«Феррари» в гараже не было. Дуга нет. Возможно, отправился помогать матери в ее лавке? Дэйв прошелся, тяжело ступая, по залитым солнцем комнатам, разделся и влез под душ. Горячие струи воды убрали усталость. Он намылился, ополоснулся, потом встал под холодные струи.

Но это не сняло с него сонливость, он только замерз. Мокрый, дрожащий, он прошел на кухню, чтобы что-нибудь выпить, отогреться и приободриться, потому что ему нужно было снова ехать в Лос-Колладс, в этот очаровательный, но такой печальный старый дом. Получить объяснения от Двайта Инголлса, которые, как он был уверен, не прозвучат убедительно. Инголлс ему понравился, и Дэйву было от души жаль его. Ехать не хотелось.

Постукивая пальцами по холодной бутылке, он стоял и угрюмо взирал на красный телефонный аппарат у стены. Он мог бы позвонить Кэмпосу, свалив на него неприятную работу, но прекрасно понимал, что не сделает этого.

Налив виски в стакан, он добавил туда немного воды и выпил, вздрогнул и закрыл глаза. Так он постоял, прислонившись к буфету, пока не почувствовал, как благотворное тепло разлилось по всему телу.

Он представил себе Джона Оутса, который в одиночестве, сидя в маленькой кухне дома Эйприл Стэннард, перевязывает себе предплечье и вводит иглу в свои набухшие вены. Потом он распускает жгут, испытывая чувство невероятного облегчения. За чей счет?

Чудесный человек. В его ушах ясно звучал голос Эйприл Стэннард. Красавец!

Само совершенство. Вот как можно заблуждаться.

Дэйв кивнул головой, открыл глаза и угрюмо допил остатки виски.

Благослови, Боже, верующих.

Потому что он, Дэйв, не относился к их числу. То, что Эйприл наотрез отказалась верить страшной правде, сообщенной им, не имело значения. Именно благодаря ее слепоте, вернее сказать, благодаря ее ослеплению, Джон Оутс нашел приют в ее доме, спал в ее постели, ел ее пищу. И этого Дэйв не мог простить. Она должна была что-то замечать. И Питер должен был заметить. Именно этим и объясняется то, что он ушел из дома. И то, почему Джон Оутс отказался объяснить Эйприл причину его ухода. Это обидело ее, но не настолько, чтобы она утратила способность соображать.

Дэйв покачал головой, брезгливо поморщился и пошел в комнату одеваться.

Когда он открыл комод, тот показался ему пустым. Сведя брови, он вытащил последний ящик. Ящик Дуга. Пустота.

Дэйв пересек комнату и распахнул стенной шкаф. Его костюмы висели на плечиках, вещи Дуга исчезли. Папка с портретами Жан-Поля тоже исчезла. В ванной теперь он заметил, что на полочке нет бритвы Дуга. Общая комната показалась ему темной. Он включил свет, осмотрелся, сдвинул в сторону дверцу шкафчика для пластинок для стереопроигрывателя. Его собственные пластинки были на месте, но не было ни Эдит Пиаф, ни Жана Саблона.

Он стоял, раздумывая. В проходе, который заканчивался дверью во внутренний дворик, в стеллажах от пола до потолка зияли пустоты. Тут же стоял небольшой письменный стол белого цвета. Он был пуст, но зато под ним стояла корзина для бумаг. На ее дне лежали обрывки бумаги с характерными неровными строчками, написанные рукой Дуга. Много клочков. Наверное, он сделал не одну попытку объясниться, прежде Чем отказался от своего намерения. Дэйв не потянулся за ними. Он затолкнул корзину подальше за ножку стола. Нет, пусть Дуг сам скажет ему, что там было написано.

Дом Сойеров стоял в конце участка за магазином под двумя большими темными магнолиями. Он был деревянный, с низкой крышей, давно некрашенной. Крыльцо заменяла цементная плита с многочисленными выбоинами и трещинами. Под навесом был устроен склад. Тяжелые бумажные мешки с песком были сложены в углу. На широкой баллюстраде галереи стояли заржавевшие клетки для белок и насесты для птиц. Три аквариума собирали пыль. В углу сидел большой фаянсовый, черный с белыми пятнами дог, его розовый язык висел наружу. Когда-то он весьма эффектно выглядел на витрине магазина с приятным названием «Мои любимцы».

Дэйв нажал на кнопку звонка.

Работая в магазине, миссис Сойер любила облачаться в цветастые халаты. Часы показывали четверть седьмого, магазин только что закрыли, она еще не сняла с себя эту униформу. Коротенькая, пухлая, она воззрилась на него сквозь толстые стекла очков. Впрочем, одно стекло было настоящим, а второе изнутри аккуратно заклеено белым материалом. Несколько лет назад не слишком ручной ворон лишил ее глаза, но зато второй глаз видел за два. Она по-птичьи наклонила голову и зачирикала:

— Угу! Я говорила ему, что вы приедете. Он вас совсем не знает, верно?

Дэйв приподнял бровь.

— В каком смысле?

— Вы же никогда не сдаетесь. Я это поняла, когда вы искали Фокса Олсена. Прошлой осенью. Мне думается, Дугу следовало это понять еще тогда.

Черный, похожий на птичий глаз поблескивал. Она деловито спросила:

— Вы поругались?

— Мне об этом неизвестно.

— Глупости, прекрасно знаете. — Она рассмеялась. — В ярости Дуг расшвыривает вещи.

— Нет, он ничего не швырял… Я хочу его видеть.

— Конечно.

Она отступила назад, рукой показывая, чтобы он вошел.

— Вы можете с нами пообедать.

В доме пахло чем-то вкусным.

— Когда у него дурное настроение, я знаю, чем его пронять: эскалопы с жареным картофелем. Его любимое блюдо. Сразу повеселеет.

Обстановка в комнате с низким потолком была приобретена в 40-х годах. Занавеси на окнах были цветными, как и обои над белыми панелями.

Миссис Сойер сказала:

— Он у себя в комнате.

Дэйв бывал здесь много раз и знал расположение комнат. Оказавшись в задней половине дома, он постучал в дверь. Ответа не последовало. Тогда он повернул ручку и заглянул внутрь. Было темно. Но Дуг был там, он лежал, повернувшись лицом к стене, на узенькой железной кровати, покрытый покрывалом. В полумраке он выглядел очень миниатюрным, почти ребенком. Дэйв споткнулся об открытый чемодан посреди пола. Дуг издал полусонный звук, повернулся, поднял забинтованную руку к настольной лампе.

Лампа была старой и осветила комнату тусклым светом.

Дуг сказал:

— Чего ради ты пришел? Ты мне объяснил, как обстоят дела, так что все теперь ясно.

— И тебе ничего не хочется изменить?

Дэйв закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной, заложил руки в карманы и спросил:

— Или я уже не стою твоих усилий?

— Ты же сам так сказал! — Дуг сел на койке. — А я ничего не говорил!

— Зато ты постарался это показать. Ты не оставил ни одной вещи. Ничего такого, что могло бы послужить предлогом твоего возвращения… Так что давай поговорим.

— Ты имеешь в виду, что говорить будешь ты один, а я буду слушать?

Дуг встряхнул своими взъерошенными волосами с проседью, сощурился и извлек из кучи всякого хлама на столе пачку сигарет.

— Если послушаешь тебя, во всем виноват я один.

Дэйв закурил сигарету и бросил обгоревшую спичку в пепельницу из какого-то картона.

— Тебе не хватает самокритичности… Это характерно для людей, которые требуют безупречного поведения от других.

Он выпустил к потолку струйку дыма, положил сигарету на краешек своей коробки, нагнулся вниз в поисках своих тапочек, нашел их и надел.

— Как говорится, в чужих глазах замечаешь соринку, а в своих и бревна не видишь.

— Так ты хочешь его оттуда извлечь? — спросил Дэйв.

Дуг поднялся.

— Нет. — Он покачал головой. — Слишком больно. И потом, я никогда не поверю, что причиняю тебе боль в твоих собственных интересах. Люди, говорящие такие фразы, лгут. Возможно, они этого не понимают, но им нравится причинять боль другим. Они садисты.

Он вытащил из картонки сложенные вещи и попытался переложить их в чемодан, стоящий у ног Дэйва.

— Я никому не хочу делать больно, тебе — тем более.

— Ты возвращаешься в Европу? — спросил Дэйв.

Дуг прошел в угол комнаты: отнес туда картонку и вставил ее в другую, большего размера. К гардеробу было прикреплено овальное зеркало. В нем Дэйв увидел, как Дуг кивнул.

— В Англию. Я избежал бы многих переживаний, если бы поехал сразу туда. Прямиком из Франции. И не возвращался сюда… Какого черта я тут потерял.

В его голосе появились истерические ноты.

— Здесь был я.

Дэйв перешагнул через чемодан, откинул ногой в сторону пустую картонку, схватил Дуга за плечи и повернул к себе.

Дуг плакал.

— Был и все еще есть. И хочу исправить то, что ты считаешь неверным. Знаю, что ты ничего не желаешь менять. Тебе хочется быть очень добрым. Это одно из твоих самых приятных качеств. И поэтому я не хочу, чтобы ты уезжал в Англию.

Он слегка пожал плечами.

— Говори, Дуг. Твоя очередь. Должен же я знать, в чем ты меня обвиняешь. Обещаю, что я на тебя не обижусь.

— Да, о’кей.

Голос его дрожал, но кивок был уверенным. Дуг вернулся к столу, взял сигарету и направил дымок в сторону лампы.

— Ты лез на стенку, потому что я хранил несколько его фотографий, пластинки, книги. Ты же хранишь целый проклятущий дом, который ежеминутно напоминает тебе о Роде Флеминге. Он его перестроил. Он его по-своему обставил, выбирал мебель, ковры, цветовые гаммы, краны в ванной комнате, даже кухонную утварь и посуду. Он выбрал эту исполинскую кровать. С тобой жил вовсе не я в этом доме с ноября прошлого года. Не я спал с тобой, а Род. Нет, ты не хранишь портретов. Но Мадж мне сказала, что я похож на него.

Он не хотел курить и в сердцах выбросил сигарету.

— И ты смеешь нажимать на меня в отношении Жан-Поля. Господи!

— Только не начинай швыряться вещами, — предупредил Дэйв. — Лучше скажи, что мне делать? Сообщить в агентство Голдсвелла о продаже этого дома?