В целом труппа производит хорошее впечатление. Об этой Уинфилд, которую взяли на главные женские роли, я ничего не знаю. Возможно, чем меньше о ней говорить, тем лучше. Что до остальных, то о них едва ли стоит долго распространяться. Их консультант по Шекспиру — судья Каннингем. Деловой администратор — также без жалованья, для него это хобби — биржевой маклер на покое по имени Джадсон Лафарж. Его жена, миссис Констанс Лафарж, участвует в этом на правах amica curiae[29] — она считается весьма влиятельной уэстчестерской матроной.

На Филипа Нокса нахлынули воспоминания.

— Конни! Ее девичье имя — Констанс Уэстерби? Она с авеню Фенимора Купера в Ричбелле? И вы имеете в виду судью Грейема Каннингема из верховного суда штата Нью-Йорк? Говорят, он тоже удалился на покой.

— Дорогой мой! — воскликнула мисс Вейн. — По-вашему, я цыганка-гадалка, чтобы знать девичью фамилию женщины, о которой впервые услышала несколько месяцев назад? А вот джентльмен, которого я упомянула, действительно тот самый судья Каннингем. Он знаток Шекспира, коллекционер старинного оружия. Каннингем купил старый дом Эдама Кейли прежде, чем я покинула страну, в 1931 году. Я продала ему также коллекцию оружия Эдама. Согласно мистеру Планкетту, у судьи Каннингема есть очень интересные предложения насчет постановки «Ромео и Джульетты».

Доктор Фелл шумно задышал.

— Мадам! — вмешался он.

— Да, доктор Фелл?

— Надеюсь, и мы все, и Уэстчестерская труппа — цивилизованные люди. Но, даже не принимая во внимание всяческие суеверия, разумно ли они поступают, начиная именно с этой пьесы?

Марджори Вейн внимательно посмотрела на него.

— Они думают, что да, — ответила она. — А почему бы и нет?

— Признаю, что, руководствуясь здравым смыслом, трудно привести вескую причину.

— По-вашему, публика помнит давние трагедии? — удивилась мисс Вейн. — Держу пари, что нет. Когда эти люди добьются успеха — а они добьются его, если примут мое имя, — никого не будет волновать, что, как и почему. Неужели нам или им нужно разделять вульгарные театральные суеверия? В злополучном «Бижу» одна психопатка впала на сцене в буйство и заколола другую актрису. Ну и что из того? Бедный Эдам лишился жизни, так как из-за своего тщеславия и упрямства игнорировал советы врача. И снова — что из того? В труппе мистера Планкетта едва ли имеются маньяки-убийцы, а самый поверхностный медосмотр может гарантировать, что никто не свалится мертвым на сцене. Я сама и близко не смогу подойти к этому театру — ни на генеральную репетицию, ни на премьеру. Но это, так сказать, личные эмоции.

Увлеченная разговором, мисс Вейн подошла по левому помосту к тяжелой двери. Невысокий рост не позволял ей посмотреть на палубу через стеклянную панель, но она и не пыталась этого сделать. Повернувшись, Марджери Вейн подняла руку, вновь приковывая к себе внимание слушателей:

— Конечно, меня порой одолевает искушение. Я всегда любила хорошее фехтование, а мистер Планкетт уверяет, что в спектакле оно будет на высочайшем уровне.

Помните выступление труппы «Олд Вик»[30] под руководством Оливье[31] и Ричардсона[32] в Новом театре на Черинг-Кросс-роуд во время войны? Когда мистер Лоренс Оливье играл Ричарда Третьего, а мистер Ралф Ричардсон — Генриха Ланкастера[33] (я говорю «мистер», а не «сэр», так как им тогда еще не пожаловали рыцарское звание), спектакль завершился таким великолепным поединком, что я едва не выпала из ложи.

Так вот, меня уговаривали посетить специальную репетицию в костюмах, где будут присутствовать только я и еще пара друзей. У меня даже было желание (Боже, помоги мне!) выгнать эту самонадеянную девчонку Уинфилд и самой сыграть Джульетту как надо. Но об этом не могло быть и речи! Это было бы недостойно меня, да и в любом случае я не могла бы себя заставить… Но не стану утомлять вас, друзья мои, трагедией почти сорокалетней давности. Вместо этого…

Мисс Вейн вернулась к столику. В изумрудно-зеленом платье, окутанная табачным дымом, она казалась бесценным произведением искусства. Все бокалы были пусты — только шампанское отсутствующего Лоренса Портера оставалось нетронутым. Взяв бутылку, Марджери Вейн попыталась наполнить бокалы, но в бурном море это было не так просто. Нокс забрал у нее бутылку и сам выполнил эту работу.

— Да, мисс Вейн? Вы говорили…

— Еще один тост, пожалуйста. За Уэстчестерскую труппу, которая, надеюсь, вскоре станет труппой Марджери Вейн! Пусть пожилая женщина уступит дорогу молодым! Фортуна благоприятствует смелым! Быть может, эти славные люди… — Оборвав фразу, она воскликнула: — Черт возьми, Лэрри, ты опять здесь?

Мистер Портер и в самом деле появился в двери из вестибюля. В руке он держал черную бархатную сумку с бриллиантовой пряжкой. Лицо его стало еще более розовым, а у висков обозначились голубоватые жилки. Поднявшись на помост, он неуклюже двинулся к ним, а приблизившись, рявкнул:

— Черт возьми тебя!

— Право, Лэрри! Моя сумка…

— Вот твоя паршивая сумка! — крикнул Портер, швырнув ее на стол. — Ее не было на твоем чертовом туалетном столике! Она лежала под подушкой в нашей… в твоей… О, дьявольщина!

Последовала пауза.

— Знаешь, Лэрри, хотя ты растерял даже те немногие хорошие манеры, которые у тебя имелись, нужно ли забывать об элементарных приличиях?

Розовое лицо побагровело. Молодой Портер взмахнул руками:

— Извини, Марджери! Я не имел в виду… Я не подумал…

— Этого ты никогда не делаешь. Мне ничего не остается, как снова посмотреть сквозь пальцы на твою gaucherie.[34] Но на сегодняшний день ты наговорил более чем достаточно.

— Сядь и помолчи, Лэрри! — вмешалась Бесс Харкнесс. — Кроме того, Марджери только что предложила тост.

— В самом деле, — подтвердила ничуть не обескураженная мисс Вейн. — Тост за Уэстчестерскую труппу. Им известны мои условия, от которых я не откажусь. Если они изменят свое название на труппу Марджери Вейн и повесят в фойе картину Огастеса Джона,[35] изображающую меня в роли Джульетты, то я подарю им театр в вечное пользование. Стоимость его содержания невелика, так что, по-моему, это щедрое предложение. Думаете, они его примут?

Доктор Фелл посмотрел на нее.

— Обычно от таких щедрых предложений не отказываются, — заметил он. — В то же время у них есть какие-нибудь планы, помимо названия и премьеры? Вы ведь не стали бы поддерживать заведомых неудачников. Что, если они провалятся?

— Если будут признаки провала, о чем я узнаю уже во Флориде, то я присоединюсь к труппе и сама стану играть главные роли. Тогда провалы исключены, можете не сомневаться! — Она начала шагать взад-вперед около столика. — Хотя я не верю, что над этим театром тяготеет проклятие, меня иногда кое-что удивляет… Например, бедняга Эдам. Такой одаренный и так был набит глупым тщеславием!

— В дни моей молодости, мадам, я был немного знаком с Эдамом Кейли. Он действительно был упрям, но никогда не казался мне чрезмерно тщеславным.

— Вы хотите сказать, дорогой доктор, что Эдам никогда не демонстрировал это на людях? Но ведь я видела его наедине, когда ему было незачем изображать хорошего парня, угощающего всех выпивкой. Я была женой Эдама, любила его и восхищалась им, но… К тому же были ли верными все его суждения?

— Что вы имеете в виду?

— Например, он считал, что некоторые старые мелодрамы можно представлять на сцене, если подойти к ним серьезно, а не превращать их в балаган. Эдам купил у покойного Уильяма Джиллетта[36] — тогда он, разумеется, был жив — права на одну из таких пьес, которую мистер Джиллетт сделал знаменитой в 80-х или 90-х годах прошлого века. «Актер, достойный своего ремесла, Марджери, — говорил Эдам, — может иметь успех, даже читая таблицу умножения». Увы, он не дожил до того, чтобы доказать нам это!

— Случайно, речь идет не о пьесе мистера Джиллетта «Шерлок Холмс»?

— Нет, доктор Фелл. Эдам считал «Шерлока Холмса» слишком слабой пьесой, чтобы вызвать интерес даже в 1899 году, если бы не сентиментальные ассоциации, связанные с главным героем и с самим мистером Джиллеттом. Пьеса, которую он выбрал, называлась «Секретная служба», хотя она не имела ничего общего с деятельностью нашего современника, агента 007.[37] Действие в основном происходит в телеграфной конторе во время Гражданской войны в Америке. Так вот, было ли верным суждение Эдама насчет этой пьесы или людей, которых он набрал в свою труппу? Сколько из этих актеров, подававших надежды тридцать семь лет назад, сейчас живут и процветают?

— Ну? — с интересом осведомился доктор Фелл. — Так сколько же?

— Как ни странно, дорогой доктор, одна женщина из старой труппы сейчас участвует в новой. Ее зовут Кейт Хэмилтон. Когда я знала Кейт, она была смазливой инженю, которая играла Марию в «Школе злословия» и подруг героини в других пьесах. Я слышала, что Кейт сильно растолстела и что смазливой ее уже не назовешь. Впрочем, в характерных ролях она была весьма недурна. Что же касается остальных…

— Да? Продолжайте!

— Что касается остальных, то где они теперь? Бедный Уилл Истабрук, наш деловой менеджер, запил и покатился под гору. Харви Баскервиль — старый калека, который живет в Англии чуть ли не на милостыню. Сэм Эндрюс, такой славный парень…

Лоренс Портер, успевший выпить несколько бокалов шампанского, вскочил со стула:

— Раз уж мы об этом заговорили, Марджери, то скажи, что случилось с беднягой Фосдиком?

Казалось, Марджери Вейн не вполне его расслышала.

— С кем? — переспросила она.

— С Джоном Фосдиком — вроде бы его так звали? С актером, которого ты ненавидела и вышвырнула из труппы. Я его никогда не знал — он исчез задолго до нашего знакомства, — но Сэнди Мактэвиш на днях упоминал о нем.

— Право, я не припоминаю такого человека. Если он и в самом деле существовал, то получил, что заслуживал и продолжает заслуживать! А теперь ты будешь помалкивать, как подобает такому невежде, или предпочитаешь снова назвать меня шлюхой?