, который медленно покачал головой.

– Нет, – сказал он, – это просто видимость. Многих арестовывают и отдают под суд, поставщиков этого зелья всегда будут преследовать. Но за всем этим стоит нечто большее, чем торговля наркотиками; это преступное средство добывания денег, но здесь кроется что-то еще.

– Но кто… – начал было Стэффорд Най, но тотчас же оборвал себя.

– Кто, что, почему и где? А вот в том, чтобы выяснить это, и состоит ваша миссия, сэр Стэффорд. Именно это вам предстоит выяснить, вам и Мэри-Энн. Задача нелегка, и помните, что самое трудное в подобных делах – хранить тайну.

Стэффорд Най с любопытством взглянул на мистера Робинсона. Может быть, в этом и заключается причина его господства в мире финансов: его тайна в том, что он хранит свою тайну. Мистер Робинсон снова улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

– Когда вам что-нибудь становится известно, то всегда появляется громадное искушение показать свою осведомленность – иначе говоря, желание с кем-нибудь поделиться, и не потому, что вы хотите подарить или продать эту информацию. Просто не терпится продемонстрировать кому-нибудь свою значительность. Да, все очень просто. Вообще-то, – добавил мистер Робинсон, полуприкрыв веки, – в мире все очень, очень просто. Этого-то люди и не понимают.

Графиня встала, Стэффорд Най последовал ее примеру.

– Надеюсь, вы хорошо выспитесь, – сказал мистер Робинсон. – Думаю, этот дом довольно удобный.

Стэффорд Най пробормотал, что он абсолютно в этом уверен, и вскоре действительно убедился в своей правоте. Едва коснувшись головой подушки, он тут же провалился в сон.

Они вышли из театра и с удовольствием вдохнули свежий ночной воздух. Внизу, у дороги, сияли огни ресторана. На склоне холма был еще один ресторан, поменьше. Цены в них немного различались, но и здесь и там были высоки. Рената была в вечернем платье из черного бархата, сэр Стэффорд Най – в смокинге и белом галстуке.

– Весьма примечательная публика, – негромко заметил Стэффорд Най своей спутнице, – состоятельная и практически одна молодежь. Вот уж не подумал бы, что им по карману такие дорогие билеты.

– О, это совсем нетрудно устроить.

– Что-то вроде субсидии для цвета молодежи?

– Да.

Они направились к ресторану на вершине холма.

– У нас ведь только час на обед?

– Формально – час, на самом деле – час с четвертью.

– Эта аудитория, – продолжал сэр Стэффорд Най, – большинство из присутствующих – даже, я бы сказал, почти все – истинные любители музыки.

– Большинство – да. Видите ли, это важно.

– Что именно?

– Чтобы восторг был искренним, и в том, и в другом.

– Я вас не понимаю.

– Поймите, те, кто прибегает к насилию и осуществляет его на практике, должны любить насилие, должны его жаждать и стремиться к нему. Восторг должен проявляться в каждом движении, нужно с восторгом рубить, крушить, уничтожать. И то же самое – в музыке. Слух должен наслаждаться каждым мгновением гармонии и красоты. В этой игре не должно быть фальши.

– Разве это совместимые вещи? Вы хотите сказать, что можно соединить насилие с любовью к музыке, с любовью к искусству?

– Конечно, это не всегда просто, но вполне возможно. На это способны многие. Конечно, надежнее, если в этом нет необходимости.

– Лучше проще, как сказал бы наш толстый друг мистер Робинсон? Пусть меломаны любят музыку, пусть сторонники насилия наслаждаются насилием – вы это имеете в виду?

– Пожалуй, да.

– Вы знаете, мне здесь все очень нравится, включая те два концерта, на которых мы присутствовали. Правда, не вся музыка мне понравилась, видимо, я не вполне современен в своих пристрастиях, а вот костюмы показались мне весьма интересными.

– Вы говорите о сценических костюмах?

– Нет, нет, вообще-то я имел в виду публику. Мы с вами – старомодные консерваторы, вы, графиня, – со своим вечерним платьем, я – со своими фалдами и белым галстуком. Не очень-то удобная одежда. Зато другие зрители – в шелках и бархате, гофрированные мужские рубашки, пару раз я заметил настоящее кружево, плюш, меха, роскошные предметы авангарда, потрясающие наряды XIX века или, даже можно сказать, елизаветинских времен или картин Ван Дейка.

– Да, вы правы.

– И все же я ни на шаг не приблизился к пониманию того, что все это означает. Я ничего не выяснил и ничего не обнаружил.

– Наберитесь терпения. Это роскошный спектакль, которого хочет, просит и требует молодежь и который поставлен специально для нее…

– Кем?

– Нам пока неизвестно, но мы непременно это узнаем.

– Меня весьма радует ваша уверенность.

Они вошли в ресторан и сели за столик. Еда была вкусной, хоть и без особых изысков. Несколько раз к ним подходили люди. Двое знакомых сэра Стэффорда Ная выразили ему свое удивление и радость по поводу столь неожиданной встречи. Круг общения Ренаты был шире, поскольку у нее оказалось много знакомых среди иностранцев: хорошо одетые женщины, пара мужчин, немцев или австрийцев, решил Стэффорд Най, пара американцев. Разговоры были короткими и сумбурными – стандартные фразы: откуда приехали, куда потом собираются, как понравилась музыка. Все спешили, поскольку перерыв на обед был довольно коротким.

Они вернулись в зал послушать два финальных произведения: симфоническую поэму «Дезинтеграция в радости» молодого композитора Солуконова, а затем – торжественное великолепие марша Мейстерзингеров.

Когда они вышли из театра, была уже ночь; автомобиль, арендованный ими на целый день, ждал, чтобы отвезти их в небольшой, но первоклассный отель. Стэффорд Най пожелал Ренате доброй ночи, в ответ она негромко сказала:

– В четыре утра. Будьте готовы.

Она вошла в свою комнату и закрыла за собой дверь; он пошел в свою.

Ровно без трех минут четыре следующего утра в его дверь тихонько поскреблись. Готовый к выходу, он открыл дверь.

– Машина ждет, – сказала она. – Идемте.

Они позавтракали в маленькой гостинице в горах. Погода была ясной, горы прекрасны. Порой Стэффорд Най задавался вопросом: что же, черт возьми, он здесь делает? Он все меньше и меньше понимал свою спутницу. Она почти все время молчала. Он поймал себя на том, что разглядывает ее профиль. Куда она его везет? Какая у нее на самом деле цель? Наконец, когда солнце уже заходило, он осведомился:

– Можно спросить, куда мы едем?

– Спросить можно.

– Но вы не ответите?

– Я могла бы ответить. Я могла бы вам что-то рассказать, но к чему это? Мне кажется, что если вы приедете туда, куда мы направляемся, не получив прежде от меня разъяснений, которые все равно покажутся вам бессмысленными, то ваши первые впечатления будут гораздо сильнее и значительнее.

Он внимательно посмотрел на нее. На ней была отделанная мехом твидовая куртка, явно по последней иностранной моде, – идеальная одежда для путешествий.

– Мэри-Энн… – задумчиво произнес он, и в его голосе прозвучал вопрос.

– Не сейчас, – ответила она.

– Ага. Вы все еще графиня Зерковски.

– В настоящий момент я все еще графиня Зерковски.

– Вы здесь у себя дома?

– Да, более или менее. Я здесь выросла. Мы каждый год осенью приезжали и подолгу жили в замке, это не очень далеко отсюда.

Он улыбнулся и произнес задумчиво:

– Какое прелестное слово «замок», звучит так внушительно.

– Да нет, у замков сейчас довольно жалкий вид. Они почти все в полуразрушенном состоянии.

– Это же страна Гитлера, не правда ли? Мы ведь недалеко от Берхтесгадена?

– Он вон там, дальше, на северо-востоке.

– Скажите, а ваши родственники и друзья приняли Гитлера, поверили в него? Может быть, мне не стоило спрашивать?

– Они не одобрили ни его самого, ни его идеи, но говорили: «Хайль Гитлер». Они смирились с тем, что произошло в их стране, а что еще им оставалось делать? Что вообще можно было сделать в то время?

– Кажется, мы едем к Доломитам?

– Какое это имеет значение, где мы и куда мы едем?

– Да, но мы же совершаем путешествие с познавательной целью?

– Да, но предметом нашего интереса является не география. Мы едем навестить некую персону.

– У меня такое чувство, – Стэффорд Най взглянул вверх, на вздымающиеся до небес горы, – будто мы собираемся посетить хозяина гор.

– Вы хотите сказать, хозяина ассасинов, который держал своих людей на наркотиках, чтобы они с чистым сердцем умирали за него, чтобы убивали, зная, что их тоже убьют, но веря, что после этого они сразу же попадут в мусульманский рай и там будут прекрасные женщины, гашиш и эротические грезы – абсолютное и бесконечное блаженство. – Помолчав минуту, она добавила: – Вожди! Похоже, они были всегда – люди, которые обретают такую власть над людьми, что те готовы за них умереть. Не только мусульмане, христиане тоже шли на смерть.

– Святые великомученики? Лорд Олтемаунт?

– Почему вы о нем вспомнили?

– В тот вечер он мне вдруг представился именно таким, словно высеченным из камня, – святым в каком-нибудь соборе XIII века.

– Может быть, одному из нас придется погибнуть, а может, и не одному.

Он собрался было что-то сказать, но она его остановила:

– Иногда я думаю еще вот о чем. Стих Нового Завета – по-моему, от Луки. На тайной вечере Христос говорит своим ученикам: «Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня». Весьма вероятно, что один из нас окажется предателем.

– Вы допускаете такую возможность?

– Я в этом почти уверена. Кто-то, кого мы знаем и кому доверяем. А вечером он ложится спать, и ему снятся не святые муки, а тридцать сребреников, и, просыпаясь, он ощущает в своей ладони их тяжесть.

– Страсть к деньгам?

– Больше уместно слово «честолюбие». Как распознать дьявола? Дьявол выделяется в толпе, возбуждает других людей, выпячивается и ведет себя как вождь. – Помолчав немного, она продолжала задумчивым тоном: – У меня была приятельница, находившаяся на дипломатической службе, она как-то рассказывала одной немке, как ее потрясла мистерия о страстях Господних, которую она видела в Обераммергау, а немка ей презрительно ответила: «Вы не понимаете. Нам, немцам, не нужен никакой Иисус Христос! Здесь, с нами, наш Адольф Гитлер, и его величие превосходит любого Иисуса, который когда-либо жил на земле». Это была довольно милая, обыкновенная женщина, но она искренне так считала. И огромная масса людей думала так же. Гитлер завораживал слушателей, и они с готовностью приветствовали садизм, газовые камеры и пытки гестапо. – Она передернула плечами и уже своим обычным тоном добавила: – И все же странно, что вы сказали то, что сказали.